— Это траты, — зашипел Косиевский, — кто их проверять будет?
— Ты и будешь, — утешил его Федор Петрович. — Но вообще, надо все обдумать. Феодосий, возьмешь парнишку под свое крылышко?
Лакринский кивнул.
— Заходи завтра в девять утра ко мне, парень.
Спорить не имело смысла ни с какой стороны. Визит обещал быть познавательным, а последние минуты разговора и вовсе звучали крайне загадочно. Стас оставался любопытным человеком.
— Ну, отчет закончен, и отобедать уже пора, а ты готовься.
Весть о том, что Линькович уже второй раз провел почти час в компании членов правления, а отчет закончен без привычного разноса, пронеслась по банку стремительней визга.
На Стаса, пробиравшегося на свое рабочее место, смотрели как на человека, вышедшего из пасти льва с сигаретой в зубах. Это могло поменять многие расклады, к которым банковская общественность была крайне внимательна.
Добравшись до рабочего места, Стас сказал Кряжеву, что завтра его к девяти вызывает Феодосий с документами по недвиге. Начальник, кажется, даже не обратил внимания: еще одна новая любовница отнимала все силы и сейчас его не интересовали даже внутрибанковские интриги.
Вечером Стас рассказал о происшедшем жене. Она была довольна, правда, радости хватило только на половину ужина. Затем возник привычный разговор о нехватке денег, о том, что ее муж только развлекается (под этим понималось: собственно работа в банке, и ежепятничные походы с коллегами в пивной бар напротив, и выходные, которые Стас проводил иногда за просмотром фильмов, а иногда за игрой на компьютере), в то время как люди занимаются делом, зарабатывают большие бабки и заботятся о своих женах.
Чтобы вывернуться, Линькович довольно ловко снова упомянул о том, что завтра у него доклад господину Лакринскому, Карину это несколько успокоило и даже настроило на трахальный лад.
На следующий день — без пяти девять — Стас был в приемной Феодосия. Ровно в девять немолодая секретарша пригласила его зайти.
Кабинет был никакой. Стол, стулья, небольшой диванчик, телевизор. На фоне кабинетов других членов правления, да даже и начальников департаментов, — бедность и скудость.
Стас считал, что ничем не выдал удивления, но Феодосий все понял. Взял под руку, подвел к соседней двери, приоткрыл. Показал кабинет, выдержанный в духе ни в чем не нуждающегося египетского фараона:
— Это у меня место для понтов разбойных, а тут — для дела. Где говорить будем?
Стас вернулся к столу.
— Вот смотри, парень, есть задачка, которую решать ты вчера начал. Есть люди, старые товарищи, которые помогают нам чувствовать себя спокойно. Но появились и новые друзья, которым как-то надо до поры до времени кормить семьдесят здоровых мужиков. Сделали ЧОП, назвали «Ариадна». И вот беда, старые друзья с новыми не совсем монтируются. Не могут быть в одном заведеньице, хоть ты тресни. Вот надо придумать, как быть.
— Дочка.
— Что за дочка? — удивленно клекотнул Феодосий.
— Выводим розницу в дочку, делаем дочерний банк, который занимается только этим. Соответственно ЧОП на семьдесят человек работает на дочку, а старые друзья — на основной банк. Им же главное — приличия соблюсти, ведь правда?
Следующие два часа они провели за неспешной беседой. Сначала Линькович пересказал Лакринскому содержание нескольких вычитанных в разных журналах статей о перспективах роста потребительского кредитования и об «отложенном потреблении». Потом Лакринский дал понять, что вообще заинтересован в свежих идеях, но «продуманно, продуманно».
В конце второго часа Феодосий встал, подошел к столу, взял телефонную трубку.
— Федор Петрович, не отвлекаю? Небось, в делах ну или в амурах, ну да. Поговорил со щеглом, будет, кажется, дело, ты это место за ним в департаменте сохрани, ну и деньга пусть капает. Ничего, перенесет. Кряжев меньше по девкам скакать будет, ну вот, а щегол за мной побудет пару месяцев, да из своего фонда доброшу ему (тут Линькович понял, что ему временно повысили зарплату).
Закончив разговор, Феодосий улыбнулся Линьковичу:
— Мы с тобой, парень, большие дела сделаем.
Стас возвращался к себе, чуть не подпрыгивая от восторга. Вдруг музыкой из «Терминатора» рявкнул мобильный телефон. Звонила Карина, на нее Стас завел отдельную мелодию.
Через три минуты Линькович уже не прыгал, а, счастливо улыбаясь, брел по банковскому коридору, автоматически кивая тем, кто деловито рысил ему навстречу.
Получить в один день что-то вроде повышения и весть о том, что любимая жена беременна, — было не просто здорово, а даже и великолепно. «Целых две дочки», — подумалось ему.
Жизнь хоть как-то да поворачивалась.
В России начинаются «гайдаровские реформы», которые сторонники называют «шоковой терапией», а противники — «шоком без терапии». В стране начинается гиперинфляция, за 1992 год цены в России выросли на 2509 процентов, или в 26,09 раза. В составе МВД России создано подразделение по борьбе с организованной преступностью в экономической сфере. Президент Борис Ельцин вступает в открытый конфликт со Съездом народных депутатов.
В мае начинается военный конфликт между Приднестровьем и Молдовой.
Июнь. В Швеции проходит чемпионат Европы по футболу. На нем бесславно выступает сборная СНГ.
Август. На Олимпиаду в Барселоне приезжает «Дрим-Тим», сборная США по баскетболу, составленная из профессиональных баскетболистов.
Выходят фильмы: «Гений», «Основной инстинкт», «Смерть ей к лицу», «Бешеные псы».
Петр Кислицын
(СНГ — ШОТЛАНДИЯ, 0:3)
— Скоко-чего-как?
— Извините, я не расслышал, — немолодой продавец испуганно смотрел на увесистого парня, тяжело переминавшегося перед лотком.
— Скоко-чего-как? — интонация стала более угрожающей.
Петр решил вмешаться.
— Митяй, не пугай человека, тебя почавкать интересовало, так и спроси.
— Это человек, что ли, — хмыкнул Митяй, подцепил толстыми пальцами два батончика «Марс», бережно уложил их в карман спортивных штанов.
Продавец проводил бывший товар несчастным взглядом, но спорить про деньги даже и не пытался.
Митяй потянулся еще.
Петя снова заступился.
— Это же наша точка, чего ее разоряешь?
Митяй недовольно взглянул на Петю, но противоречить не стал. В банде они все еще были в разных весовых категориях. Да и безотносительно этого Кислицын отметелил бы Митяя без особых проблем. Оба это очень хорошо знали.
Раньше таких жирдяев в «бригаду» не брали. Не требовались такие бадьи с говном совсем. Но пацанов на все дела не хватало, теперь нужны были и такие… сущие пельмени. Был бы готов действовать в нужном ключе.
Решимости Митяю хватало. А вот калорий — нет. Поэтому он все время жрал. А когда жрал, то брызгал слюной, и она нон-стоп летела во все стороны.
Еще Митяй потел и пах. В рафик они загрузились ввосьмером, и от ароматов глаза пощипывало. Сесть пришлось напротив друг друга. Митяй потащил было батончик из кармана, но, увидев недовольный взгляд Пети, дал отдых челюстям.
Радости это не добавило, поскольку теперь он решил поговорить. Отсутствие еды не сильно повлияло на количество слюны, а пользы от беседы, на взгляд Пети, и быть не могло. Митяй считал, что знает обо всем, но ни в чем не смыслил.
— Вот я вчера смотрел футбол, так какой-то Маккойст нашему Мак-Онопко насовал, кто такой этот Онопко, а вот Маккойст кто, чего я это смотрел.
— Не смотрел бы, — буркнул с соседнего сиденья Квадрат. На правах ветерана он мог одернуть любого.
Говорили, что он начинал еще в 1987 году вместе со всеми «старшими» и был в большом авторитете. И, не надеясь на благоразумие Митяя, махнул:
— Эй, Гаврила (всех водителей Квадрат называл Гаврилами), включи музло погромче.
«Ксюш, Ксюш, Ксюша, юбочка из плюша», — захлопотала из приемника Алена Апина.
Пацаны развеселились. Песня была душевной, телка, которая ее исполняла, — симпотной, а главное, фраза «полюбила рэкетира Ксюша» и вовсе ласкала душу. Припев подпевали кто во что горазд:
— Никому сегодня не давай!..
— И леща за это получай.
Настроение у всех сразу улучшилось. А главное, Митяй затих. Оно и к лучшему, слюней так точно меньше.
В былые времена Петр ушатал бы такого вывальня за один только запах. Но теперь они были вместе, одна «бригада», один кулак, одна печень. Так говорил «самый старший».
А его и других «старших» Петя теперь слушал очень внимательно.
До четырнадцати лет Кислицын очень хорошо знал про себя и свою жизнь. Школа, если повезет, то все десять классов, если нет — восемь. Техникум, институт даже может быть. Учился Петя посредственно, зато занимался боксом, и ему обещали, что если спортивные результаты будут на уровне, то тренер секции посодействует в поступлении туда, где особо учиться не надо, а спортсмены нужны.
Если не институт — то армия (когда речь заходила об этом, мать начинала переживать из-за Афгана, в который Петя непременно бы попал).
Куда точно не хотел Кислицын, так это на завод. Отец гордился тем, что пролетарий, только на собраниях, а дома без конца материл всех, начиная с завцехом. Петя не знал, что, собственно, там на заводе делается: длинное и замысловатое название сокращали обычно до «Сальника». Большинство рабочих так и жили рядом с предприятием, на окраине Москвы.
Месторасположение сыграло важную роль в судьбе соседей-сверстников Пети Кислицына. Подмосковная молодежь всегда любила пощупать на прочность москвичей. Пете и его друзьям пришлось сорганизоваться, чтобы не получать по морде каждый божий день.
Поначалу это напоминало зарницу, только без пионервожатых. Правило было простое: со своими не вяжемся, если только повод не слишком серьезный, а чужие здесь не ходят.
Оборона своей территории была бы невозможна без должной физической подготовки. В 1986–1987 годах в районе открылось сразу несколько качалок для укрепления тела и духа. Они были полуофициальными: милиция знала о них, но ничего против не имела. Качалку, в которой занимался после бокса Петя, вообще оборудовали своими руками — пацаны тягали батареи и прочий железный лом. Вадим Пепельницкий, одноклассник Пети, добыл большую фотографию Юрия Гагарина. Ее повесили на стену, и когда пришел участковый, ему сразу показали — вот, мол, в космонавты готовимся. Мент посмеялся и ушел, на прощание велев «дома не колобродить».