— Ты все положил на свои места? — спросила я у него.
Он кивнул и плюхнулся на диван.
— Не смотри больше эти журналы, понял? — сказала я.
— Я буду делать то, что хочу, чурка.
— Не называй меня так!
— Это почему же? Ты ведь чурка, да?
— Нет, — сказала я, хотя вообще не знала, что это такое.
— Твой папа — чурка, — сказал Зак. — А если он чурка, значит, и ты — чурка.
Я наконец поняла, что он имеет в виду, хоть это и было глупо. Мой папа даже не носил тюрбан на голове. И был христианином, как и все в Техасе. Как-то летом, когда мне было семь, он взял меня с собой в арабскую церковь, и там, в ванночке, меня окрестили. Перед этим я плакала дни напролет, потому что думала, что меня заставят голой купаться перед незнакомыми людьми. Но священник дал мне специальную робу. По пути домой папа все время потешался над моими переживаниями, и я поняла, что все это время он прекрасно знал, что мне дадут робу.
Зак заснул на диване, а я поднялась наверх проверить, все ли “Плейбои” он убрал на место. К моему большому сожалению, он и правда все убрал, поэтому я открыла шкаф и достала себе один журнал. Сев на краешек кровати, я открыла его на развороте. Кажется, я начала понимать, для чего нужны все эти фотографии. Они уже не так шокировали меня, как раньше. Мне даже понравились некоторые из них, особенно те, на которых были девушки с лобковыми волосами. Я смотрела на них, сжимала вместе ноги, и мне было хорошо.
Когда мистер Вуозо вернулся домой и спросил, как себя вел Зак, я сказала, что нормально.
— Вот это другое дело, — сказал он и достал бумажник. Я думала, что буду теперь нервничать в его присутствии, ведь я знала, что за журналы он читает, но все было как прежде. И даже лучше. Мне казалось, что уж он-то точно знает, что в груди и теле нет ничего плохого.
Вернувшись домой, я обнаружила у себя на трусах кровь. Во всяком случае, мне показалось, что это кровь, немного рыжеватая. Я позвонила маме, и она сказала:
— Конечно, это кровь.
— Что мне делать? — спросила я. Больше всего на свете я боялась, что месячные у меня начнутся, когда я буду у папы. Перед отъездом мама дала мне пару прокладок, но надолго их бы не хватило.
— В каком смысле что тебе делать? Возьми прокладку и расскажи все папе, когда он вернется. Поверь, он знает, что такое месячные.
— Может, ты ему скажешь?
— Почему я?
— Не хочу с ним об этом говорить.
— Почему? Рано или поздно тебе придется с ним об этом поговорить.
— Ты не понимаешь! — воскликнула я. — Папе не нравится мое тело.
— В каком смысле?
— Не знаю.
— Хватит раздувать из мухи слона, — сказала мама. — Возьми себя в руки.
Мы попрощались, и я пошла в ванную за прокладкой. Когда я ее прикрепила, мне стало казаться, что при ходьбе я слышу шелест и поскрипывание. Конечно, в школе нам показывали специальный фильм для девочек про менструации, но все равно я чувствовала себя малышом в памперсе.
Когда в семь вечера приехал папа, я встретила его у черного хода.
— Привет, — сказала я.
— Привет, Джасира, — пробурчал папа, он в конце рабочего дня всегда был в плохом настроении, потому что остальные сотрудники в НАСА не хотели работать так же усердно, как он сам. Вечером его лучше не трогать — дать ему спокойно приготовить ужин и не лезть с разговорами. Но я волновалась, что у меня кончатся прокладки.
— Пап, — проговорила я, пока он ставил на стол портфель. — Пап, мне надо тебе кое-что сказать.
— Не сейчас, — ответил он, развязывая шнурки.
Он прошел на кухню и достал из холодильника пиво.
А я отправилась в ванную проверить свою прокладку. Она уже почти вся пропиталась. К тому же у меня болел живот. Не совсем живот, а там, внизу. Такое ощущение, будто туда засунули руку и сжимали там что-то. Я вернулась на кухню и сказала:
— Пап?
Он включил маленький радиоприемник и слушал, вынимая из пакета кусок мяса. Он, конечно, слышал, что я сказала, хоть и промолчал. Я постояла еще немножко, подождала, пока закончатся новости по радио, и повторила:
— Пап?
— Что тебе, Джасира? — вздохнул он.
— Мне нужно тебе кое-что сказать.
— Ну так говори, не тяни, — попросил он. — Давай без лирических отступлений.
— Ладно, — решилась я и сделала глубокий вдох. — У меня начались месячные.
— Месячные? — переспросил он и впервые с начала разговора на меня посмотрел. — У тебя не может быть месячных, ты еще маленькая.
— Мне тринадцать.
— О господи! — сказал папа и потряс головой.
— Я звонила маме, она велела тебе рассказать.
— Хорошо. Тебе что-нибудь нужно? Может, в магазин?
— Да.
— Прямо сейчас?
— Думаю, да.
Папа снял фартук и пошел обратно надевать ботинки. В машине он сказал мне:
— Пока не выйдешь замуж, тампонами не пользуйся. Понимаешь, о чем я?
Я кивнула головой, хотя и не очень-то понимала.
— Тампоны для замужних женщин, — повторил папа.
Мы проехали мимо бассейна, который по вечерам освещался подводными лампами. Мне всегда казалось ужасно грустным, что в самое красивое время суток там никого не бывает.
Я надеялась, что папа даст мне денег и я сама все куплю, но он припарковался и вылез из машины. В отделе женской гигиены он пробормотал: “Ну-с, посмотрим” — и начал разглядывать пачки прокладок. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
— Какие у тебя выделения — скудные, нормальные или обильные?
— Я не знаю, — ответила я.
— Как это ты не знаешь?
— Пап, может, я сама все выберу?
— Зачем это? В чем дело?
— Ни в чем.
— Ты не будешь пользоваться тампонами, если ты это имела в виду.
— Не нужны мне никакие тампоны.
— Вот выйдешь замуж, и будешь покупать тампоны, какие твоей душе угодно. А пока пользуйся прокладками.
К нам подошла худенькая пожилая продавщица и поинтересовалась, не нужна ли нам помощь.
— Мы справимся, благодарю вас, — сказал ей папа.
Я взглянула на старушку, а она мне улыбнулась.
— Это ведь для тебя? — спросила она.
Я кивнула.
— Посмотрим, — сказала она и взяла с полки зеленую коробку. — Вот этими пользуется моя дочка.
Она протянула мне коробку, и я начала читать, что на ней написано.
— А чем вам эти не нравятся? — спросил у продавщицы папа, показывая пачку, которую выбрал он.
— Я бы сказала, они толстоваты. Не такие удобные.
Он посмотрел на нее так, словно она сказала какую-то глупость.
— Можно, я эти возьму? — спросила я, протягивая ему зеленую коробку.
Взяв ее, папа посмотрел на ценник.
— Почему они такие дорогие?
Продавщица надела очки, висевшие до этого у нее на шее, и изучила коробку.
— Видимо, все дело в удобстве, о котором я упомянула.
— Просто грабеж, — сказал папа.
— А боли у тебя есть? — поинтересовалась дама, и я кивнула.
— Вот, — продолжила она, протягивая папе упаковку мотрина, — это поможет.
— У нас дома полно аспирина, — сказал папа и положил таблетки обратно на полку. Но продавщица снова протянула их ему.
— Уверяю вас, ей нужен именно мотрин. Аспирин тут не годится.
Затем она взяла пачку толстых прокладок из папиных рук и положила обратно на полку.
Я поняла, что он ужасно на нее злится, но поделать ничего не может. По пути домой он сказал, что отныне я сама буду покупать себе прокладки и что он не знал, что все это так дорого, но, раз уж я работаю на американскую армию, то могу себе это позволить. Так он называл мою работу у Вуозо. Папу до сих пор бесило, что мистер Вуозо считает его сторонником Саддама. Он говорил, что если что-то его и злит, так это страсть людей к необоснованным выводам.
Вечером, лежа в постели, я снова мечтала о том, как Барри приедет и спасет меня. Я, конечно, понимала, что ничего такого не будет, но все равно мне было приятно об этом думать. Я знала, что Барри-то я точно нравилась. Даже больше, чем мама. Я ему так нравилась, что мама стала ревновать и отослала меня к папе. Это было моим главным достоинством. Что бы ни происходило, в этом-то я обскакала маму. Я всегда нравилась парням больше, чем она.
Когда назавтра на уроке рисования я вытаскивала из рюкзака планшет, у меня вывалилась прокладка. Я попыталась запихнуть ее обратно, но было уже слишком поздно. Ее заметили трое парней, с которыми я сидела на уроке. Они схватили прокладку и начали махать ею перед моим носом, а я пыталась ее у них отнять. Потом один из них распечатал прокладку, вытащил из нее впитывающий слой и прилепил на лоб. Миссис Риджвей заставила мальчика ее снять, и он послушался, но зато потом разрисовал ее красной краской. Поэтому по школе мгновенно пошел слух, что я на самом деле ужасная свинья, раз таскаю в портфеле использованные прокладки.
У меня больше не осталось прокладок, поэтому я пошла в туалет и положила в трусики стопку туалетной бумаги. Потом я расплакалась, и меня услышала одна из уборщиц.
— С тобой все в порядке? — спросила она.
Я объяснила, в чем дело, и она велела мне подождать. Через пару минут она вернулась и подсунула под дверь тампон.
— Я не уверена, что смогу его вставить, — сказала ей я.
— Сможешь, сможешь. Он очень маленький.
А потом она ждала меня за дверью и, наверное, миллион раз спрашивала, удалось мне его вставить или нет.
— Просто расслабься, — посоветовала она, и наконец у меня получилось.
Когда я вышла из туалета и уборщица меня узнала, она начала говорить со мной по-испански, и мне пришлось объяснить ей, что я ничего не понимаю.
— Разве твои родители не говорят дома по-испански? — удивилась она, и я призналась, что нет, не говорят. Она покачала головой так, словно печальнее этого нет ничего на свете.
Весь оставшийся день я думала о словах папы, о том, что до свадьбы тампонами пользоваться нельзя. Я поняла его так: когда выходишь замуж, то начинаешь заниматься сексом, а если занимаешься сексом, там все становится свободнее, и тампон вставить совсем несложно. Но почему тогда у меня уже было там свободно? Уборщица сказала, что тампон легко войдет, и она была права. Интересно, в чем еще ошибался мой папа.