– Похоже, они ошибались почти всегда…
– Не следует недооценивать радикализм досократиков и важность их попыток объяснить физический мир. Они стремились понять путем анализа, в буквальном смысле разделяя нечто сложное на его составляющие и демонстрируя, как при объединении или изменении эти составляющие создают все знакомые объекты, которые мы наблюдаем вокруг. И во многом достижения этих мыслителей были довольно впечатляющими. Они не принимали передававшееся из поколения в поколение описание мира, в которое верило большинство их современников, а наблюдали, размышляли, обосновывали и пытались найти лучшие ответы, чем просто «таким мир создали боги». Можно было бы утверждать, что их исследования больше напоминали науку, чем философию. И в этом их триумф и трагедия одновременно. Никто не верит в их удивительные и странные космологии: в барабаны каменных колонн, подвешенные в космосе, диски, плывущие по воде. Парадоксы Зенона по-прежнему тяготят ученых мужей, но сегодня никто из занимающихся спортивной наукой не считает, что можно применить методы, использовавшиеся черепахой, обогнавшей Ахиллеса, для улучшения результатов атлетов. Наука движется вперед, оставляя позади старые теории, но философия на самом деле так никогда не поступает. В философии от старых теорий никогда полностью не отказываются. Возможно, ответы могут не удовлетворять, но вопросы остаются актуальными.
– А это хорошо?
– Что на философские вопросы, по-видимому, никогда не получить окончательный ответ? Нет, не думаю, что это хорошо. Но, возможно, и не так уж плохо. И не надо делать большие глаза, приятель. Вопросы философии, возможно, просто не относятся к такого рода вопросам, на которые имеется один-единственный, прямой ответ. А на вопросы, на которые можно было дать основанный на фактах ответ, например о природе космоса, ответили. Современная физика рассказывает очень много о том, какого рода субстанции есть во Вселенной, а современные астрономы знают, какова форма Вселенной, как она появилась и каким, возможно, будет конец ее существования.
Современная наука возможна только благодаря мощи математики, которая когда-то сама была разделом философии. Вероятно, самого загадочного из всех досократиков, Пифагора (ок. 570 – ок. 500–490 до н. э.), сейчас вспоминают, в основном, в связи с его математическими теориями, и гораздо реже в связи с его представлениями о переселении душ или о вреде употребления в пищу бобов. Пифагор оказал серьезное влияние на Платона, и над входом в Академию, философскую школу Платона, была надпись: «Негеометр да не войдет»[26]. И Декарт, и Лейбниц были выдающимися математиками.
Поэтому, возможно, философия похожа на психиатрическую больницу: в ней находят приют все умалишенные до тех пор, пока не вылечатся и не покинут ее. Ей не приписывают заслуг в исцелении столь многих людей, потому что они покидают ее, чтобы жить полноценной жизнью.
Монти ничего не сказал, но я почувствовал его презрение к такого рода обоснованию.
А потом я вспомнил о еще одном досократике.
– Большинство околонаучных теорий, которые мы обсуждали, теперь относится к диковинам в истории мысли. Но одна имела продолжение. Демокрит (ок. 460 – ок. 370 до н. э.) был еще одним из греков-ионийцев, которым была свойственна бо́льшая приземленность, чем их более склонным к рассуждениям коллегам из Великой Греции и других мест. Следуя идеям, высказанным его учителем, Левкиппом, Демокрит предположил, что материя состоит из крошечных невидимых частиц, которые движутся в пустоте. Все свойства окружающего нас мира были созданы этими атомами. Атом – то, что получится, если делить материю, разрезая ее невидимым скальпелем до тех пор, пока не будет достигнута точка, когда больше материю разделить нельзя, неважно, насколько остро заточено лезвие. Вот это и есть неделимый, неразрушимый и вечный атом. По мнению Демокрита, атомы существуют в разных формах, которые и определяют свойства веществ, состоящих из этих атомов. Тяжелые, плотные металлы, такие как железо и золото, состоят из атомов, плотно сцепленных друг с другом. Атомы воды, наоборот, скользкие и свободно связаны друг с другом. И огонь, и душа состоят из активных круглых атомов.
Демокрит был материалистом, то есть для него атомы и пустота, в которой они двигаются, – это все, что есть. Никакие странные нематериальные субстанции, никакое небесное царство и никакие боги в его Вселенной не допускались. В действительности, как предполагается, Демокрит был первым, кто сказал, что не боги создали людей, а люди – богов.
Несмотря на то что теория Демокрита в некоторых аспектах выглядит очень современной и, несомненно, довольно близка к тому, что наука считает точной картиной реальности, с точки зрения современности это не настоящая научная теория. Демокрит не ставил эксперименты и не проводил тщательную проверку своей гипотезы. Он смотрел на мир и рассуждал.
Его доводы выглядели примерно так: все вокруг нас подвергается распаду; живые существа умирают, скалы разрушаются и крошатся, вода испаряется, дерево гниет. Но тем не менее по-прежнему есть живые существа, скалы, реки, леса. Так должно быть потому, что первичная материя, из которой они состоят, сохраняется. И со временем она преобразуется и все эти субстанции воссоздаются. Демокрит представлял Вселенную, полную таких же миров, как наш, которые бесконечно разрушаются и преобразуются.
Возможно, если бы теория Демокрита не проиграла в битве идей в Древней Греции, она бы привела к чему-то вроде рождения современной науки. Но она проиграла. Вселенная, состоящая из четырех элементов, предложенных Эмпедоклом, – огня, воды, земли и воздуха, – Вселенная без пустоты, в которой даже космическое пространство было заполнено «эфиром», оставалась стандартной моделью вплоть до Ньютона.
Одна из основных причин заключалась в том, что такую модель отстаивал Аристотель. Работы Аристотеля по физике – черт возьми, да его работы почти по всем вопросам – сформировали представления о мире в Античности и в Средневековье. Только один человек по гениальности и влиянию не уступал Аристотелю. Время поговорить о Платоне.
– Время поговорить об ужине.
О, я слишком долго ходил по окрестностям. Зажглись фонари и фары машин, отбрасывавшие замысловатые тени. Первые пассажиры, вернувшиеся из города, заполняли тротуары. Времени для обсуждения философии не осталось.
– Хорошо, дружок, дом ждет.
– И ужин.
– И ужин.
– Только еще одно.
– Да?
– А что это за белое вещество в птичьем помете?
– А, ну это тоже птичий помет.
Прогулка седьмаяНаполнение форм и проблема универсалий
Во время нашей второй прогулки, посвященной метафизике, мы с Монти обсуждаем теорию идей-форм Платона и связанную с ней «проблему универсалий», иными словами, какова взаимосвязь между общей идеей о собаке и любой конкретной собакой. Существуют ли общие идеи на самом деле, или это не что иное, как просто полезные слова? Мы также поговорим о чайках.
Даже когда Монти был молодым и бойким, он не слишком-то стремился на последнюю прогулку в конце дня, особенно зимой. В такие дни он бурно негодовал, когда его вытаскивали наружу в холод. Я прокричал обычное радостное «гулять!», но вместо нетерпеливого цоканья коготков по полу ответом было молчание, и мне пришлось идти искать Монти в его логове. Он спал на нашей кровати, соорудив некое подобие гнезда из моей пижамы. Рядом лежал его игрушечный ягненок и коробка с зубной нитью, которая была его любимой игрушкой для жевания. Я мысленно сделал заметку, что надо купить еще зубную нить, зная, что я, скорее всего, забуду и вспомню об этом, только когда обнаружу, что чищу зубы чем-то с привкусом дыхания Монти.
– Идем, приятель, – сказал я, – мы еще не закончили с метафизикой.
Монти посмотрел на меня скорбным взглядом, говорившим, что только садист способен потащить его на улицу в такую мерзкую погоду.
Мы пошли вниз по улице в парк на углу, темный и опустевший в этот час. Жарким летом мы бы увидели только бездомных, сооружающих себе место для ночлега из сломанных картонных коробок и спящих под деревьями. Но сейчас мы были одни. Я сел на скамейку, погруженную, как в бассейн, в приглушенный неоновый свет, отбрасываемый ближайшим уличным фонарем, пока Монти обнюхивал увядшие деревья, бесцельно оставляя метки. А затем он подбежал ко мне и положил передние лапы на мое колено.
– Забирайся! – сказал я, ожидая, что Монти запрыгнет сам. Но он просто смотрел на меня, и в его глазах отражался уличный свет. Поэтому я поднял его на колени, и он уютно устроился, согреваясь после вечернего холода.
– Удобно?
Монти вздохнул и зарылся еще глубже, проползая под мою куртку.
– Мы видели, как досократики пытались осмыслить мир, разбирая его на элементы или составляющие, а затем создавали различные космологии для объяснения нашего места во Вселенной. Некоторые из них интересны, другие безумны. Немногие из них сохранились надолго в качестве традиции. И мы уже встречались с Платоном и его учителем, Сократом, во время прошлых прогулок. Обсуждая этику, мы рассмотрели, что Платон предполагает, будто имеется сущность, благо, которая обитает в загадочном мире за пределами нашего. Платон утверждает, что любой совершенный нами поступок хорош настолько, насколько он «причастен» этой сущности, идее блага. Мы пришли к выводу, что это не очень-то помогает, если речь идет о принятии решений об этичном поведении, но давай теперь исследуем более обширную теорию, в которую укладываются представления Платона об этике.
Мы также обсудим связанную проблему. На самом деле Платонова теория идей представляет собой попытку решить эту проблему…
– А проблема заключается…
– В собаках.
– Что?
– Дело в том, что собаки бывают всевозможных видов и размеров. Ни у каких других животных не наблюдается такое богатство морфологии, такое разнообразие. Инопланетянин никогда бы не отнес таких разнообразных четвероногих к одному биологическому виду на основе только их облика. Лишь ваш генетический код и, как я предполагаю, ваша готовность близко познакомиться друг с другом…