Несколько минут спустя.
Ничего, что могло бы даже теоретически угрожать моему здоровью, медработники не обнаружили, и…
— Сделайте все необходимые химико-токсикологические исследования и выясните, «чиста» ли она. И доложите результат сразу по получению! — не особенно церемонясь (интересно, почему?) с моими чувствами, потребовал глава «охранки».
…взяв у меня образцы на исследование, убыли.
Прикрыл глаза, еще раз порадовавшись тому, что просто вылил сидр, а затем попытался отогнать мысли о том неприятном разговоре, который бы непременно случился, если бы я все же употребил напиток.
— Со мной все хорошо. Обыкновенная мигрень, я еще не полностью оправилась от контузии.
— Ну, знаешь! — возмутилась перепуганная Кристина. — Давай-ка, ты хотя бы недельку просто отдохнешь и обойдешься без физических упражнений!
— Хорошо. — не стал спорить я, обратившись затем к Петру Сергеевичу. — Я, кажется, уже говорила, что преодолела свою наркотическую зависимость. И если моим словам нет веры, то…
Я обернулся к Кристине.
— … прошу освободить меня от занимаемой должности, так сказать, и отпустить восвояси, к родителям.
— Барышня, прекратите давать представление. — раздраженным тоном произнес Петр Сергеевич, демонстрируя то, что модель моего поведения секретом для его ведомства не является. — Я приказал это сделать не потому, что не верю вашим словам…
Хотя и поэтому тоже. — ясно читалось в интонациях его голоса.
— … а по причине того, что Государь лично велел вернуть вам «барабанник».
«Барабанник»? Мне? Вернуть? И у меня в этом месте, рядом с царской любовницей и царскими детьми будет иметься при себе оружие?
Наверное, было бы странным, не появись на моей физиономии выражение удивления, и оно на ней появилось, но…
Со мной вдруг начала происходить какая-то чертовщина, ибо я… Я внезапно вновь начал ощущать эмоции! И прямо сейчас я ощущаю радость! И не просто радость…странное чувство…практически экстаз от той мысли, что мне вернут оружие!
Помнится, когда маман сказала, что желает вооружить меня, ничего подобного и близко не было. Я чертовски рад возможности вновь ощутить положительные эмоции, но с чего бы это меня теперь обуяла такая радость?
Глава 142
Второе апреля, вечер, пригород Санкт-Петербурга, деревня Коркино, частная усадьба. Тир.
Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть!
— Стрельбу закончила.
Очередное упражнение было завершено.
— Отлично! А теперь перезаряди барабанник, положи его на стойку и можешь снять с глаз повязку.
Открыв барабан, выбросил оттуда тренировочные патроны. Пошарив затем рукой по оружейной стойке и найдя на ней упаковку с точно такими же муляжами патронов, перезарядил оружие, после чего положил его на стойку. Туда же легли и наушники. И повязка, от которой освободил глаза.
— Готово.
Проморгавшись и привыкнув к свету, я обернулся на Макса, весьма рослого (он почти на голову выше меня), кудрявого, атлетически сложенного блондина лет двадцати пяти, которого этим утром прислал ко мне глава «охранки». Впервые увидев его, сердце моей Кайи забилось гораздо быстрее. Энергия юности, блин. Типчик этот — инструктор по стрельбе, в том числе. Под его чутким руководством я весь сегодняшний день (с перерывами, разумеется) выполнял различные упражнения с револьвером в этом многофункциональном тире. Для тренировки мне выдали изъятое у меня же оружие.
— Устала?
Несмотря на то, что Макс — обладатель откровенно «рязанской физиономии», у него сильнейший британский акцент. По-русски он говорит очень так себе и совершенно очевидно, что не думает на нем. Неродной язык для него, короче говоря. Вероятнее всего, родился и большую часть жизни провел где-то на территории Британской же империи. Однако он очевидно в курсе, что с немецким и французским языками дела у меня обстоят не лучшим образом…
Вообще-то, после вчерашнего «прихода» (этой ночью голова болела так, что я, несмотря на принятое обезболивающее, скорее бредил, нежели спал), внезапно выяснилось, что оба эти языка для меня практически родные (говорить пока не пробовал, но почти уверен, что акцента не будет вообще, когда чуточку попрактикуюсь и наработаю мышечную память). Докладывать о «некотором улучшении» моих лингвистических возможностей я не стал, разумеется, ибо «охранка» по определению организация чрезвычайно параноидальная и наверняка станет искать подвох в любом непонятном для нее феномене. А мне оно надо, выступать объектом повышенного интереса (еще более, чем сейчас) для этих людей с «добрыми лицами»?
…а посему вынужден говорить со мной на русском.
Правда, «охранка» в курсе также и того, что в Пансионе я выбрал для изучения английский язык, который, если судить по моему тамошнему табелю об успеваемости, должен был быть у меня весьма неплох. Но я не стал хвастаться, демонстрирую реальный уровень владения английским, ибо опять-таки возникнут вопросики, а-ля: «откуда это, Кайа, он у тебя настолько разговорно хорош?». Я сомневался, что, нарочно ухудшив произношение, у меня получится обмануть носителя языка, коим Макс и является, а посему заявил (когда он попробовал заговорить со мной на оном), что на языке Шекспира я «читаю и пишу», но не говорю.
— Я бы еще немного попрактиковалась в стрельбе. — физиономия Кайи немножечко покраснела (уверен, тот факт, что «засланный казачок» оказался зело симпатичным — отнюдь не случайность), когда я поглядел на мужчину. Я перевел взгляд на оружие.
Я сейчас сказал чистую правду. Оружие изо всех сил манит меня, вызывает крайне положительные эмоции и желание поскорее взять его в руки. Я так и не разобрался с чего бы это вдруг, ибо даже утреннее известие о том, что мой протез готов и завтра я еду на операцию по его имплантации, так не обрадовало меня. Вообще-то, в отличие от перспективы владения «пушкой», по поводу грядущего протезирования я не испытал совершенно никаких эмоций. Просто принял к сведению.
— Ну тогда продолжай.
Интересно, кто же все-таки такой этот улыбчивый реэмигрант, которому глава «охранки» доверяет настолько, что от него, видимо, и зависит: вернут ли мне барабанник или же наоборот?
И почему именно «англичанин»?
Мысль о том, что, возможно, и не вернут вовсе, была практически нестерпимой. Судя по тому, о чем мы разговаривали, кажется, что уровень владения оружием — далеко не на первом (хотя и не на последнем, конечно) месте в этом вопросе.
Одно могу сказать наверняка — все мои инстинкты натурально сходят с ума от чувства опасности, когда Макс находится рядом.
Он моей Кайе откровенно симпатичен и одномоментно с этим пугает ее до чертиков. Такой вот дуализм чувств.
Вновь надев наушники и зарядив оружие боевыми патронами, произвел очередные шесть выстрелов, весьма точно поразив далекую мишень.
Боже, я просто в каком-то экстазе оттого, что держу в руках оружие. Почему так? Вопросики…
Быстро перезарядив барабанник, вновь расстрелял патроны.
— Хватит! — услышал я голос Макса. — Почисть оружие и на этом все.
Честно признаться, эти его слова расстроили меня до самой крайности (натурально выступили слезы, которые я, отвернувшись, быстро стер).
Третье апреля, Санкт-Петербург, утро.
Все-таки мир изменился, с тех пор как я прибыл (или вернулся) сюда. Люди изменились, а вернее, их поведение. Это ощущалось и раньше, но теперь, можно сказать в один момент, вдруг, после «термоядерного испытания» и последовавшими за этим репрессиями все вокруг стали какими-то…другими, что ли. Окончательно. Оно, впрочем, и не удивительно, ведь мир скатывается к глобальному переделу и общество всеобщего счастья, не изменившись, такие времена не переживет. А жить хотят все, вот и меняются, даже сами, скорее всего, этого не замечая.
Уткнувшись носом в стекло, я поглазел на полицейский патруль. Их теперь на улицах стало больше, и гораздо.
– Приехали! — услышал я голос Надежды Владимировны, после чего вэн въехал на частную территорию и неспешно покатил к главному зданию.
«Центр протезирования». — сообщала огромная вывеска над главным входом в трехэтажное здание. В отличие от большинства прочих виденных мной строений, в которых располагались медучреждения, архитектура здания не была строго утилитарной. Однако нельзя сказать, что оно имело какую-то художественную ценность. Странное здание, в общем, и мне показалось, что архитектор, когда работал над ним, пребывал в глубочайшей депрессии.
— Все будет хорошо! — в очередной раз заявила мне Надежда Владимировна и, когда вэн остановился, первой вышла из салона. За ней проследовала Вероника, ну а потом уже наружу выбрался и я.
Улица встретила меня ласковым солнышком и теплым ветерком. Жаль, что зелень еще не появилась. Впрочем, жаль бы мне было тогда, раньше, а теперь…
Теперь же мне, пожалуй, все равно. Несмотря на то, что перспектива обладания оружием вызывает у меня живейший эмоциональный отклик, практически ничто другое не порождает переживаний и чувств, конечно. Даже, вот, предстоящие процедурки по моей «доукомплектации» я просто принимаю к сведению.
Тем временем наше появление не осталось незамеченным «аборигенами» Центра и кто-то из руководства (а скорее, кто-то из Семейства владельцев) уже раскланивался с моей пожилой родственницей. Так как процедурка мне предстоит плановая, нас уже ждали, разумеется.
Некоторое время спустя.
— … но барышня, вам же самой так будет лучше. А когда вы проснетесь, все уже закончится. — умело скрывая раздражение, произнес здешний «гешефтфюрер», то бишь управляющий петербургским филиалом Центра, доктор Макс Пуппенманхер, лично помогающий Надежде Владимировне (моему официальному опекуну от Семьи в Петербурге) заполнить все необходимые бумаге.
Весьма иронично, что человек по фамилии Кукольник руководит местом, где протезируют людей. И он сейчас, когда я впервые встрял в разговор, категорически отказавшись от общей анестезии (мне вдруг показалось, что в бессознательном состоянии могу начать болтать о том, о чем следует молчать, а мне такого не нуж