Купцы подарили мне изящный и чертовски лёгкий клинок, южанский, явно дорогой, украшение на шею и весьма странный головной убор.
— В нашем мире, — вещал седобородый Инноцензо, иногда бросая на меня долгий взгляд чтобы понять производимый его словами эффект, — мы смотрим, к примеру, на простую глиняную миску. Если какой муж умеет её изготавливать, уже делает что-то полезное. Всё представляет ценность. Делает такую каждый день, и прокормит семью и это будет уже хорошо. Людей много, а полезных вещей мало. Однако по-настоящему разбогатеть он не сможет, быстро окажется, что у всех покупателей такая миска есть, остается только надеяться на то, что время от времени кто-то разбивает и приходит за новой. Для настоящего размаха нужна торговля. Она не менее важна, чем ремесленное дело. Купец приедет и купит сразу десять тысяч штук и повезёт морем туда, где их нет, и продаст там с хорошей выгодой. Разрозненная торговля.
Наша республика пошла дальше. Тайные силы, стоящие за нами, древнее Генуи, древнее самого Рима! И они не пали вместе с ним. Это организация. Влияние. Деньги дают влияние. Сила сеньора его замок, конь, свита, крепкая рука и меч, благородство духа. Сила тайной мировой торговли — это ум, неторопливый расчет, деньги и власть при дворах разных престолов. Короли меняются, королевства возникают и рушатся. Деньги правят миром. Деньги нужны королю чтобы купить армию и нищему, чтобы купить бухла. Организованная торговля работает тоньше и умнее чем правители. Ссужает купцам, ремонтирует суда, гоняет пиратов и разбойников, обращает гнев церкви против жестоких алчных графов, которые грабят наших людей. Собираются знания о народах, ценностях, где чего-то мало или напротив много, потребности и излишки. Подкупаются книгочеи, ученые мужи, строятся крепости и нанимаются солдаты. Страшно об этом подумать, но даже захвати Германский император Геную, наша организация не исчезнет, хотя, разумеется, мы за свой город стоим!
Мы сидели в доме аббата, теплом, уютном жилище, только наполовину отделанном. Большой, два этажа, шестнадцать комнат и помещений, со смотровой площадкой вместо крыши. Мирно горел кирпичный очаг, кушалось жареное с травами мясо, сушеные яблоки, запивалось привезенным мне в подарок терпким сухим красным вином с непроизносимым названием Абруцциано Монтепульчани.
Было вкусно. Напевная раскатистая речь италийцев лилась даже щедрее, чем вино. Лишь изредка поддакивая, я услышал о блистательном прошлом и не менее ярком будущем Генуэзской республики, раскинувшей свои владения и влияние на тысячи лье, на весь известный мир, куда только могли доплыть генуэзские торговые корабли ведомые хитрыми, как старые коты, штурманами под треугольными латинскими парусами. Николь должна была стать перевалочным пунктом по пути в земли саксов, англов, гэлов и на северо-восток. Нордские, германские и восточные купцы неспешно собирали по крупицам свою торговую империю — Ганзею, но генуэзцы пока что не рассматривали своих видимых конкурентов как врагов. Разные сферы влияния, одинаковые взгляды на жизнь.
Купцы считали, и были, пожалуй, правы, королей и герцогов за любителей воевать и кутить, а не теми, кто знал, что делать с этими завоеваниями. Короли редко строили города, а это была прямая лесть мне, редко помогали своим крестьянам, ремесленникам или купцам, рассматривая все сословия, как источник наживы и большое управляемое стадо, как вольный фермер воспринимает свой животный скот, с той разницей, что фермер свою животину кормит и оберегает, а король — нет.
Генуэзцы, как и неаполитанцы, венецианцы, которых они презирали (честно говоря, с трудом понимал о ком они), а также ганзейцы — все любили считать, математику и цифры, любили единый справедливый торговый закон и защиту от грабежей, любили, чтобы города процветали и приносили стабильный доход. А войны — не любили.
Рано или поздно речи иссякли, в отличие от вина. Мы все-таки выбрались на смотровую площадку. Слегка протрезвевшие купцы, чьи глаза светились в отблеске звезд, беспокойно оглядывали бухту и ночной город почти без огней.
Я взял слово, посчитав, что услышал достаточно, а мои собеседники ещё достаточно трезвы.
— Сеньоры. Скажу прямо. Для начала. Николь — моё единственное творение и я никому её не отдам. Как и прочие Соллей. Но! Иметь таких собеседников, как вы — само по себе удовольствие. Вы мне нравитесь. Ваша торговля и вся эта философия, не удивляйтесь, знаю такое слово, получал науку у одного учёного грека. Не дам вам уйти с пустыми руками. Вы сохраните деньги, которые намеревались мне дать за город. Даже не спрошу, почему вы не хотите выкупить свободу для Конкарно или Брестэ, у которого отличная бухта. У вас своим соображения. Может размер, заложенный под рыночную площадь, в семь раз больше, чем в Конкарно — впечатляет. Или прямая швартовка и громады будущих складов. Но, послушайте! В Бордо я слышал слово на всеобщем — «фактория». Наверняка — греческое. Торговый пост. Вот что скажу. Выделю вам целый квартал под строительство вашей фактории. Место с возможностью построить собственные швартовки и изолированной территорией. За символическую скромную ренту. И право вашим купцам беспошлинно торговать на рынке. На двадцать постоянных лавок. У Николь в будущем будет городской совет, ваш представитель, глава фактории будет иметь там голос. Скажу честно, если ганзейцы придут ко мне, отвечу им тем же. Хорошее предложение, учитывая, что ничего не прошу взамен и знаю, что такого аргумента, как угроза — в вашей дипломатии нет.
Купцы-посланники переглянулись. Эти переглядки были подозрительно долгими.
— Мы подумаем, — осторожно ответил тот, которого звали Клемент и, вероятно, самый старший. — Но мы привыкли скреплять договоренности на бумаге, чтобы не было недопонимания в дальнейшем. Правило республики. Контракт, хартия, договор. На какой срок мы могли бы его заключить?
— Ну, апостолов было двенадцать. Святое число. Двенадцать лет.
— Учитывая триединство Бога, трижды двенадцать, то есть тридцать шесть лет, ещё более святое число?
— Гм. Пусть будет тридцать шесть лет. Налить вам ещё? И скажу, что вы правы, мечом управлять легче, чем народом и землей. Одно дело, когда простые крестьяне приходят только за судом и оплатить подати. Сложнее вести людей за собой, как измученный Моисей свой народ из Египта, с вопросами, сомнениями, роптаниями. А ведь ему напрямую помогал Всеотец. Простому барону куда труднее строить город, согласны?
— Барон есть благородный и умный правитель. Он как лис обойдет угрозы, и как лев сразится с врагом. Однако, будет очень мудр, если заручится поддержкой сильного союзника.
— За это и выпьем!
Руки загрубели. Большим пальцем левой руки медленно погладил массивную шляпку кованного гвоздя. Неровности от торопливых ударов молота, выковавшего этот гвоздь среди армии ему подобных, щекотали и холодили кожу. Мы постепенно переходили на литые гвозди, экономия в металле была втрое, но технология отставала, а гвоздь нужен сейчас, поэтому в работу брались все.
Легонько подбросил в руке молоток. Тот самый, легендарный, баронский, давно потерял. Нынешний, уже третий по счету, привычно носился за поясным ремнём, на манер легкого нордского топорика. Легонько придерживая гвоздь, мягкими звонкими ударами вогнал в толщу дерева.
Потом помог бригаде Сайрга подать на крышу подогнанные под размер стропильные бревна. Принимали шестеро, подавал я один. Работа руками не баронское дело, а обнаруживать свою силу тем более неразумно. Но я нарушал обе мудрости, к чему северяне давно привыкли.
Норды. Чужаки. Бывшие чужаки. Принимали весь новый для себя мир как данность. Легче чем в своё время я. И уж тем более, не заморачивались насчет баронских особенностей. Пока их прежний мир постепенно сжигал йотун-великан-вулкан, существование ярла или даже конунга, как они иногда называли меня, сильного как десять человек, ни разу не смущало.
Мы строили новый мир. Маленький, даже крошечный, но новый. За старой стеной, скорлупой мертвого города и на его камнях. По кирпичику, по бревнышку оживал новый озорной городок. Подростки рисовали на останках древних стен свои руны, без отступа, в одну строчку. Чертили скабрезные рисунки. И эти же самые руки, а подручные Сайрга в основном подростки, строили самую простую, первую, христианскую церковь. Ирония. Когда аббат называл их язычниками — не лукавил. Для северян одновременное принятие разных религий не было проблемой.
На сегодня работа окончена. Коротко попрощавшись с бригадой, зашагал в сторону берега. Если и жить на поверхности планеты — то у моря. На стыке стихий, чтобы смотреть на движение волн, изменение настроения, цвета и рисунка воды. Под мой дом заложено место, но в ближайшее время не до него. Вот для Снорре надо бы построить. Аббат надумал жениться, вроде, как августинцу ему можно, невесту звали Иоанна и она были из какой-то там Наварры. Откуда что берется?
Мышцы гудели. Опытным путем я установил, что моё тело трансформируется, как и положено его природой. Растут волосы, ногти, меняется вес. Я буду взрослеть и стану только крепче. Тело стало частью меня, я привык к имени и отражению в зеркале обеденной залы родительского замка.
За спиной зашуршали камни, оглянулся, боясь увидеть настойчивую Солвейг, в присутствии которой млел и блеял, ладони потели, от чего злился на самого себя, но это был Магнус Пальцы, что-то жующий, одновременно стряхивающий с бороды крошки.
— Оставайтесь целым, герр Кайл! Груз красного дерева прибудет со дня на день, но я бы пропитал стволы горным маслом и солью, чтоб дольше простояли. Это ещё месяц до постройки первого пирса, но мы столько ждали, потерпим ещё?
Без слов кивнул, повернулся к морю. Магнус стал рядом.
— Я смотрю на море с тех пор, как мать вынесла меня новорожденного поглядеть, куда в очередной раз утёк беспокойный отец, огненный Фреддан из рода Эга Охотника. Родился — он был в походе. Когда однажды отец вернулся из похода синий и мертвый, с дыркой в груди, где копошились черви, приходил на море плакать, чтобы никто не видел. Только волны. И когда меня бил дед, уходил к морю. И когда дед однажды принялся избивать мать, за то, что отказала разделить с ним ложе, а я заколол его дедовским же охотничьим копьем. Плакал у моря. И когда моя первая жена, прекрасная Светинка умерла от горячки, но так и не родила нам первенца, ходил к морю и смотрел. Плакал. Ходил в походы, грабил, жёг, смотрел на водную даль. Море единственное способно смыть тоску. Потому что у него очень много волн. Солёных, как слезы. Столько волн, что их хватит на всех и на любые слезы, любой огонь, любую войну или кровь.