В действительности есть целые сообщества лингвистов, самоидентифицирующихся с определенным подразделом лингвистической науки. Есть прагматики, специалисты по конверсационному анализу, синтаксисты, морфологи, фонетисты, семантики и т. д. Но никто из них не изучает язык в целом — только те части, которые их интересуют как специалистов. Синтаксист для языка — как офтальмолог для тела. И тот и другой важны, но они оба (по понятным причинам) имеют дело с очень малой частью целого.
Чем тогда является целое? Системой коммуникации. Данные об эволюции и современном состоянии языка указывают именно на то, что предназначение языка как раз и заключается в том, чтобы создавать племена, культуры и общества. Они построены с помощью записанных или устных рассказов, каждый из которых помогает учредить и обосновать ценностные приоритеты, разделяемые представителями определенных культур или сообществ. Язык создает структуры знаний, отличающиеся культурным своеобразием (например, распознаваемые цвета, считающиеся наиболее привлекательными профессии, представления о медицине, математике и прочих вещах, которые известны человеку как представителю сообщества). Язык также помогает интерпретировать различные социальные роли, выделяемые культурой: отец, начальник, врач, учитель или студент.
Грамматика исключительно полезна для языка, она также помогает мышлению. Но грамматика в лучшем случае лишь малая часть языка, важность которой неодинакова в разных языках. Есть языки, в которых очень мало грамматики, а есть такие, где она предельно сложна. На пути к языку люди пошли в направлении развития от естественных знаков до человеческих символов. Говоря о знаках и символах, обычно оперируют понятиями, разработанными Чарльзом Сандерсом Пирсом. Пирс был, наверное, наиболее выдающимся американским философом. Он внес вклад в развитие математики, естественных наук, лингвистики и философии. Он является основателем двух наук: семиотики — изучения знаков, и прагматизма — единственной чисто американской философской школы. Несмотря на свою гениальность, он никогда подолгу нигде не работал, потому что был неуживчив и постоянно вступал в конфликт с окружающими. Семиотика Пирса напрямую не связана с изучением эволюции языка. Но оказалось, что именно в ней была предложена наилучшая модель этапов этой эволюции.
Теория Пирса косвенно предсказывает последовательность развития знаков от естественных — индексов до иконических знаков и созданных человеком символов[5]. Эта последовательность приводит к росту числа и сложности знаков и эволюционному развитию языковых способностей представителей рода Homo. Знак — это любая парная связь между формой (слово, запах, звук, дорожный указатель, сигнал азбуки Морзе) и значением (на что этот знак ссылается). Индекс как наиболее примитивная часть последовательности представляет собой связь, которая проявляется в виде непосредственной физической связанности с объектом. След кошки является индексом: он заставляет нас ожидать и увидеть кошку. Запах поджариваемого на углях мяса наводит на мысль о мясе и гриле. Дым указывает на огонь. Иконический знак есть нечто физически связанное с образом того, на что ссылается: скульптура или портрет ссылаются на изображаемый объект посредством физического сходства. Звукоподражательные слова вроде «бам» или «клац» напоминают определенные звуки.
Символы имеют условную связь с тем, к чему они отсылают. Они сложнее других знаков, потому для них необязательно иметь какое-либо сходство или физическую связь с тем, к чему они отсылают. По поводу символов в обществе существует соглашение. Числительное «з» отсылает к множеству, составленному из трех объектов, так же как «Дэн» отсылает к человеку с таким именем не потому, что «три» имеет физическую связь со множеством или похоже на него, и не потому, что у всех людей по имени Дэн есть общие физические характеристики. Эта произвольная, конвенциональная связь между формой и значением — как раз то, что делает символы началом языка и говорит о наличии социальных норм. Символы являются изначальным социальным договором. На рис. 1 отображен относительный порядок эволюции языка почти в полном соответствии с идеями Пирса (однако индекс здесь расположен до иконического знака).
Рис. 1. Семиотическая прогрессия.
Как только у людей появились символы, некоторые части этих символов стали значительнее других. Если я вдруг решу писать букву «S» как «Š» или «P» как «Ƥ» в английском тексте, то носители английского языка не станут обращать внимания на эти украшения, мгновенно определив, что эти дополнения не несут никакого смысла. Но если я напишу «S» как «P», то здесь могут возникнуть затруднения. Так происходит потому, что значимые части символов нельзя поменять, не нарушив их своеобразия, а вот незначительные части можно менять безнаказанно. Следовательно, символы — не простейшие атомы, они содержат «мусорные» части (то есть не влияющие на их значение). В представлении Пирса эта информация имела решающее значение для интерпретанта, или, иначе говоря, смысла определенного знака.
От символов и интерпретантов недалеко до развития в языке феномена, известного как «двойное членение», организующего меньшие части в более крупные элементы. Двойное членение обеспечивает возможность перехода к трем уровням сложности — G1, G2 и Gз, определяющим различные типы грамматики, которые человеческие общества могут выбрать в качестве основания для своих языков (см. рис. 1).
Гипотезу о том, что эволюция языка проходила через этапы увеличения уровня сложности, как в теории знаков Пирса, подтверждают археологические данные. С другой стороны, резкий переход от иконического знака к символу в этой схеме выглядит неестественно. Этот шаг требует человеческого изобретения. Эволюция не создавала символы или грамматики. Это сделали творческий потенциал и разум человека. Именно поэтому история возникновения языка должна рассказывать об изобретении, а не только об эволюции. Эволюция создала наш мозг. Остальное сделали люди.
Однако для понимания всей картины нужно обсудить не только язык. Необходимо провести связь между развитием языка и биологическим развитием видов. Согласно имеющимся данным, Homo sapiens, как любой вид, имеет определенный набор отношений, который обычно называют филогенетическим древом, или кладой (рис. 2). Они могут быть довольно спекулятивны, но дают нам точку опоры. Нижние ветви рода Homo могут оказаться совсем не такими, как приведенные на схеме. Все животные способны к коммуникации, поэтому стрелка исходит из царства животных.
Рис. 2. Человеческая клада.
Не у всех животных есть язык, который, видимо, появляется в ходе эволюции рода Homo.
Как это часто бывает со сложными и противоречивыми вопросами, по поводу происхождения жизни на Земле есть несколько версий[6]. Одно из популярных мнений гласит, что жизнь создана божеством. Любое обсуждение теистических идей о жизни и языке неизбежно сводится к высшему разуму. Часто встречающимся теистическим ответом на вопросы об эволюции ДНК и последующих форм жизни является «теория часовщика». Во времена появления этой метафоры часы были высшей точкой развития технологий. По множеству причин дискуссии философов и теистов часто крутятся вокруг передовой технологии их эпохи. В данном случае часы обладают иерархической структурой, являются предметом сложным и определенно рукотворным. Так что, если кто-нибудь нашел бы часы на далекой планете, наличие там этих часов указывало бы на то, что кто-то их замыслил и создал. Уильям Пейли пишет так в «Естественной теологии», изданной в 1802 г.:
Пусть, например, бродя по пустоши, я задел ногой камень, и меня спрашивают, как он здесь оказался. Возможно, я ответил бы, что, насколько мне известно, этот камень всегда здесь лежал, и, думаю, было бы весьма затруднительно доказать абсурдность такого ответа. Но предположим, я нашел на земле часы, и меня спрашивают, каким образом они оказались в этом месте. Вряд ли мне пришел бы в голову ответ, аналогичный предыдущему: мол, насколько мне известно, часы лежали здесь всегда… у часов должен быть создатель — некий мастер или мастера, когда-то и где-то изготовившие их с целью, которой они, как мы видим, соответствуют, причем эти мастера понимали, как устроены часы, и предназначали их для определенного использования… Все те признаки замысла, все те проявления плана, что мы находим в часах, есть и в творениях природы с тем лишь отличием, что природа неизмеримо величественнее и могущественнее[7].
Аргументы Пейли в пользу существования «мастера» были сформулированы более чем за век до выхода работ Уоллеса и Дарвина об эволюции посредством естественного отбора. Многие современные богословы и ученые-теисты находят эти аргументы убедительными, заменяя при этом часы неким сложным органом — например, глазом. Однако Дэвид Юм[8] указал на три серьезные проблемы, связанные с использованием часов в качестве аналогии. Во-первых, материалы, из которых изготовлены часы, в природе не встречаются — часы построены из материалов, изготовленных человеком. Это делает аналогию мнимой. Как писал Юм, было бы разумнее использовать нечто, составленное исключительно из органических материалов, например тыкву, а не часы, поскольку наблюдатель может обнаружить, что тыквы могут появляться сами по себе.
Второе возражение Юма связано с тем, что нельзя использовать экспериментальное знание для формулирования выводов о неэкспериментальном знании. Если вы понимаете, что такое часы, вы также знаете, что часы были кем-то созданы. Можно даже наблюдать процесс создания часов. Однако процесс создания мира для наблюдения недоступен. Таким образом, вывод о том, что, раз у часов есть создатель, он есть также и у Вселенной, не только эмпирически несостоятелен, но и нелогичен. Наконец, Юм указывал, что, даже если бы аналогия с часами показывала, что у всякой сложной вещи (в частности, у Вселенной) есть создатель, это все равно ничего не дало бы для понимания природы этого создателя. Следовательно, такие рассуждения, даже если отбросить их несостоятельность, не могут являться свидетельством в пользу одной религии или конкретного большинства.