Я не мог себе позволить тратить на каждого противника больше мгновения. Скорость — моё единственное преимущество. Всё как на абордаже крейсера, только вместо излучателя в режиме «жатва» — две короткие железки. Хорошо, хоть острые.
Взмах, лысая башка солдата летит, раззявив рот без половины зубов. Полюбоваться некогда. Укол что есть сил сквозь нагрудник следующего. Очередной успел защититься прямоугольным щитом. Не иначе рефлекс. Некогда думать, дыхание рваное, движения максимально резкие. Нырок под него. Отрубаю правую ногу. Выжимаю из тела всё, что можно. Ещё один и ещё, и ещё. На ком-то нет тяжелых доспехов, тогда рывок в сторону и на уходе вспарываю ему бок на всю глубину своего клинка. Впереди ещё один щит, толкаю, боец летит куда-то назад, сшибает других.
Быстрее, быстрее, быстрее. Нет времени, только движение. Вправо, вперед, назад. Нельзя останавливаться. Сомнут. Ноги неизящно скачут по окрашенной в красное грязи — руки рубят, колют, режут. Быстрее — чтобы они не успели ничего сообразить, чтобы не стали в строй. Ещё одному отсек ногу. Он орёт, все мечутся. Хорошо, когда нет союзников, любой, кто попадется — враг. И покойник. Мелькнула чья-то рука, не прикрытая щитом. Отрубил. Быстрее, ещё быстрее. Никакой пощады, никакой жалости. Каждый удар максимально быстрый, злой, смертельный.
Подсечка очередного бородача. Да что ж за мода такая, у всех бороды лопатой? Прежде чем он упал, прямо в полете, ловко отсекаю ему голову.
Внезапно противник кончился. То есть только что люди были, но поле боя — двор, опустел. Оставшиеся в живых воины постыдно бежали, бросая щиты, теряя шлемы. Кругом только камни, немного травы и грязь, бездушно впитывающая человеческую кровь.
Вот так уходит жизнь. Молча, под шелест ветра.
Среди усеянного трупами двора стоял, часто дыша и дрожа от напряжения — только я. Двор покрыт хаосом тел, как зернами.
Эту картину запомнил надолго.
В наступившей невероятной, космической тишине вдруг «шлеп-шлеп». Из какой-то убогой постройки появился маленького росточка человечек. Мальчик. В простом кожаном шлеме, без щита и доспеха, держа, обеими руками, наперевес, такой же маленький как он сам — меч. И тыкал с мою сторону. Его глаза были огромными и полны слез.
— Ты, ты! Вы. Я буду драться. — полушепотом выдавил из себя мальчишка и замолчал. Видно было, что вот-вот заплачет. Но, держался.
Я широко развёл, приподнял мечи на вытянутых руках повыше, резко взмахнул, как птица. Вж-жу! Смахнул кровь и грязь. Продолжая держать оба клинка, огляделся. Кроме пацана — никого. Усмехнувшись, убрал один и вытер ладонью лицо. Оно ведь тоже забрызгано. Человеческая кровь отвратительна, немного жирновата, так что я покрыт буквально — человеческими ошметками, жиром и кровью. Хотелось немедленно умыться. А потом ещё пару раз. Пока догорает в костре одежда до самого исподнего.
— Стой смирно, малец. Отвечай по порядку, кто такой и для чего тебе оружие?
— Талли! Талли, сын Строма, кузнеца. Я вас не боюсь! Буду защищать свою маму и Свейку. Не позволю надругаться и убить.
То, что он сын кузнеца можно было догадаться, потому что из какой-то щели на полусогнутых ногах показался коренастый мужик с выпученными глазами и серой опаленной бородёнкой. Стал красться к пацану. По виду — тот самый кузнец Стром.
Мальчик, впрочем, заметил его, стал вполоборота так, чтобы держать в поле зрения его и меня, продолжая удерживать в ручонках коротенький меч.
— Простите его милорд! Не убивайте! — кузнец бухнулся в грязь, но продолжил ползти к сыну.
— Кхе. Талли, сын Строма. Я не планирую тут это. За кого вы вообще меня принимаете? — я осекся, глядя на тела перебитых мной воинов, некоторые из которых ещё шевелились. М-да.
— Короче, — мой голос возвысился, стал властным и сильным. — Если есть здесь кто-то, кто хочет драться со мной, пусть выходит. Или бежит прочь как остальные трусы. Нет таких? А слуги? Приказываю слугам показаться!
Из-за груды дров в дальнем углу двора показались лысые головы двух каких-то перепуганных дедков.
— Так. По праву победителя забираю себе всех лошадей и повозки к ним. И оружие. Доспехи, щиты, обувь, весь арсенал. И баронскую казну. И ценности. Впрочем, тут я сам. Снаряжайте коней, повозки, грузите, соберите мои трофеи со двора. Без резких движений. А я уберусь, откуда пришел. Не стану ничего сжигать, насиловать всех и насаживать головы на пики в свете полыхающего замка. Вот такой я скучный человек. Начинайте! Талли, можешь оставить себе меч как милость Кайла. В знак уважения твоему мужеству. Ты единственный отважный защитник замка. Остальные только толпой. Трусы.
На мой голос из окна показался Снорри. Лицо в крови, но задумчивое и опять что-то жует.
— Мон Сеньор Кайл. Там это. Поднимитесь наверх. Кое-кто жив и не желает, чтоб я его добивал, требует вас. Говорит, знает что-то важное.
— Где Оливер? Сейчас подойду.
Жив был Филипп. Лицо в крови, ноги сломаны, свернуты под неестественным углом, ребра смяты, валяется у стены залы, но дышит, с ненавистью смотрит на меня.
— Клянись, что сохранишь мне жизнь, Кайл! Именем Господа, честью рыцаря и сердцем матери клянись!
— Это с каких таких херов я буду тебя щадить, Фил?
— За племянника! Дам тебе племянника! Клянись!
— Какого ещё нахер племянника? Мои братья-сестры мертвы.
— Аластриона! Старшего брата. Забыл? Клянись!
Он чуть не плакал. Кровь пузырилась на разбитых губах. Я присел на корточки, легонько поигрываю мечом в правой руке.
— Ну, допустим, мне вдруг стало интересно. Только непонятно. Рассказывай.
— Клянись! — шептал раненый рыцарь.
Пока пробирался по недрам замка, увидел, что он стал единственным из рода Фарлонгов. Последним. Вздохнул, положил правую руку прямо с мечом в район сердца.
— Клянусь честью и бессмертной душой рожденного рыцарем Кайла Фернана Соллей и жизнью родившей меня женщины, что не убью тебя, сохраню жизнь и честь, в обмен на то, что ты расскажешь мне о племяннике, если конечно такой вообще существует в природе. Господь мне свидетель. И пусть накажет меня, если нарушу клятву. Аминь! Говори.
— Аластрион не погиб на Святой земле. Его отряд полёг, почти весь, и он получил множество опасных ран. Госпитальеры-крестоносцы отвезли его морем в Нарбонн-Порт, это Древний Прованс, где его выхаживали в монастырской лечебнице. Умер от ножа убийца, возвращаясь с пьянки.
— Это я и так знаю. Про порт, про лечение. Не верю в случайных грабителей и смерть от легких ран ослабленного рыцаря. Небось, яд на ноже. И убийцу тоже вы наняли. Откуда только узнали, о том, что он в том городишке?
— Перекупили гонца от него к замку Соллей. Всегда так делали. Не перебивай, Кайл. Пока его выхаживали в госпитале, он сошелся с одной девкой. Она беременна. Убийца не стал её резать. Корыстный ублюдок. Не убивает бесплатно. Она жива, брюхата. Не иначе племянник у тебя будет. За её имя ты сохранишь мне жизнь! Её зовут Флави, она дочка местного палача. Смех, да? Дочь палача, а помогает святым сестрам в госпитале. У тебя будет бастард-племянник от дочери заплечного мастера.
— Не спеши смеяться, — буркнул я и что есть силы взмахнул мечом, который держал всё это время в руке. Так сильно, что разрубил голову Филиппа пополам. Часть удара пришлась в стену. Удивленный, посмотрел на дымящийся неровный обломок клинка. Потом перевел глаза на труп последнего из Фарлонгов.
— Не умею говорить последних слов, враг. Что сказать? Ты песчинка в дальней жопе галактики. Я в сущности — тоже. Твоя жизнь не имеет значения. Моя не имеет. И тех порубленных уродов во дворе. Клятва лжива и тоже не имеет значения. А что имеет, неумытый самовлюбленный дебил? Имеет значение то, что она назвала меня «сыночек». Где ж Оливер?
Мажордом нашелся по воплям. Протяжным, женскими. Он буквально тащил за волосы по двору какую-то толстую как жаба тётку, которая выла в полный голос. Сам Оливер был мрачен как туча и при ходьбе припадал на левую ногу. Оружие в руке. Следом смиренно топтался Снорре с огромным топором наперевес.
Женщина попыталась встать, молотя руками и ногами по Оливеру, тот размеренно ударил её несколько раз по голове навершием меча.
— Куда? — рыкнул он, тётка указала направо.
Там, перед окованной металлом дверью в какое-то подвальное помещение, я и нагнал своих спутников.
Вопли перепугали группу собирающих мои трофеи слуг, они испуганно озирались, но не прекращали стаскивать с убитых куски доспехов, тащить щиты и топоры. Две повозки уже запрягли. Коней вывели и готовили к отъезду. Похоже, им нравилась идея что мы уберемся, как только получим желаемое барахло, броню, оружие и ценности.
Я вопросительно кивнул норду, тот пожал плечами и одними губами прошептал:
— Дочь ищет.
— Отпирай дверь, пёсья шлюха! — проорал мажордом тётке прямо в лицо. Не похоже, чтобы он шутил.
— Ключей! Нет ключей! Пожалейте, добрый господин, я заботилась о ней как о своей кровиночке, кормила и оберегала, ночами не спала.
— Знаю, как оберегала! — голос Оливера перешел в разгневанный визг. — Била ногами, ломала ребра, заставляла доедать помои за собаками и ночевать с ними. Обещала продать в бордель, как только хозяин разрешит. За любое слово — избивала. Конской плетью отходила. До шрамов. Привязывала, как пса, чтоб другие дети кидали в неё калом и камнями. Ребенка! Моего ребенка! Тварь! Ключи давай!
— Нетуууу….
Мягко протиснувшись, подошел к двери.
— Так открою!
Все трое воззрились с удивлением. Не знаю, зачем в замке делают такие двери, но эта была рассчитана на осадное орудие. Впрочем, клокотавшая во мне злость безошибочно подсказывала, что встроенный замок и есть слабое место.
Удар ногой. Стены содрогнулись. Дверь стоит. Ещё удар, сильнее. Погнулась, подалась. Ещё. Бу-ух. Слуги во дворе бросили свои дела и пялились на то, что творит молодой барон Соллей. Уже после второго немилосердного удара заметил, что, судя по петлям, дверь открывается наружу. То есть против всякой логики и здравого смысла я пытаюсь затолкать её, а не вырвать наружу что было бы технически верно. Стало стыдно. Но, не меняя выражение лиц