Рано, ещё до рассвета — норд проснулся, стал ходить, копошиться, как гигантский ворчливый крот и разбудил меня. Сонные, с бодуна, я не умытый, поплелись на рынок покупать по списку, который находился в нечёсаной голове Снорре (тоже неумытой, но для него это обычное состояние).
Ведро, лопата (зачем нам лопата?), мотыга (а мотыга зачем?), кастрюля, несколько ножей, вилка одна — для меня, деревянных лопаток-ложек сразу шесть (зачем шесть?), тарелки, миски глиняные. Сковорода, котел для воды, совок, тачка чтобы всё это везти (все равно не влезло). Войлочные одеяла, тут мы разгулялись, брали большие, с рисунком. Тюфяки новые. Лохань, слишком маленькая чтобы мыться, видимо для стирки. Масляные лампы сразу две и масла к ним. Инструменты, топор, какое-то шило, легкий молоток. И далее по списку. Всё придирчиво по десять раз осматривалось нордом. Частенько он нюхал товар и из этой понюшки делал для себя какой-то вывод.
Снорре остервенело торговался за каждое медное денье. Через час нас знал весь рынок. Несколько мальчишек были наняты оттащить купленное в таверну Спарта.
Только потом мы завтракали на открытой площадке, кормила Валентина, слушая сбивчивый рассказ норда про дом и похождения по рынку.
Ещё позже чистили механизм замка. Продували. Мне в глаз попал кусок ржавчины. Скребли ножами. Снорре мазал их вонючим горным маслом из пузырька. Собрали назад, вставили дверь, что оказалось намного труднее, чем снять. Ведь надо попасть сразу на две уродливо кованые дверные петли, ругаясь и балансируя огромной дверью, чтобы она опять не рухнула.
Когда поставили, оказалось, что забыли смазать петли и они протяжно скрипят. Ругаясь на смеси нордского, фламандского и всеобщего, приподняли дверь, исправили свою оплошность.
Чистить колодец, несмотря на протесты норда, наняли местных забулдыг. Заперли дом на все ставни и двери, оставив работников делать работу, отправились к Валентинам.
— Я трудилась сестрой медицины в госпитале Святого Мишеля в Бордо, когда Валента на тележке привезли. Он друга полез доставать из бухты, сам чуть не утонул. Пьяный. Воды нахлебался, синий весь, ему дружки ещё и ногу вывихнули. Как пришел в себя, стал приставать, давай мол познакомимся. Ты Валентина, я Валент, смотри как здорово.
— А разве сестры милосердия не дают обет безбрачия? — удивился Снорре.
Валентина закатила глаза и явно заранее заготовленными словами ответила.
— Да кто вам вообще это рассказывает. Сестры медицины и сестры милосердия, которые монахини, это две большие разницы. Притом даже из монахинь можно преспокойно уйти, с настоятельницей договариваешься и всё. Это только пока монашка, ничего нельзя. И то у них там всякое случается. А мы так вообще, учимся и работаем, мы к монастырю постольку — поскольку. Понятно тебе? Надо будет ваш дом посмотреть. А то может купим, будем гостей пускать и как склад.
— Удобнее было бы дом Гаткси купить, он же через забор от нашего — глотнув вина, высказался Валент.
— Да что ты заладил со своим Гаткси, ну не хочет он продавать, ты ж его сто раз спрашивал. Можешь пустырь за домом застроить, ничейный, если тебе так надо, чтобы рядом было, а то сидишь.
— Ну, Валентина Алессандро!
Я помалкивал. Сегодня снял плащ с родовым гербом и дурацкую гербовую брошь, которую всучил отец. Без них не было очевидно, что я барон и люди не шарахались от меня, как от чумного. В конце концов большинство предпочитают носить знаки различия, чтобы окружающие их боялись и уважали. Я же не взял с собой даже меч, только лишь под накидкой два ножа, клинки всего в две ладони.
Так что с виду — обычный путешественник.
Другое дело, что норд непрестанно таскает с собой те самые топоры «скрытого ношения» из истории с Вороньим замком. Очень он к ним привык, подозреваю, что и спит с ними. Безоружными нас никак не назовешь, саттель свою роль телохранителя блюдет ревностно.
Вечер, открытая площадка, рядом горит очаг, на нём ловко подвешена сковорода, где для нас томятся куски мяса. И какие-то сверчки орут так, словно пытаются докричаться до звезд.
Снорре принялся сбивчиво пересказывать про конец света. Грек во время похода на Коте рассказывал, что когда-то давно был конец тысячелетия и народ на полном серьезе ожидал обещанного конца света, имущество свою продавал, в монахи уходил.
А конца апокалипсис не произошел, церковники сказали, что они-то ничего подобного не обещали, наоборот, молились, чтоб пронесло. И полюбуйтесь, получилось. Извольте жить дальше и не забывайте про церковную десятину.
Колодец так и не почистили. Когда вечером вернулись домой, обнаружили пьяных работничков, грязь и инструменты. Всё в куче, мужички спят прижавшись друг к другу. Пьяные, конечно. Козлы нерадивые. Клятвопреступники. Эту мысль высказал им Снорре, когда выкидывал по одному с участка, последовательно и деятельно отыскивая всё до последнего инструмента, даже ведро и кусок грязной веревки. Выкинул, потом достал топор, красноречиво помахал перед носом их вожака и пообещал поотрубать уши, если они вернутся завтра.
Наутро, опять похмелье. Сами стали чистить колодец, как и описывал Снорре. Без посторонней помощи, причем никого уже не смущал мой баронский статус. И водой действительно иногда плюхало на голову норда.
Чтобы мой спутник не замерз, и мне не пришлось его снова лечить, вместе с очередным пустым ведром спустил ему вина и дело пошло веселее.
К полудню мы были слегка пьяные, мокрые, голодные как звери, перемазанные грязью и глиной. В таком состоянии пошли купаться на море.
Снова кривая улочка, редкие прохожие смотрят лениво и без интереса, море дышит впереди. Как и в первый раз, оно чувствуется как огромное живое существо. Дорога без всякого предупреждения заканчивается, распадаясь на несколько тропинок. Ориентируясь по наитию, выходим к задней стене какого-то склада, где неизвестный шутник нарисовал непропорциональную большегрудую женщину в морских волнах. Оказываемся на площади перед пирсами.
Снуют мореходы, зазывала малюсенькой пивной орет раскатистым басом, разносчик воды с большим глиняным сосудом на спине, едва не наступает на ноги.
В уголке навес, где улыбчивый беззубый торговец предлагает купить выловленную утром рыбу. На рынке дороже, зато у него можно и пожаренную. Раскаленные угли в передвижной кованной емкости. Несмотря на жару — они не вызывают отторжения, их тепло приятно, пахнет едой и готовкой. За грабительские двенадцать денье берем две жирные жареные рыбины и по огромной лепешке.
Несем в руках, горячие рыбины прямо на хлебе, пропитывают теплом, соком, с рыбин капает на камни, на песок. Норд несет плетеную сумку с вином и полотнищем для вытирания.
Слева от береговой впадины, где располагался порт, широченные, сравнительно чистые пляжи с бело-желтым песком, огромные, пустые, свободные. Ни корабелы, ни местные не имеют привычки купаться в море.
Море. Пляж. На береговой линии никого, не считая пары бродячих псов, беззаботно бегущих краем моря. Пляж манил меня. Медленные теплые волны, чистый ровный песок. Кое-где кучи разнообразного морского мусора, которые неизменно привлекали Снорре Искателя, с тут же подобранной палочкой. Разгребает, шепчет что-то под нос, мечтает о кладе или хотя бы подарке от моря. Кучи — источник деревяшек по размеру от небольшой палки до огромного ствола, выбеленных и вымытых морской водой до неузнаваемого состояния. Из них по вечерам получался отличный костер. Над головой чайки, в центре залива Бюжей небольшой островок, где у них нечто среднее между домом и местом собраний.
Уплетать рыбу сидя в грязной одежде у кромки воды недалеко от порта, когда кругом кружат чайки с явно воровскими намерениями — удивительное, пронзительное удовольствие.
Никогда еда не доставляла мне столько наслаждения. Тело изнывает от блаженства. Впервые Снорре лезет в воду сам без понуканий и приказов. Длинные волны подбрасывают вверх и вниз, щедро пенятся, вода чистая, теплая, несет небольшие кусочки водорослей. То там, то тут, снуют мелкие любопытные рыбки. Плещемся, плаваем. Я все ещё плохо держусь на воде, но, когда ныряю, тело как-то само управляет процессом, скольжу как рыба, отталкиваюсь от дна, плаваю с открытыми глазами, хотя потом они будут побаливать. Кружу под водой долго, вызывая гнев норда, он никак не привыкнет что я могу провести без воздуха очень и очень много времени, наверное, так долго, что могу взять в руки камень для тяжести и по дну дойти до ближайшего причала.
Накупавшись вволю, выползаем на берег. Опять хочется кушать, но уже не так остро.
— Пойдем, как обсохнем, в Спарту, а, Снорре?
— Пойдем, когда это я от еды отказывался? Но надо и дома начать готовить. На рынке купить мяса, масла и покашеварить. Крупы я уже взял.
— Можно. Только завтра. Сегодня охота купаться.
Норд кивнул и извлек из своей сумки бутыль, открыл, понюхал, сделал мощный глоток и передал мне. Я охотно выпил, хотя и подумал с сожалением, что надо бы не каждый день пить. Норд говорит, что рыцари только и делают, что дерутся, тренируются, трахают каких поймают крестьянок и бухают до одури. В этом смысле я нетипичный рыцарь.
Что мне нравилось в Снорре, он никогда не удивлялся. Не удивлялся, что я умел лечить. Что не притрагивался к женщинам, как, впрочем, и к мужчинам, животным или предметам. Тема секса для меня пока непостижима, хотя в моем возрасте у многих уже есть по несколько детей. Норд не удивился, когда я перебил на открытом пространстве несколько десятков бойцов и когда побежал пешком в замок, припустив быстрее лошади. Не так уж много в своей жизни знал мой саттель, но выясни он, откуда я и что за существо, кивнул бы и спросил, есть ли что пожрать? И при этом всё, что знал — держал в своей голове. Не обсуждал даже со мной. Причем это не выглядело как мужественное охранение тайны Короны и Святого Престола. Нет. Вот он сидит с абсолютно тупым видом. Руку тянет за бутылью. Вот пьет. Отмахивается от чайки. Снорре — он такой.