бы скрыться в больнице, пусть даже и психиатрической. Но тамошние эскулапы, неспособные отличить симулянта от больного, собрались лечить его всерьёз, а после такого лечения человек если и выживал, то здоровье терял. Так что спасения не было и там.
Зато у этой лечебницы имелся один серьёзный плюс: из неё Петру удалось бежать. Скрывался у друзей, и пациента найти не удалось. Главврачу лишние хлопоты были не нужны, он уговорил брата беглеца взять ответственность за Петра, пообещав на прощание:
«Ваш брат или сумасшедший, или симулянт. Так или иначе, мы с ним еще увидимся. Но пока он — на вашей ответственности».
Вскоре симулянт получил паспорт и военный билет со специальной отметкой, которая означала: «шизофрения, с посттравматической гипертонией». Свежевыданный паспорт давал возможность поселиться в любом месте страны. Такая возможность у большинства советских граждан была раз в жизни. А парень уже решил бежать и поехал в Батуми.
Сам по себе приезд в приграничный город никаких судьбоносных перемен не означал. Чтобы прописаться там, надо было устроиться на работу, а чтобы работать требовалась прописка. И это вовсе не недомыслие чиновников. Наоборот, всё было хорошо продумано: на словах — езжай, куда хочешь, а на деле ничего у тебя не выйдет. Помогли спортивные успехи, к которым в то время в стране относились очень трепетно: честь города, республики, страны защищали именно такие спортивные парни.
Что касается Петра, он в то время видел себя таким: «Мне только что исполнилось двадцать лет. Я был дерзким, упрямым, независимым и довольно начитанным молодым человеком, хотел путешествовать, изучать языки, читать закрытую от нас литературу, увлекался историей, философией, психологией, медициной, занимался йогой, гипнозом и психотехниками, пробовал писать. Меня не устраивала безысходность, в которой мы все тогда жили; не прельщала перспектива быть покалеченным в армии… Сказалось, быть может, что я вырос в Сибири и привык сам себе выбирать дорогу».
И цитировал любимого Мандельштама:
Я не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод.
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.
Если в психбольнице избегали лишних хлопот, то КГБ от работы не бегал и объявил Патрушева в розыск. Тучи сгущались даже в Батуми, и о спортсмене уже наводили справки. Но и тот времени зря не терял. Сухопутный вариант побега отпадал, там пограничный патруль тормозил каждого, кто устремлялся из города на юг. От прожекторов, шаривших по морю, могли прикрыть только волны. Так что надо было выбрать подходящую погоду, чтобы выдержать это невероятное испытание. Дело не только в сильных течениях: предстояло обойти сети, расставленные против несознательных граждан, остаться незамеченным для прожекторов, камер наблюдения, патрульных катеров, вертолётов, обойти военные базы подлодок…
И вот наступил решающий вечер. Солнце садилось. «Море для моей цели выглядело превосходно: волны около трети метра высотой, спокойно катящиеся, стабильные, насколько хватал глаз, — пишет Патрушев. — Такой же прогноз погоды дали на ближайшую пару дней.
Я сполз в пахнущую тиной воду оросительного канала. Вода была солоноватой — канал соединялся с морем. Нырнул и тихо поплыл, гребя руками брассом, ногами в свободном стиле. Проплыл таким способом метров сто, едва показываясь из воды, затем осторожно высунул голову наружу. Огоньки сигарет и голоса были позади. <…>
Теперь я остался с опасностью наедине, без всякой подстраховки. Включился первый прожектор. Он хлестнул море подобно щупальцу гигантского осьминога. Я глубоко нырнул, чувствуя, как растёт давление в ушах. Все мои тренировки, испытания на пляже будто бы испарились. Вынырнул на поверхность, задыхаясь. Если так реагировать на каждый прожектор, далеко не уйти. Напомнил себе: просто лежать чуть-чуть под поверхностью воды, распластавшись, как медуза, чтобы сберечь силы и не быть обнаруженным. Почти тотчас же луч прожектора опять прошёл надо мной. Я нырнул, на этот раз не столь глубоко. «Медуза, — повторял себе, — медуза». В промежутках между ныряниями быстро плыл, чередуя свободный стиль и движение на спине».
То, что сделал Пётр, было настолько невероятно, что турки ему не поверили и полтора года держали в тюрьме, добиваясь признания, что он советский шпион. Следствие вели по полной программе, от конвейерных допросов без сна и еды до имитации расстрела. О чём можно думать в таких условиях? Пётр взялся за турецкий язык, имея в руках русско-турецкий словарь и несколько бульварных журналов. В словаре было 30 тысяч слов, и узник поставил цель запоминать по триста слов ежедневно. То есть программу рассчитал на три месяца. Он всегда ставил себе почти невыполнимые задачи. И скоро уже мог разговаривать со следователем по-турецки…
Что ж, в конце концов и чиновников порой удаётся убедить в своей правоте. Патрушева отпустили. А он к тому времени овладел ещё и английским языком, и со временем стал гражданином Австралии. Через шесть лет после побега вёл передачи Би-би-си в Лондоне, а потом на радио «Свобода» в Мюнхене. Причём языком овладел так, что работал даже переводчиком-синхронистом на многих международных конгрессах и симпозиумах. Именно он переводил встречи австралийского премьера с Горбачёвым, а потом и Путиным.
В 1990 году, когда в России наступили перемены, Пётр Егорович приехал на родину. Только что в стране отменили смертную казнь, и он надеялся, что и его расстрельный приговор тоже отменили.
Но после прилета его задержали в Шереметьеве на несколько часов, не разрешая ни с кем встречаться. Потом освободили безо всяких объяснений. На прощанье только сказали: «Видите, перестройка работает».
После этого он ещё не раз приезжал в новую Россию. Один из визитов совпал с провалившимся путчем 1991-го, и Патрушев присоединился к толпе защитников Белого дома. Однако надежды не оправдались. «Наш закрепощенный народ, не привыкший к самостоятельному принятию решений, не нашёл сил справиться с этой свободой… Одна надежда: Россия всегда славилась талантами», — написал он в своих мемуарах.
До последних дней (он умер в 2016-м) Патрушев работал переводчиком, писал книги и статьи. В Россию возвращаться не собирался, несмотря на заманчивые предложения: «С годами моя судьба все теснее срослась с Австралией. Привыкший ездить без визы или с минимальными формальностями по всему миру, я не смог бы привыкнуть к российским бюрократическим ограничениям. В последнюю поездку, несмотря на приличные деньги, заплаченные за визу и её оформление, я должен был три дня мотаться по паспортным столам и жэкам Москвы».
Жил с женой Алисой и сыном Андреем на берегу красивого тихоокеанского залива, где резвятся дельфины. И вспоминал слова китайского философа: «Когда обувь по ноге, забываешь о ноге, когда пояс по талии, забываешь о животе, когда сердце на месте, уходят сомнения».
Владимир Комиссаров
Летом 1965 года 26-летний чемпион страны по пятиборью уплыл с батумского пляжа в Турцию, повторив путь Петра Патрушева.
Родился он в Ленинграде, из блокадного города удалось выбраться вместе с матерью, попали в Новосибирск. Потом судьба забросила в столицу. Там десятилетний мальчик увлёкся спортом. Записался в секцию плавания, появились первые успехи. Со временем пригласили в пятиборье. Спортсмен быстро добился хороших результатов, и в 1959 году стал чемпионом Советского Союза.
Начались поездки за границу вместе с командой в страны соцлагеря, где парень увидел другую жизнь. Как ему показалось — более свободную. И решил бежать из страны. Но ведь если ты уже за границей, то надо не бежать, а просто остаться… Такой вариант его не устроил: «Не хотел никого подводить из моих руководителей, из моих товарищей». И был совершенно прав, потому что неплохим людям, много лет помогавшим спортсмену стать чемпионом, власти серьёзно испортили бы жизнь.
Пять лет искал подходящий вариант. Хорошему пловцу приглянулся такой: от Батуми до Турции всего два десятка километров по воде… Прикинул силы и начал готовиться к главному соревнованию. С пограничниками. Он — в открытом море, они — на катерах и вертолётах.
И вот в 1965-м вместе с двумя приятелями он поехал на соревнования в Батуми. Соревнования местные, можно было и не ездить, но желание ещё и отдохнуть — причина вполне уважительная. Соревнования, конечно, выигрывал, повергая местных в недоумение: зачем чемпиону такая глушь? Спортсмен совмещал заплывы с длинными прогулками по городскому пляжу, с которого и предстояло стартовать к границе.
Выяснились полезные вещи. Отплывать от берега больше чем на полсотни метров здесь нельзя, а после девяти вечера в воду и вовсе запрещено заходить. Днём уплывать вообще невозможно — очень следят. Как, впрочем, и ночью. В хорошую погоду под водой стоят подводные лодки с выключенными моторами, и там есть специальные приборы, которые учёные используют для обнаружения рыбных косяков. Пограничники приспособили эти локаторы для охоты на нарушителей: когда человек плывет, его дыхание можно услышать издалека. Поэтому решил плыть ночью, во время шторма — там уж никакого дыхания не услышать.
В тот вечер шторм был вполне подходящий, четырёхбалльный. Владимир и двое друзей отправился на пляж. Там было всё ещё многолюдно — люди любовались морем. На берег вышли с дальнего входа, и с центральной площадки были видны только силуэты.
Зачем нужны провожающие? Дело в том, что если человек войдёт в море и не вернётся, то на это могут обратить внимание и появятся совершенно ненужные спасатели. А тут двое обнялись, третий шёл чуть поодаль, и издали это выглядело как два силуэта. Но шторм, который должен был помочь, пока только мешал, и трижды выбрасывал беглеца на берег. Четвёртая попытка удалась. В море вошли трое, а вернулись двое.
Спортсмен уплыл примерно на два километра в открытое море — что-то ему подсказывало, что там безопаснее. Потом поплыл вдоль берега. Но прожектора, расставленные через каждые два-три километра, легко доставали беглеца. Светили сначала на берег, проверяя, нет ли там кого, а потом направляли на море. За это время пловец успевал сориентироваться и нырнуть.