– К слову о комфорте – кажется, на меня упала капля дождя…
– На меня тоже. Пойдем назад. Выскажу еще только одну мысль. Самый важный вопрос экономической истории: почему после столетий сна мировая экономика вдруг проснулась? И что мы можем сделать для стран, где живут такие семьи, как Чоудхури, не имеющие ни малейшего шанса выбраться из безнадежной нищеты? Как устроить достойную жизнь хотя бы для их детей?
Прогулка двенадцатая
Работа без передышки отупляет Джека
Поговорим о сфере труда и о том, как она изменилась, – к лучшему или к худшему. Нужно ли людям право браться за «плохую» работу? А как насчет детского труда? Почему мы должны с подозрением относиться к статистике безработицы и почему капитализму нужна безработица? Могут ли государственные пособия быть щедрыми и эффективными? Наконец, поговорим о будущем: займут ли роботы наши рабочие места? (Вероятно. И это может оказаться нам на руку.)
Я нашла Монти на его любимом месте для отдыха – растянувшимся в теплой постели Рози, которая недавно ушла в школу. Он открыл один глаз, посмотрел на меня и снова закрыл. Если бы кому-то потребовался символ безделья, расслабления и неспешности, достаточно было бы показать на Монти. Тогда-то я и выбрала тему для сегодняшней прогулки.
– Монти, нравится тебе или нет, мы идем гулять. Сегодня мы поговорим о работе и безработице.
– А можно я еще немного отдохну?
– Нет, вставай. Я не буду тебя заговаривать. Мы просто заскочим в Отброс-парк.
Мы дошли до нашей скамейки и принялись за дело.
– Итак, Монти, тебе повезло стать ленивым избалованным псом, но большинство людей признают работу самой важной частью жизни после семьи.
– Ужас!
– Может быть. А может, и нет. Работа важна. Не только потому, что позволяет оплачивать счета, – для многих она стала важной частью идентичности. Если попросить человека рассказать о себе, чаще всего ответ будет строиться вокруг работы: парикмахер, врач, инженер, учитель.
Монти впервые за день зевнул.
– Ладно, расскажи мне, как хороша эта ваша работа.
– Начнем с хорошего. Для работника в развитом мире рабочее время резко сократилось за последние 150 лет. Возьмем Германию: с 1870 по 2017 год среднегодовое рабочее время сократилось более чем на 50 % (с 3284 до 1354 часов). За тот же период рабочее время в Великобритании сократилось на 40 %[83]. В большей части развивающегося мира изменения не столь внушительные, но даже там продолжительность рабочего времени в наши дни хоть часто оказывается и выше, чем в развитых странах, но все же значительно уступает той, что была в период промышленной революции. Помимо сокращения рабочего дня, неизмеримо улучшились условия труда как дома, так и вне его.
До XX века в США большинство людей работали в сельском хозяйстве, в тяжелой промышленности или в роли домашней прислуги. У мужчин работа была трудной, грязной и опасной. Женщины тоже неустанно и тяжело трудились. Но к XXI веку, по крайней мере в развитом мире, с точки зрения физической трудности, подверженности авариям, риска травм или смерти работа постепенно стала приятной[84].
– А с другой стороны?
– Тяжелой работы тоже еще много. По оценкам Международной организации труда (МОТ), в 2017 году в современном рабстве находится сорок миллионов человек. Многие из них заняты домашним трудом, строительством или сельским хозяйством. В большинстве случаев сильнее всего страдают женщины и девочки. В наши дни мировое сообщество осудило Узбекистан за использование принудительного труда. До недавнего времени[85] государственных служащих, включая врачей, а также медсестер, студентов и детей с девяти лет заставляли работать на хлопковых полях около двух месяцев в году[86]. Хотя для многих из нас работа перестала быть каторгой, для некоторых реальность все еще остается довольно мрачной.
– Почему бы государствам просто не принять законы, чтобы с людьми не обращались плохо на работе?
– Хороший вопрос, Монти. Как правило, в развитых странах работа строго регулируется. Продолжительность рабочего дня, безопасность труда, гарантии занятости, минимальная заработная плата установлены законодательством. Однако не все экономисты поддерживают такие трудовые стандарты. По мнению несогласных, когда человек устраивается на работу, какой бы тяжелой или низкооплачиваемой она ни была, он должен ее выполнять, если это улучшает его положение.
Например, всех ужасает детский труд. В 1993 году правительство США представило законопроект, запрещающий импорт из стран, где работают дети. Пол Кругман подвел итоги: бангладешские фабрики перестали нанимать детей – казалось бы, отличные новости, – но дети не вернулись в школы или в свои счастливые семьи. По данным международной организации Oxfam, большинство оказалось еще на худшей работе или даже на улице. Многих из них принудили к проституции[87].
– Подожди, значит, детский труд надо признать законным? Неприятно о таком даже думать…
– Да, я согласна. Дело в том, что наши мгновенные эмоциональные реакции должны затем соизмеряться с последствиями принятых решений, и мы не всегда получаем то, чего хотим. Трудно возражать постулату Адама Смита о том, что без принуждения заключенная сделка должна быть выгодной обеим сторонам, иначе она не состоится. Но вместо того, чтобы спрашивать, сделан ли выбор свободно, возможно, следует спросить, не сделан ли выбор в условиях, которые должны и могут быть изменены[88]. Если альтернативой любой работе остается только голодная смерть, можем ли мы считать такой выбор свободным? Хотя в богатом мире подход к работе трансформировался, он не одинаков для всех. Такова уж работа, Монти. Теперь хочу рассказать о ее отсутствии – безработице. Сразу оговорюсь: безработица – это однозначно плохо.
– Почему? А я считаю, очень даже хорошо. Никогда не понимал, почему вы все так спешите работать. Кроме Габриэля, разумеется. Он спешит, только если опаздывает на свидание.
– Поверь мне, Монти, быть безработным невесело. Теряя работу, ты теряешь не только доход, но и социальный статус, контакты, повседневную рутину[89]. Это плохо для общества. Экономика производит меньше товаров и услуг, чем могла бы, и на льготы приходится тратить больше денег. Экономисты называют три типа безработицы: фрикционную, циклическую и структурную. Фрикционная безработица возникает, когда люди переходят с одной работы на другую. Цикличная – потеря работы из-за временного спада, как во время финансового кризиса 2008 года или пандемии COVID-19.
Эти два вида безработицы, в общем, не мешают экономистам и политикам спать по ночам. А вот структурная безработица означает серьезное несоответствие между тем, что нужно компаниям, и тем, что могут предложить работники. С ней действительно необходимо бороться. В Великобритании в 1980-х годах рухнули угольная и сталелитейная промышленность. На страницах учебника по экономике бывшие шахтеры и сталелитейщики сели бы на велосипед и поехали искать новую работу в расширяющихся областях, таких как технологическая промышленность или сфера услуг. В реальности подобные переходы намного сложнее. Сообщества, построенные вокруг одной умирающей отрасли, получили удар, от которого некоторые так и не оправились. Целые поколения были отравлены безработицей, бедностью и сопутствующими им социальными недугами. Философ может рассказать историю о том, как маленький шахтерский городок, где он вырос, лишился своей шахты. За полгода жители, вложив свои выходные пособия, открыли четыре магазина рыболовных снастей. На каждого рыбака в городе приходилось как раз по одному.
– То есть кое-какая безработица неизбежна, и не вся она плоха – я имею в виду фрикционный тип; бывает плохая, но временная, с ростом и падением, кратковременными потрясениями и подъемами – это циклический вид; а самая плохая – структурная.
– Все верно.
– Теперь мне интересно, как ее измерить. Вас, экономистов, хлебом не корми, а дай что-нибудь поизмерять.
– Я слегка удивилась, узнав, что в Великобритании уровень безработицы вычисляется путем опроса. Национальная статистическая служба (НСС) выбирает случайную группу из 100 000 взрослых старше шестнадцати лет и спрашивает их о статусе занятости. Если они без работы или ее ищут, то считаются безработными.
– Удивительно простое решение!
– Простое, но полученная цифра вряд ли правдива.
– Почему? По-моему, тут все прозрачно.
– Уровень безработицы учитывает тех, кто не имеет работы и активно ее ищет. Однако он игнорирует людей, которые остались без работы и не заняты поисками. Так можно упустить некоторое количество безработных.
– Например?
– Студент на летних каникулах или родитель, работающий полный день, могут ответить, что они не работают и не ищут работу, и их совершенно справедливо исключат из статистики. А если человек был безработным в течение года и из-за состояния экономики и туманных перспектив в итоге отказался от поиска работы? Поскольку он не ищет работу активно, то и не отразится в уровне безработицы. Или как насчет тех, кто имеет квалификацию и хочет полноценно работать, но нашел работу только на неполный день в кол-центре? Такие люди, устроившиеся на подработку от безысходности, тоже должны отражаться в уровне безработицы. Главный вывод – иногда к статистике безработицы нужно относиться с подозрением. Она не всегда демонстрирует всю картину.
– Я понял. Ложь, наглая ложь и статистика!
– Надо же, только на двенадцатой прогулке ты впервые выругался… Впрочем, настоящая проблема для экономистов – объяснить, почему вообще существует безработица.