Иша почувствовала запах резины, черную копоть, безграничную усталость рабочих, с утра до вечера клеящих ненавистные калоши. Ощущения боли и безысходности плавали в воздухе как масляные пятна мазута на поверхности воды. Но когда вокруг нее друзья заговорили о том, куда им дальше идти, а Стас неожиданно нежно тронул ее за плечо, первые впечатления развеялись. Ей захотелось поскорее найти подходящую стену, достать краски и начать «священнодействие». Не говорить, а просто творить и проявлять на старых покинутых стенах новую, яркую жизнь.
Волчица пошла вперед, и вслед за ней компания пересекла зал, поднялась по бетонной лестнице на второй этаж, гулко пошла по узкому коридору: справа и слева зияли проходы без дверей в небольшие комнатушки с удивительно целой и белой кафельной плиткой на стенах, пока не вышла в громадную залу с потолком высотой в два этажа и дырой в крыше, через которую на заваленный хламом пол падал скупой и пыльный пучок света.
Слева тянулась длинная стена, выкрашенная зеленой краской тошнотворно блеклого оттенка, а справа шел длинный ряд окон, неловко растерявших последние стекла, – в одном был выбит неровный круг, в другом и вовсе ничего не осталось, кроме рамы. В остальных куски стекол торчали словно острые зубы сверху и снизу облупленных ртов, открытых во внутренний двор корпуса. Там на большой покрышке от «Камаза», устало прислонившейся к потрепанной кирпичной стене, возлежал огромный черный кот.
Почти одновременно они сбросили сумки с плеч, прислонив их друг к другу. Стас сразу полез за портвейном и ломкими пластиковыми стаканчиками, издающими жалобные хрусты под гнетом его массивных пальцев. А Иша достала краску и кисти. Вынув из пучка самую большую кисть, она подошла к стене и задумчиво стала водить по ее шероховатой поверхности.
Стас позвал выпить, но Иша отказалась:
– Я не пью, когда творю.
Раскупорив банку, она обмакнула кисточку в краску. Вначале Иша еще слышала, как позади раздавались веселый смех Волчицы и обрывки шутливого разговора, пока все это не растворилось, отступив перед единственно важной теперь реальностью. Остались только она и стена, которая, казалось, отзывалась, тихо пульсируя там, где Иша проводила экспрессивные, сочные черно-белые линии.
Это был для нее самый чистый и завораживающий наркотик, уносящий далеко за пределы узкого, тесного «здесь и сейчас». Когда картина была почти готова, постепенно Иша начала возвращаться. Сначала вернулись мелкие звуки: шорох кед, давящих куски штукатурки, разбросанные по полу, отрывочные фразы, которыми перекидывались друзья, и даже глубокий и долгий заунывный гудок, раздавшийся где-то далеко за пределами завода. Потом в нос ударил дурманящий запах краски и сырости, проступающей из старых стен. Она взглянула на свою работу, не хватало лишь одного штриха – красного росчерка.
Иша огляделась: Стас запечатлел обнаженную демоницу, которая простирала вперед одну руку, касаясь пальцами второй зовущих пухлых губ. Волчица набросала схематичный автопортрет. Руки приятно ломило, а в голове слегка шумело, когда она пошла за красным баллончиком, валявшимся под автопортретом Волчицы. Нарисовав длинную, зигзагообразную линию, она отошла и посмотрела на свою работу.
Маленькая девочка сидит спиной на краю высокой скалы, но голова повернута на три четверти к зрителю, и виден один раскосый по-монгольски глаз, а вдалеке, внизу, в степи, два войска на лошадях во весь опор несутся друг к другу. У одного из всадников в руках высокое древко с привязанным на конце длинным красным стягом, который ритмично развевается на ветру и похож на яркую струю крови, освещенную поднимающимся из-за горизонта солнцем. Только сейчас, закончив работу, она окончательно пришла в себя и почувствовала, что вокруг очень тихо. Иша оглянулась – никого не было.
Она поежилась, словно в большом помещении, по стенам которого все еще ползал ленивый луч солнца, стало темнее и холоднее. Баллончик из-под краски с глухим стуком ударился о стену и создал на ней еще одну живописную трещину. Иша прошла несколько шагов в сторону выхода. Кто-то шепотом назвал ее по имени? Нет, просто показалось.
Справа был перекосившийся проем, через который можно было выйти в длинный коридор. Она вошла в него.
На зеленой потрескавшейся стене горела красная стрела, от которой тянулись длинные линии свежей краски, стекающей на пол.
Когда кто-то внезапно легонько задел ее по ноге, Иша тихо вскрикнула от неожиданности. Большая черная собака быстро пробежала мимо. По ее позвоночнику шла полоска серебристой шерсти, а острые уши стояли торчком, как у волка.
Ише было лет шесть, когда большая псина бросилась на нее с лаем. Хозяин с трудом остановил пса, намотав на кулак толстый брезентовый поводок, и громко закричал, что напугало девочку еще больше.
Мгновение она колебалась, но потом быстро и уверенно пошла по коридору. В конце, на облупившейся стене, рос большой розоватый лотос. Его лепестки, обведенные золотистой краской, сияли по краям.
Здесь, на развилке, нужно было снова выбирать, куда идти. Она посмотрела налево – у небольшого помещения с выломанной дверью стояла та самая собака и пристально смотрела на нее, словно приглашая войти. Она не выглядела враждебно, и Иша решила подойти ближе.
В глазах сильно зарябило, и она прислонилась к стене. Когда рябь прошла, она увидела, что с белой кафельной стены напротив на нее смотрит большим человеческим глазом рыба, тыкающаяся носом в пол. А там, посреди хлипкого коричнево-серого мусора, пыльных осколков стекла и мятых комков пожелтевшей бумаги лежала большая книга.
Она присмотрелась: казалось, от книги исходило легкое искрящееся мерцание, словно частички рыжей пыли танцевали по кругу в солнечных лучах. Девушка огляделась вокруг в поисках источника света, но повсюду царил сумрак. Тогда Иша подошла ближе и присела на корточки, чтобы лучше разглядеть находку.
Золотая обложка на ощупь была нежная словно перышко и легонько била по пальцам статическим электричеством – от нее концентрическими пушистыми кругами исходило сияние. Посередине красовался вышитый золотистый лотос. Когда она положила подушечки пальцев на выпуклое изображение из нитей, показалось, что по воздуху поплыл тонкий аромат цветка.
Наконец, она открыла книгу – по коричневым матовым страницам ползли ровные белые буквы, слова, предложения, написанные ровным каллиграфическим почерком. Что-то протяжно заныло в сердце, когда глаза, наконец, выхватили одну фразу – «из жизни в жизнь». Она быстро захлопнула книгу и огляделась вокруг. Казалось, что рядом кто-то есть и этот кто-то сейчас выхватит у нее из рук бесценную реликвию. Она обернулась – в дверном проеме стоял Ясон.
– Красивая книга. Интересно, что она тут делает? – Иша не знала, что ответить. Когда она смотрела на него, в сердце что-то сладко и больно кололо.
– Я хочу забрать ее домой, – ответила Иша после некоторой паузы. Она встала и посмотрела на него. Ясон стоял, прислонившись к стене, и чиркал колесико зажигалки.
– Я хотел спросить, мы где-то встречались раньше? – в его глазах вспыхивали и гасли всполохи крошечного огня.
«Да», – чуть не вырвалось у Иши, но она только устало помотала головой. Она не знала этого парня и одновременно знала его.
Они почти дошли до первого зала, который находился совсем недалеко от входа, но остановились. Прохода не было – коридор упирался в ровную глухую стену.
Глава 2. Авария
1. Мама уехала
Солнце вкрадчиво пробралось в дом, легло ровными стрелами на пол, укрытый зеленым короткошерстным паласом, и прыгнуло в стакан с водой. Мама поставила его вчера на тумбочку у кровати, но он так к нему и не притронулся.
Сильная жажда мучала его только после необыкновенно ярких и реалистичных кошмаров, но эта ночь прошла спокойно.
На языке еще ощущался пряный вкус маминых пирожков. «Сегодня делаем самосы», – говорила она с улыбкой и всегда рассказывала про Индию, когда замешивала тесто: сначала в белую муку наливала крошечное солнце растопленного масла, размазывала, соединяя масло с мукой в одно целое, а затем тщательно растирала эту массу пальцами.
Потом готовила начинку: томила соцветия цветной капусты с картофелем и острым перцем в глиняном горшочке с крышкой, раскрашенном узорами «пейсли» («я сама рисовала их»). Ловко делала из теста «конвертик» и наполняла его ароматной начинкой длинными ловкими пальцами, на которые Ясон так любил смотреть. Тогда взгляд ее становился мечтательным, его заволакивало дымкой воспоминаний о чем-то далеком, славном и загадочном.
Она рассказывала ему сказки про смелых царевичей-королевичей, которые отважно сражались со страшными людоедами-ракшасами, отрубая им головы и побеждая целые полчища демонов; про мудрых йогов, которые обладали невиданной силой и были способны создавать и уничтожать целые планеты. Рассказывала, как посещала древние храмы с резными стенами из красного песчаника, насквозь пропитанными ароматом благовоний и наполненными криками шаливших обезьян; каталась на больших, раскрашенных меловыми красками слонах; купалась в бескрайнем Индийском океане, который так и грозил своими тяжелыми волнами уволочь ее в свои глубины, а Ясон всегда с удовольствием слушал эти истории, жуя горячие пирожки, кусающие за язык.
Так было и вчера. Но хотя они смеялись над шуточками, которые были понятны только им обоим, Ясон чувствовал, что с его мамой что-то не то. Ее глаза были затуманены какой-то необъяснимой для него тоской. Когда он снова взглянул пристально в ее глаза, на него вдруг опустилось темное и странное ощущение, которому не было никаких объяснений. Это уже случалось с ним – сначала голову сильно сдавливало что-то напоминающее обруч или, может быть, грубые руки великана – он не знал, как лучше назвать эту медленно надвигающуюся, пульсирующую и давящую изнутри боль.
А потом его выбрасывало из ясно осязаемого дня в черное тесное пространство. Будто засунули в глухой непроницаемый пакет, в котором он, мучимый головной болью, сразу начинал задыхаться.
На ощупь он старался выбраться из него, кричал и плакал, но вскоре приходило ощущение меланхоличного покоя. И вот он уже равнодушно смотрел на паникующего и плачущего мальчика со стороны.
В этот раз он какое-то время разглядывал своего плачущего двойника, а потом отвернулся. Боль внезапно отступила, голова стала легкой и, казалось, полностью пустой изнутри. То, что он теперь видел, можно было назвать комнатой. Темной и неуютной: три стены сотканы из зыбких, черно-белых точек, которые рассыпались в стороны, если он пристально смотрел на них, но зовущая дверь впереди выглядела вполне реально.
Она была выкрашена голубой краской, которая кое-где начала слезать маленькими клочками. Ясон всегда поддевал одну из красочных завитушек, отставших от поверхности двери, и чувствовал, как крошечный кусочек заходит в нежную мякоть под ногтем. Каждый раз он подходил к двери и, открывая ее, видел разлитый повсюду солнечный свет, задумчиво пляшущий по пустой асфальтовой дороге. Вдалеке торчали одинокие высохшие деревца и росла прибитая пылью трава – этот пейзаж сейчас вселял в него большее беспокойство, чем страшная сказка, рассказанная посреди темного леса. Он пытался повернуть голову, это получилось, но не сразу. Казалось, что он двигается сквозь вату или сам туго набит ватой до отказа. Все движения совершались с трудом, он прилагал силу, но что-то замедляло привычный ход времени.
В горле появился комок, словно туда засунули шерстяной шарик. Тошнило. На сером, выцветшем от солнца асфальте лежал помятый, исцарапанный, разбитый автомобиль. Стекла вывалились из своих гнезд, плотное железо кузова выглядело куском картона, который огромное нечто небрежно смяло забавы ради.
Он снова увидел то, что видел уже много раз, – это настолько пугало и отталкивало, что смотреть не хотелось, но Ясон знал: только после того, как он увидит, сможет очнуться.
Женское тело окровавленной куклой лежало в метре от машины, присыпанное (словно старательно украшенное) мириадами мелких осколков, видимо, оно со страшной силой вылетело через лобовое стекло. Светлые волосы покрыты кровавой коркой, а руки и ноги неестественно вывернуты. «Какую боль испытываешь, когда вот так?» – мелькнуло в голове. Он подошел еще ближе, при этом дышать стало тяжелее, шерстяной ком в горле разрастался и давил, присел на корточки и стал протягивать руку к женской голове. В этот самый момент темная штора упала перед глазами, неспешно проявляя на себе реальность пятно за пятном, линия за линией, словно старая полароидная карточка. И это было не менее мучительно, чем в свежем еще видении – плачущее лицо матери, которая испуганно трясла его за плечи.
Конечно, она спрашивала, что с ним, конечно, она подозревала эпилептический припадок, конечно, она хотела вызвать скорую, но Ясон всегда уговаривал маму успокоиться.
Он просто смотрел глубокими карими глазами в ее испуганные глаза, заблестевшие от слез и ужаса, и очень тихо, но отчетливо и спокойно, как-то по-взрослому очень спокойно говорил: «Не надо, мама. Все хорошо». И ее эта фраза странным образом успокаивала, умиротворяла словно вселенская мантра. А может, успокаивали-гипнотизировали его глаза, в которых мерцало что-то недетское и глубокое.
Но сейчас он только просил никуда не ехать завтра на машине: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Мария улыбнулась сквозь горькие слезы. Ей хотелось найти тихий угол, огороженный от посторонних взглядов, вползти туда и выть так громко, как хочется. Выть так, чтобы стены тряслись.
Она давно научилась прятать это желание, много лет назад, когда со злости кинула тарелку на пол, и та разлетелась на белые керамические куски. Андрей спокойно посмотрел на нее и впервые сказал: «Если ты еще раз заплачешь, закричишь или выскажешь свое недовольство тем, как я живу, – я уйду от тебя. Понятно тебе?».
Нет, он не просто сказал это, но еще и кричал, оскорблял ее, и оскорбления вместо того, чтобы стихать со временем, только нарастали. Мария подумала, что, должно быть, внутри у него длинная сжатая пружина, которая сейчас радостно выпрямляется, стреляя в нее болезненным ядом.
Когда, наконец, гнев его иссяк и он смог видеть ее испуганное лицо, почувствовать ее позу, выражающую полную покорность ему, ее глаза, сверкавшие от слез, словно драгоценные камешки, то стал жалеть и ласкать ее словно маленькую девочку.
Это повторялось не раз. Только пружина разжималась все быстрее и быстрее. Достаточно было неласкового, как ему казалось, взгляда; тяжелого вздоха; неверно подобранного слова.
Когда-то это было страшно, но не сейчас. Последний унизительный случай заставил Марию почувствовать, что это настоящий конец. Ей чудилось, что внутри нее находится огромный сосуд, который все это время наполнялся болезненной горечью и теперь переполнился до краев.
Поэтому она знала – пути назад нет, даже если бы она и желала. Она ощущала бессилие, которое под воздействием неумолимой силы прорубало кривую линию жизни в безбрежной скале времени.
Жизнь в браке стала невыносимой не только из-за вскипающей постепенно раздражительности мужа, который иногда бил ее коротко и больно, но и его бесконечных женщин. Они оставляли на Андрее незримые отпечатки своей страсти: жаркие поцелуи, хищные улыбки и жадные стоны. А он отвечал им с тем же жаром и пылом, словно только вчера открыл для себя заветный мир секса. Андрей любил каждую беззаветно и полно на то самое сладостное время, когда любовники упиваются друг другом, дрожа нетерпением в предвкушении встречи.
Мария видела это слишком явно – ей стоило только взглянуть на мужа, как невидимые отметины на нем начинали двигаться и рассказывать свои бесстыдные истории, располосовывающие сердце невидимой бритвой.
Она всегда могла видеть это. Поэтому и не вызывала скорую, несмотря на странные припадки сына.
Мария знала, что поедет завтра подавать документы на развод, потому что будет понедельник, а она всегда следовала правилу – начинать новое в понедельник. И завтра Андрей будет дома.
«Подам документы, а потом сяду на самолет и улечу недели на две далеко-далеко, чтобы подумать обо всем и побыть в одиночестве. Может быть, я не вернусь, останусь на берегу океана, одна, свободная словно ветер, чтобы ничто не напоминало о прежней жизни.
Нет, милый Ясон, ты не уговоришь меня изменить этот идеальный план. Я слишком долго терпела…»
Что-то мучило его. Подробности видений быстро забывались, он почти не помнил их, пока снова не оказывался «за чертой». Так он для себя называл это состояние, о котором некому было рассказать. Теперь кое-что осталось в памяти и мучило колючей соринкой, залетевшей в глаз. Только казалось, что все вышло, но нет, снова колет и мерцает где-то за краем видимости. Он думал об этом, пока не заболела голова. Наконец, когда Ясон забылся и просто лежал, глядя в окно, ответ пришел – в этот раз там был кто-то еще. Этот кто-то стоял сзади и наблюдал, как Ясон склоняется к телу матери. Он был уверен, что именно мать лежала на дороге окровавленная, в груде битого стекла. Ее светлые волосы, ее зеленое платье. И теперь он напряженно, но спокойно, с каким-то отупением ждал звонка.
К вечеру телефон брызнул нудной бренчащей мелодией. Все было ясно. Ему только хотелось взглянуть на лицо отца, когда тот услышит новость. Но он не двигался с места, впав в оцепенение, и просто ждал.
– Кое-что случилось с твоей матерью, мне нужно поехать и посмотреть, – голос отца звучал растерянно. Он не заходил в комнату, говоря от двери. Ясон почувствовал, что в этом голосе спрятался тщательно скрываемый испуг и испуг этот был настоящий. «Все-таки отец по-своему любил мать», – подумал Ясон, но продолжил сидеть неподвижно. Только горячая слеза, прочертив по щеке влажную дорожку, скатилась куда-то в мрачную неизвестность.
Когда она села в машину, солнце больно резануло по глазам. Мария откинулась на сиденье, которое теперь, когда она замотала головой, пытаясь избавиться от неприятных мыслей, нежно гладило ее кожаной рукой подголовника. Что-то давило в голове, а в горле саднило. Она ощутила сильное беспокойство и, не совладав с собой, почти не понимая, что делает, внезапно выскочила из машины и стала смотреть на дом.
Сделав пару шагов так, словно хотела вернуться, она снова застыла на месте.
– Заткнись, пожалуйста, и дай нам поговорить, дорогая. А еще лучше налей даме выпить, – говоря это, Андрей смотрел на нее шутливо, но что было еще больнее, безразлично, а его молодая спутница пьяно улыбалась пухлым ртом, по которому размазалась коричневая помада. Вульгарная девка в короткой юбке, которая, казалось, вот-вот треснет по швам, и с большой грудью, призывно смотрящей из полупрозрачной блестящей майки, вызвала у Марии приступ тошноты. Сейчас она ругала себя за то, что ничего не сделала, не сказала, не ответила достойным образом. Почему не ответила? Слезы снова душили ее. Но она знала почему – из-за страха.
– К черту! – сказала Мария сама себе и решительно пошла к машине. Вытерев слезы, она надела черные очки и, подключив айфон к аудиосистеме, врубила погромче любимых Radiohead.
Светлые локоны прилипли к щекам, а слезы все еще робко выкатывались из-под черных очков, когда она гнала по трассе, все сильнее нажимая на педаль и во все горло подпевая Тому Йорку.
Солнце, казалось, светило все яростнее и жгло сетчатку даже сквозь затемненное стекло очков. На мгновение она отвлеклась от дороги, чтобы поставить «Creep» на повтор. А когда подняла глаза на дорогу, то увидела, что прямо на нее несется огромный грузовик. Мария со всей силы крутанула руль вправо и резко вдавила тормоз в пол, но, ощутив громкий и сильный удар, полетела, разбрызгивая стекла и ломающуюся пластмассу сквозь лобовое стекло, прямо в зияющую темноту смерти…
2. Камера
Оцепенелая поза (руки обнимают ноги, а голова утыкается в колени) вдруг стала неудобна. Теперь шею ломило, руки затекли, а губы и рот пересохли.
Дрожащей рукой он взял стакан, который все еще стоял на тумбочке. Мысль о том, что эту воду наливала мама, заставила глаза защипать. Он выпил залпом, ощутив легкий привкус пыли.
Внезапно ему стало очень тесно в пространстве квартиры. Он как-то слабо соображал, сколько времени. На всякий случай осторожно прокрался мимо комнаты отца, скользя подушечками пальцев по выпуклым цветам на обоях, которые особенно нравились маме.
Наконец, Ясон тихо выскользнул из квартиры и быстро сбежал вниз по лестнице. На улице стоял плотный, душный воздух, а в нос ударял дурманящий запах свежескошенной травы.
В золотисто-голубое небо над головой были вклеены розоватые облака, а чуть дальше, ближе к горизонту, перерезанная толстыми проводами, свисающими с вышек электропередач, возвышаясь над сухой стеной высокой пшенично-желтой травы, ползла грузная туча, синяя до черноты. Он быстро перебежал через перекресток. Светофоры исступленно мигали желтыми огнями, и серебристая машина чуть не придавила его, круто вывернув с поворота.
Водитель что-то прокричал в спину мальчику, который уже бежал дальше в парк, где за полосой робких, стыдливо жмущихся друг к другу деревьев лежало небольшое желтое поле. А за ним укрывался в низине неширокий и вонючий канал, одетый в бетонные берега, с мутной, коричневой водой, заляпанной пятнами мазута.
Пот выступил на лице Ясона, снова сильно хотелось пить. Воздух, казалось, душил, а не утолял потребность в кислороде. Наконец, он остановился. Серые многоэтажные дома-близнецы остались далеко позади и мерцали теперь в горячей дымке где-то далеко за деревьями.
Эта часть парка была заброшена и раньше всегда обеспечивала надежное одиночество тому, кто решился забрести сюда. Он стоял и смотрел в небо, где чернота наливалась, вспухала и надвигалась все ближе и ближе. В глубине ее короткими шоковыми разрядами поблескивали молнии. Ясон поднял руки вверх и закричал, глядя на тучу:
– Я больше не хочу этого видеть! Слышите? Не хочу! Заберите, оставьте это чертово будущее себе! Отвалите от меня!
Сейчас он был очень зол. Тело окончательно размялось во время бега, и его раздирала энергия. Ясон бросился в вылинявше-желтую сухую траву, которая поднималась высоко над головой, и стал остервенело ломать ее ногами и руками. Туча теперь была над головой мальчика и проглотила почти все небо за собой, размазавшись темно-синим, растеряв черноту, но не силу.
Воздух внезапно наполнился прохладой, хотя разгоряченный Ясон не сразу почувствовал это. В гневе он ничего не видел вокруг себя, ломая траву и крича, что больше не хочет ничего знать. Он прыгал, махая руками, пока не наступил правой ногой на что-то пружинящее. Тогда только он остановился и посмотрел вниз – на земле лежал небольшой голубой мячик, усеянный резиновыми шипами. Внутри прозрачно-голубой резины что-то слабо мерцало. Ясон взял его в руку, задумчиво ощупывая тупые иглы и слегка сжимая ладонью. Неожиданно сильная капля ударила его по голове, потом вторая и третья, пока с неба не посыпалось мощным градом, переходящим в бесконечные струи, тотчас вымочившие волосы и одежду насквозь. Он не двигался, просто стоял и смотрел на игольчатый шарик в руке, внутри которого ярко светилось что-то красно-синее.
– И долго ты будешь так стоять? – раздался где-то справа тоненький голосок. От неожиданности Ясон чуть не подпрыгнул. Он обернулся – в нескольких шагах стояла девчонка, наверное, ровесница и пристально смотрела на него. Ее глаза были настолько светлые, что, казалось, их вымыл дождь, оставив лишь черные ободки вокруг радужки, а русые волосы плотно прилипли к голове. Верно, она была очень хорошенькая, но сейчас походила на мокрого, замерзающего цыпленка.
– А ты? – ответил он вопросом, не зная, что еще сказать.
– Я вообще-то выбежала покурить, – пожаловалась она, постукивая зубами и дрожа мелкой дрожью, отчего ее голос стал забавно подпрыгивать, – часто прячусь здесь, в траве, но сегодня чертов дождь промочил все мои сигареты и одежду тоже. Думаю, дома меня убьют, если увидят в таком виде. Так что, похоже, придется шляться по улице до завтра.
Ясон вздрогнул. Он не знал, будет ли его искать отец или злиться, что он покинул дом вот так: тихо и без спросу.
– А тебя не будут искать? – поинтересовался он.
В ответ она вдруг звонко рассмеялась. И Ясону показалось, что он впервые слышит такой хороший, чистый звук. Как будто он уже тысячу лет не общался ни с кем и вдруг нашел родственную душу.
– Я называю себя Волчица, а значит, могу бегать где захочу, – перестав смеяться, ответила она, пристально глядя на него.
Они стояли друг напротив друга, дрожа и стуча зубами. Теперь, когда дождь устало отдавал земле последние капли, им хотелось поскорее стянуть одежду, прилипшую к телу, и замотаться в теплые махровые полотенца.
Сейчас, чувствуя изнеможение и что-то еще неприятное в сердце, чему он пока не находил объяснение, Ясон не нашел ничего лучше, чем пригласить ее к себе домой. А она, мокрая и замерзшая, согласилась, что этот план очень хорош.
Ясон зря переживал. Опустошив в одиночестве бутылку виски, отец впал в пьяное забытье и не слышал, как входная дверь тихо скрипнула, впуская сына и его странную гостью.
Они быстро прошли по затемненному коридору и юркнули в небольшую комнату Ясона.
– Ты здесь посиди, я быстро, – бросил ей Ясон и со вздохом пошел в мамину комнату. Там, в огромном резном шкафу, растянувшемся в длину на всю стену и достававшем до самого потолка, который раньше всегда рождал ощущение чего-то сказочного и необычного, он рассчитывал найти свежие полотенца и какую-нибудь свою старую одежду. Когда вещи становились ему малы, мама хранила их какое-то время у себя, а затем они бесследно исчезали.
Не так давно она забрала его почти неношеные джинсы и толстовку. Ясон подумал, что они подойдут Волчице, – она была такой худой, что ребра торчали, выпирая из-под мокрой майки, и при этом сантиметров на пять ниже его.
Дверца из красного дерева тихонько скрипнула, когда он коснулся ее, и открыла доступ к маминым сокровищам. На полупустой полке лежал сиреневый пакет. Развернув его, Ясон увидел свои вещи. Кроме джинсов и толстовки там обнаружилась старенькая футболка, на которой была нарисована рука, сжатая в кулак. Он сунул вещи обратно в пакет и уже хотел закрывать шкаф, как увидел, что в глубине стоит коробка с фотокамерой. Он потянул ее на себя.
Под коробкой что-то лежало. Вблизи оказалось, что это сложенный вдвое тетрадный листок в клетку. Развернув его, Ясон увидел знакомый почерк – синий бег ровных букв:
«Дорогой Ясон, я знаю, что ты рано или поздно доберешься до этой камеры, потому что ты давно просил меня достать ее, но я все говорила: «тебе еще рано». Поэтому пользуйся, с ее помощью ты можешь поймать любое мгновение. Навсегда. Не знаю, поймешь ли ты меня, мой сын. Хочу, чтобы ты знал – такое решение не далось мне легко, хотя я и не прошу у тебя оправдания. Я много лет жила в клетке, которую сама для себя и придумала, но сейчас внезапно пробудилась от этого сна. Поэтому мне нужно время, я уехала и не знаю, вернусь ли.
Но тебе я хочу дать один совет: пожалуйста, всегда следуй своей мечте, верь своему таланту и сердцу. А если у тебя возникнут какие-то сложности или ты заблудишься сам в себе – отправляйся в Индию, там ты найдешь все».
Подписи не было, он представил себе, как она колеблется: ей хочется написать сначала «твоя плохая мать», потом просто «твоя мать», но эти слова остро вонзаются в сердце, лишая сил, и, поборов себя, она не пишет ничего. Он перечитывал это послание снова и снова, пока оно не стало расплываться перед глазами. Желтоватая бумага жадно впитывала в себя его горячие слезы, безразлично слушая всхлипы маленького мальчика. Вдруг кто-то неожиданно обнял его сзади. Прикосновение маленьких ладоней, которые легли ему на живот, было теплым, и его кожа мгновенно покрылась пупырышками – он понял, что все еще стоит в мокрой одежде, на которой уже начали сохнуть маленькие островки ткани. Быстро вытерев соленые капли, которые лежали на щеках, Ясон обернулся, отталкивая руки от себя. Волчица стояла, замотанная в какую-то цветастую простыню. Ее волосы почти высохли и приобрели янтарный оттенок.
– Держи вещи, ты можешь их надеть, пока твои сохнут, – Ясон быстро пихнул ей в руки пакет, – мне нужно самому переодеться. Вернись лучше в мою комнату, а то отец может проснуться и зайти сюда.
Волчица с пакетом медленно вышла из комнаты. Теперь он понял, почему не услышал, как она подходит. Девочка шла аккуратно и на цыпочках.
Ясон посмотрел в шкаф. Ему захотелось достать коробку, подержать ее в руках.
Под крышкой лежал листок, на котором рукой отца было написано: «Теперь она твоя». Ясон достал камеру и, ощущая ее тяжесть двумя руками, внимательно рассматривал, а объектив со спрятанными за выпуклым стеклом черными лепестками, казалось, тоже рассматривал его. Он крутил фотоаппарат в руках – вот щелчок затвора, колесики, регулирующие размер диафрагмы и длину выдержки, – он кое-что знал от отца про фотографию. В молодости, до того как стать владельцем химической лаборатории, его отец неплохо снимал и даже выставлял свои работы на выставках. Но большого успеха не снискал, и мама Ясона вдохновила его на работу по специальности – пойти в химическую отрасль. Это была мудрая идея, денег стало намного больше, и хватало на все, даже на посторонних женщин, которые постоянно мелькали в судьбе его отца…
Теперь, держа камеру в руках, Ясон почувствовал странное умиротворение. Ему понравилась мысль, что с ее помощью он сможет навсегда поймать любое мгновение. Словно так он может удержать его навсегда. Эта мысль успокаивала и давала шанс на бессмертие.