(Быть может, поэтому ребенок так ценит грошовые пустячки, вызывающие у нас снисходительное удивление: всякий хлам – шнурок, коробок, бусинки – единственная настоящая собственность и богатство.)
Взамен за эти блага ребенок должен слушаться, суметь заслужить хорошим поведением: выпроси или вымани, но не требуй! Ничто ему не причитается, мы все даем добровольно. (Напрашивается горькая аналогия: содержанка у богача.)
Нищета ребенка, его материальная зависимость от благодеяний взрослых развращает последних.
Мы пренебрегаем ребенком – ведь он не знает, не догадывается, не предчувствует. Не понимает трудностей и хитросплетений взрослой жизни, не ведает, чем вызваны наши подъемы и упадки, наша усталость, что лишает нас покоя и портит настроение; не знает поражений и банкротств зрелого человека. Ребенок наивен, легко отвлечь его внимание, утаить от него что-то, обмануть.
Он думает, что жизнь проста и легка. Есть папа, есть мама; отец зарабатывает, мама покупает. Ребенок не знает ни измены долгу, ни приемов борьбы за свое и чужое.
Свободный от материальных забот, от сильных соблазнов и потрясений, он, конечно же, не в состоянии о них судить. Мы же способны моментально его раскусить, небрежным взглядом просветить насквозь, без труда раскрыть неуклюжие уловки.
А может, мы обманываемся, видя в ребенке лишь то, что хотим видеть? Быть может, он кроется перед нами, быть может, страдает втайне?
Мы опустошаем недра, вырубаем деревья, истребляем зверей. Все гуще заселяем прежние дебри и топи. Человек водворяется на все новых и новых землях.
Мир покорён, нам служат и зверь, и железо; порабощены цветные расы, определены в общих чертах взаимоотношения народов, задобрены массы.
Далеко еще до всеобщей справедливости, хватает на свете обид и мытарств. Несерьезными кажутся ребячьи сомнения и протесты.
Светлый детский демократизм не знает иерархий. До поры до времени ребенка печалит все: изнеможенный батрак и голодный ровесник, горькая доля заезженной лошаденки и зарезанной курицы. Его ближние – собака и птица, ему ровня – бабочка и цветок, в камешке и прутике он обретает брата. Чуждый высокомерия ребенок не знает, что лишь человек наделен душой.
Мы пренебрегаем ребенком, ведь впереди у него еще много часов жизни.
Мы ощущаем тяжесть собственных шагов, неповоротливость корыстных жестов, скупость восприятия и переживания. А ребенок бегает и прыгает, смотрит на все без разбору, всему удивляется и обо всем расспрашивает, легкомысленно льет слезы и щедро радуется.
Дорог погожий осенний день, когда солнце – редкость, а весной и так всегда зелено. Хватит и пустяка, много ли ему надо для счастья, зачем стараться? Мы поспешно и небрежно отделываемся от ребенка. Пренебрегаем многообразием его жизни и радостью, которую могли бы легко ему дать.
Это наши важные минуты и годы уходят, а его время терпит; успеет еще, подождет.
Ребенок – не солдат, не защищает родину, хоть и страдает вместе с ней.
С его мнением нет нужды считаться, поскольку он не избиратель: не угрожает, не требует, не высказывается.
Слабый, маленький, бедный, зависимый – ему еще только предстоит стать гражданином.
Снисходительное, жесткое, грубое – но всегда пренебрежение.
Сопляк, еще ребенок, будущий человек – не сегодняшний. По-настоящему он еще только будет.
Присматривать, глаз не спускать. Присматривать, не оставлять одного. Присматривать, не отходить ни на шаг.
Упадет, ударится, порежется, испачкается, прольет, порвет, сломает, испортит, выбросит, потеряет, подожжет, откроет дверь вору. Причинит вред себе, нам, покалечит себя, нас, товарища по игре.
Надзор – никакой самостоятельности – абсолютное право контролировать и критиковать.
Ребенок не знает, сколько и чего ему есть, сколько и когда пить, не может рассчитать свои силы. Стало быть, неусыпно следить за питанием, сном, отдыхом.
Как долго, доколе? Всегда. С возрастом недоверие к ребенку принимает иной характер, но не уменьшается – скорее возрастает.
Ребенок не отличает важное от второстепенного. Не склонен к порядку, систематическому труду. Рассеянный – забудет, упустит, прозевает. Не знает, что в будущем все аукнется.
Нам приходится наставлять, направлять, приучать, подавлять, сдерживать, исправлять, предостерегать, предотвращать, прививать, преодолевать.
Преодолевать капризы, прихоти, упрямство.
Прививать осторожность и осмотрительность, тревожность и беспокойство, дурные предчувствия и мрачные догадки.
Мы, опытные, знаем, сколько вокруг опасностей, засад, ловушек, роковых случайностей и катастроф.
Знаем, что даже крайняя осторожность не даст полной гарантии, и потому ведем себя еще осмотрительнее, чтобы иметь чистую совесть: случись беда, так хоть не в чем будет себя упрекнуть.
Удивительно, как мил ему своевольный азарт, как влечет его именно дурное. Охотно поддается дурному влиянию, следует худшим примерам.
Испортить легко – исправить трудно.
Мы ему желаем добра, хотим облегчить жизнь, весь свой опыт отдаем без остатка – протяни только руку да пользуйся! Знаем, что вредно детям, помним, что повредило нам самим, – пусть хоть он избежит этого, не изведает, не испытает.
«Помни», «знай», «пойми». «Сам убедишься», «сам увидишь».
Не слушает! Словно нарочно, словно назло.
Приходится следить, чтобы послушался, приходится следить, чтобы выполнил. Сам он явно стремится ко всему дурному, выбирает худший и опаснейший путь.
Ну как терпеть бессмысленные проказы, нелепые выходки, необъяснимые вспышки?
Не внушает доверия этот еще не вполне человек. На вид покорный и невинный, а на самом деле хитрый и коварный.
Он умеет ускользнуть от контроля, усыпить бдительность, обмануть. Всегда у него готова отговорка, увертка; утаит, а то и вовсе соврет.
Ненадежен, сомнителен.
Презрение и недоверие, подозрения и упреки.
Горькая аналогия: дебошир, пьяница, скандалист, психопат. Как жить с таким под одной крышей?
Неприязнь
Ну да ладно. Мы ведь любим детей. Как бы там ни было, они наша услада, утешение и надежда, радость и отдых, луч света. Мы не пугаем их, не обременяем, не терзаем. Дети свободны и счастливы…
Но отчего же они словно бы бремя, помеха, неудобный довесок? Откуда неприязнь к любимому ребенку?
Он еще и появиться не успел в этом негостеприимном мире, а в жизнь семьи уже вкрались растерянность и ограничения. Безвозвратно канули в прошлое краткие месяцы долгожданной законной радости.
Длительный период недомогания и неповоротливости завершается болезнью и болью, беспокойными ночами и непредвиденными расходами. Нарушен покой, расстроен порядок, пострадал бюджет.
Кислый запах пеленок и пронзительные крики новорожденного сопровождаются лязгом супружеских цепей.
Тяжело: нельзя выяснить и договориться, приходится предполагать и догадываться. Но мы ждем, и порой даже терпеливо.
А когда он наконец пойдет и заговорит – начинает путаться под ногами, все хватать, лезть во все щели. Он ощутимо мешает и вносит хаос, этот маленький неряха и деспот. Причиняет нам столько ущерба, противится нашей разумной воле. Требует, понимает лишь то, что втемяшилось ему в голову.
Любая мелочь имеет значение: обида на детей складывается из слишком раннего пробуждения, смятой газеты, испачканного платья и обоев, обмоченного ковра, разбитых очков и дорогой сердцу вазочки, пролитых духов и молока, гонорара врачу.
Ребенок спит не тогда, когда нам удобно, ест не так, как нам хочется; мы-то думали – засмеется, а он испугался и плачет.
И до чего же он хрупок: любой недосмотр грозит болезнью, чреват новыми проблемами.
Если один из родителей прощает, другой – в пику ему – не спускает и придирается; помимо матери, ребенка оценивают и отец, и няня, и прислуга, и соседка, да еще и наказывают наперекор матери или тайком.
Маленький интриган бывает причиной трений и конфликтов между взрослыми: вечно кто-нибудь остается недоволен и обижен. Снисходительность одного компенсируется строгостью другого. Зачастую мнимая доброта маскирует легкомыслие, отвечать же приходится ребенку.
(Девочки и мальчики не любят слова «дети». Оно объединяет их с малышами, заставляет нести ответ за далекое прошлое, делить с младшими дурную репутацию, выслушивать по-прежнему многочисленные попреки.)
Как редко ребенок бывает таким, как нам хочется, как часто его взрослению сопутствует разочарование! «Кажется, уже пора бы» Взамен того, что мы даем ему добровольно, он обязан стараться и вознаграждать, обязан понимать, соглашаться и уметь отказываться, но прежде всего – испытывать благодарность.
Обязанности и требования с годами растут, а выполняются обычно хуже и не так, как ожидалось.
Часть времени, власти и требований мы передаем школе. Удваивается бдительность, повышается ответственность, возникает конфликт полномочий. Проявляются недостатки.
Родители милостиво простят ребенка: они снисходительны, поскольку ощущают вину за то, что произвели его, такого несовершенного, на свет. Порой мнимой болезнью ребенка мать защищается от чужих обвинений и собственных сомнений.
Материнский голос вообще доверия не вызывает. Мать необъективна, некомпетентна. Обратимся лучше к мнению воспитателей, опытных специалистов: заслуживает ли ребенок нашего расположения?
Воспитатель в семье редко располагает благоприятными условиями для работы с детьми.
Скованный недоверчивым контролем, он вынужден лавировать между чужими указаниями и собственными убеждениями, требованиями, предъявляемыми извне, и соображениями собственного покоя и комфорта. Неся ответственность за доверенного ему ребенка, он пожинает плоды сомнительных решений законных опекунов – своих работодателей.
Вынужденный скрывать и обходить трудности, такой воспитатель рискует измениться к худшему, сделаться двуличным, циничным и недобросовестным.