В воздухе стояла легкая дымка, закрывавшая горизонт. Внизу под самолетом были видны сплошные торошенные льды с большим количеством мелких трещин, точно паутина опутывающих все видимое пространство.
Машина неслась над хаосом ледяных нагромождений и трещин, каждую минуту на несколько километров приближая нас к лагерю Шмидта. На 36-й минуте полета раскачиванием самолета пилот дал мне знак, что он заметил дымовой сигнал над лагерем Шмидта. Вскоре в боковое окно кабины я увидел ставший знаменитым лагерь. Недалеко от сбившихся в кучу почерневших палаток на высокой ледяной гряде, над решетчатой башней, развевался флаг Страны советов. Я успел рассмотреть маленькую палатку, над которой вытянулся удлиненный треугольник вымпела „Челюскина". Это была палатка вождя челюскинцев т. Шмидта и в то же время радиостанция.
Отсалютовав реющему среди льдов советскому флагу и лагерю, пилот направил свою машину к аэродрому, где была видна масса людей. Небольшая площадка, расчищенная среди торошенных льдов, обставленная сигнальными флагами, была аэродромом, на котором необходимо было сделать посадку. Сделав круг над аэродромом, пилот повел машину на посадку. Однако в тот момент, когда я ожидал первого толчка, обычного при прикосновении самолета к аэродрому, машина взмыла вверх. То же самое повторилось при второй и третьей попытках итти на посадку. Дул боковой ветер и машину сносило. Опасаясь, что ветер выбросит машину с аэродрома, Сленнев повел самолет, срезая линию направления ветра. Машина быстро проскочила расчищенный участок, вылетела в ропаки и, уже теряя скорость, начала совершать прыжки. Благодаря тормозным приспособлениям на лыжах пилоту удавалось иногда уклониться от встречных ропаков. Наконец машина сделала большой прыжок вверх и неподвижно замерла вблизи большого ропака, словно раненая птица, высоко подняв правое крыло, а левое положив на лед.
Первой нашей мыслью был осмотр повреждений машины. Несколько мешали в этом наши пассажиры — собаки. Поэтому мы немедленно выбросили их с самолета. Это, как потом оказалось, ввело в заблуждение группу челюскинцев, которая наблюдала с сигнальной башни лагеря за нашей посадкой. Они видели, как машина прыгала по ропакам и наконец остановилась в явно аварийном положении.
Не зная о нашей судьбе, они старались в бинокль рассмотреть появление живых существ из самолета, но когда эти живые существа появились, челюскинцы невольно начали протирать стекла бинокля: живые существа, вылезшие из самолета, убегали от него на четвереньках… Только потом, когда мы появились в лагере, недоразумение разъяснилось.
С аэродрома бежали к нам люди, и через несколько минут мы уже видели перед собой живых челюскинцев. При этой встрече было сказано очень мало слов, но рукопожатия и блеск глаз на обветренных лицах говорили о радости встречи. Ради такой встречи стоило пересечь Европу и Атлантический океан, перерезать всю Северную Америку и потерпеть две аварии!
Через полчаса, выправив нашу машину, челюскинцы уже тянули ее на аэродром, чтобы там приступить к ремонту полученных ею при посадке повреждений. В это время мы услышали шум моторов и скоро заметили идущие с юга две машины, это были Каманин и Молоков, которые успели слетать в Ванкарем, отрегулировать мотор и после этого найти лагерь. Машина Каманина легко скользнула на расчищенную площадку и остановилась, не добежав до ее конца. Молоков шел с несколько большей скоростью. Машина подошла уже почти вплотную к торосам, и все зрители неподвижно замерли, ожидая новой аварии. Но перед самыми торосами Молоков крутым поворотом, рискуя зацепить левым крылом за лед, волчком развернул машину. У всех вырвался вздох облегчения. Посадка советских машин, обладавших сравнительно небольшой посадочной скоростью, сразу создала уверенность в том, что даже при таких неблагоприятных условиях посадки на этих машинах можно будет работать.
В этот день аэродром лагеря превратился в настоящий аэропорт. Шум моторов заглушал вечное поскрипывание полярных льдов.
Через час Каманин и Молокои снялись с ледяного аэродрома с первыми пятью пассажирами. Это были кочегар Козлов, зоолог Стаханов, радист Иванюк, повар Козлов и матрос Ломоносов. После женщин и детей, вывезенных Ляпидевским, они были первыми в списке эвакуируемых, давно уже составленном в лагере по принципу физического состояния и выносливости. Положение, профессия или ученая степень не имели в этом списке никакого значения. Рядом стояли плотник, ученый, штурман или кочегар. Последними в списке были радист Кренкель, начальник аэродрома Погосов, капитан Воронин и начальник экспедиции Шмидт. Этот список выполнялся в точности. Исключением был тяжело заболевший Шмидт, вывезенный по распоряжению правительственной комиссии 11 апреля вне очереди.
Машины Каманина и Молокова с первыми пассажирами быстро исчезли в дымке, попрежнему застилавшей горизонт.
Оставив у машины Слепнева группу механиков-челюскинцев, приступивших к ремонту самолета, мы направились в лагерь, и через полчаса я имел возможность наблюдать лагерную жизнь.
Лагерь был расположен на маленькой, сравнительно ровной площадке, окруженной со всех сторон высокими грядами торосов. Десять парусиновых палаток с выведенными внутри фанерными стенами служили жилищем. Палатки отеплялись камельками, в которых с помощью изобретенных челюскинцами форсунок сжигались нефть и керосин. Днем в палатки свет проникал через маленькие окна, где вместо стекол были вставлены бутыли. А ночью палатки освещались лампами разнообразных систем, тоже изобретенными челюскинцами. При посещении любой из палаток чувствовалось, сколько труда и забот челюскинцам необходимо было затратить, чтобы создать такие условия.
Несколько в стороне от палаток, за камбузом, находился барак. В нем жило тогда 14 человек.
С первого взгляда лагерь напоминал хорошо обжитое место, где спокойно течет жизнь. Однако при более внимательном знакомстве с лагерем нельзя было не заметить, что эта кажущаяся спокойная жизнь в действительности была полной тревог и напряженного ожидания наступления на лагерь полярных льдов. Это наступление могло разыграться в любое мгновенье.
Вечером по просьбе челюскинцев я сделал им сообщение о XVII партийном съезде. Мой рассказ однако не исчерпал их интереса. Несколько часов они продолжали забрасывать меня вопросами. Их интересовало и тревожило абсолютно все, что относилось к жизни Советского союза. После собрания мы со Слепневым должны были погостить в каждой из палаток, и их обитатели демонстрировали нам свои достижения и рассказывали о своей борьбе со льдами на протяжении полутора месяцев. Каждый рассказ, каждый отдельный штрих вновь и вновь говорили нам об исключительной организованности и мужестве советского коллектива, заброшенного в хаос полярных льдов.
Закончив осмотр лагеря, я вернулся в палатку Шмидта. Шмидт чувствовал слабость, но, несмотря на это, он продолжал расспрашивать меня о полярных экспедициях 1934 года. Особенно Шмидт интересовался вопросом, когда он вернется в Москву, сможет ли он принять участие в экспедициях 1934 года. Так прошла почти вся первая ночь.
На следующий день продолжался ремонт самолета Слепнева. День был туманный. И, несмотря на это, из Ванкарема в лагерь вылетел неутомимый Молоков. В течение двух с половиной часов он был в воздухе, разыскивая лагерь, и только убедившись, что в баках самолета бензин на исходе, он повернул обратно в Ванкарем. Мы остались в лагере на вторую ночь. Это была одна из самых страшных ночей для лагеря челюскинцев. В середине ночи лагерь был разбужен треском и шипением льдов. Через несколько минут все челюскинцы стояли на своих постах, готовые спасать имущество лагеря и продовольственные запасы. В сумраке ночи в сторону лагеря с северо-востока с треском и хрипом двигался огромный ледяной вал. Льдины в несколько десятков тонн выползали на гребень вала и, подталкиваемые следующими за ними новыми льдинами, с грохотом сваливались по другую сторону вала.
Вал быстро приближался к лагерю. Первым на его пути стоял барак. Люди быстро очистили барак и успели вытащить из него наиболее ценное имущество. Перед самым бараком вал еще более вздыбился и наконец обрушился на крышу жилища, в котором еще полчаса назад спокойно спало 14 человек… Через несколько минут от барака не осталось никаких следов, словно его никогда и не существовало.
Ледяной вал продолжал наступление. Теперь на его пути стояли моторные боты и шлюпки. Карабкаясь по движущимся льдинам, рискуя каждую минуту быть придавленными, люди успели оттащить один бот; второй бот подхватил вал, поднял его на свой гребень и затем бросил на такой же застывший вал, образовавшийся около месяца назад. Вся льдина, сжимаемая со всех сторон и выпираемая снизу, покрывалась трещинами. Скоро она превратилась в большое количество мелких льдин, которые повидимому не расходились только потому, что окружены были со всех сторон плотными стенами торосов.
Вал приближался к палаткам. Он уже повредил камбуз. Все ждали, что скоро палатки постигнет судьба барака. Люди откатывали бочки и спасали горючее. Усиленная бригада стояла у продовольственного склада, готовая каждую минуту перебросить этот склад на новое место. Вал на несколько минут замедлил свое движение. Треск стал тише: поднявшиеся на гребень вала льдины застыли, словно собирая силы и ожидая сигнала, чтобы обрушиться на лагерь. Теперь при наступающем рассвете их можно было хорошо разглядеть и оценить ту мощь, с которой они должны были ринуться на палатки челюскинцев. Новый треск льдов и шипение ползущих льдин известили о начале наступления. Но по каким-то причинам линия атаки на этот раз отклонилась от лагеря. Вал двинулся по касательной к льдине, на которой стояли палатки, и скоро окончательно замер на расстоянии полутора десятков метров от первой палатки. Лагерь остался цел.
В момент этого наступления льдов в палатке оставался лишь один Шмидт. Болезнь его обострилась уже настолько, что мы решили вывезти его из палатки в самый последний момент. Несмотря на свое тяжелое состояние, Отто Юльевич беспрерывно следил за разыгрывающимися событиями, и вахтенные через каждые несколько минут информировали его о продвижении льдов.