Монти посмотрел на меня, не проявляя очевидных признаков того, что не поспевает за ходом моей мысли.
– Но теперь у нас имеется первоначальная идея синего плюс все синие объекты в одной группе, а с другой стороны – вторая идея синего. Они должны быть подобны друг другу, верно? А если они подобны друг другу, то должны быть связаны с еще одной – третьей – идеей синего. И, несомненно, так будет продолжаться вечно, бесконечный регресс идей. Ты меня понимаешь?
– Честно говоря, даже не знаю, понимаю или нет. Может, попытаешься еще? Более приближенно к собакам?
– Хорошо. Допустим, у нас есть много вкусных косточек. Мы знаем, что это косточки, потому что у нас есть изображение косточки, наподобие той, которую в мультфильме съедает собака. Совершенная, по Платону, кость. Мы используем это изображение, чтобы оценить, являются ли действительно косточками различные объекты, которые могли бы ими быть. Но теперь мы получили группу, состоящую из косточек, которые прошли проверку, плюс картинку. Как мы узнаем, что картинка и косточки подобны друг другу? Ну, у нас есть другое изображение, на которое похожи косточки и первая картинка. А откуда мы знаем, что настоящие косточки, первое и второе изображение косточки подходят друг другу? Что ж, мы получаем еще одну нарисованную косточку.
Монти потряс головой и сказал:
– Чушь.
– Да, чушь. Это аргумент, от которого Платону по-настоящему так и не удалось уйти. Как только ты говоришь, что синие объекты являются синими, потому что они подобны большей сущности, идее синего, ты сползаешь к бесконечному регрессу. Есть ли у Сократа ответ на такой аргумент в этом диалоге? На самом деле нет. За исключением того, что Парменид подводит итог, говоря, что Сократ определенно будет доискиваться до сути и что все его возражения можно будет отклонить.
– А ты что думаешь?
– Хмм… ладно, как ты видел, я пока не очень охотно высказывал свою точку зрения о большинстве таких споров. Но могу определенно сказать, что я считаю теорию идей Платона абсурдом. Это абсурд, который будет иметь долгую историю. После смерти Платона теория вышла из моды на несколько веков, когда центральное место в Афинах и потом в Риме заняли другие философские школы. Но эта теория опять внезапно появилась в философии Плотина (204/205–270) и неоплатоников, которые сыграли важную роль в формировании идей, составляющих фундамент христианства. Представление о существовании совершенных идей, обитающих в иной плоскости бытия, замечательно согласовывалось с точкой зрения первых Отцов Церкви, и Бога стали ассоциировать с конечной идеей блага. Хотя неоплатонизму приходилось выдерживать соперничество с идеями Аристотеля, он оставался главным подводным течением в философии эпохи Возрождения и скрыт во многих величайших произведениях искусства. Идеи неоплатонизма можно найти в произведениях Джона Донна и Шекспира, на самом деле везде, где бы ни создавался контраст между однообразным миром повседневности и более высокой сферой бытия, которая считалась более правильной, более настоящей. И тем не менее в основном это чушь, которая нисколько не приближает нас к пониманию истинной природы мира.
– Вот те на! И что дальше?
– Небольшое напоминание, поскольку мы говорили о многом… Мы по-прежнему стараемся постичь смысл общих терминов, таких как «собака» и «треугольник». Платон добросовестно пытался это сделать, но потерпел неудачу. А после Платона у нас идет…
– Аристотель, наверное?
– Ты выявил закономерность! Итак, у Платона мы имеем представление о том, что мы понимаем только отдельные примеры вещи, в действительности только распознаем, к какому виду вещи они относятся, потому что у нас уже имеется абстрактная идея этой вещи. У меня есть фотография совершенной косточки, и каждый раз, когда я думаю, что передо мной косточка, я сравниваю ее с фото, и если она похожа на фотографию, то тогда это косточка. Ответ Аристотеля на проблему универсалий заключался в следующем: да, есть такая вещь, как универсалия, общая идея, но мы обретаем ее совершенно другим способом, и существует она совершенно по-другому.
– Рассказывай.
– На знаменитой фреске Рафаэля в Ватикане «Афинская школа» изображена сцена, переполненная радостями интеллектуального спора. Там присутствуют многие великие философы Античности, включая некоторых из тех, с кем мы уже сталкивались, – Парменид, Гераклит, Эпикур и Сократ, – все они радостно по-дружески беседуют. Это философская вечеринка, на которой ты с удовольствием побывал бы, хотя там немного женщин (я увидел только одну – великую женщину-философа, мученицу-язычницу Гипатию, которую в 415 году толпа христиан изрезала на куски заостренными раковинами устриц) и вино еще не течет рекой.
В центре представлены две фигуры, поглощенные беседой. Одна из них Платон, который указывает вверх на небесное царство своих идей-форм. «Посмотри наверх: вот где истина», – говорит он. Другой участник беседы – Аристотель. Он раскрытой ладонью указывает вниз: «Не на небесах, а на земле найдем мы суть вещей». Это блестящее обобщение конкурирующих представлений двух философов о метафизике.
Аристотель – это самый современный философ из всех философов Античности. Его круг интересов был широким: он писал о биологии, геологии, физике и астрономии, а также о более привычных философских предметах – логике, метафизике и этике. Он всегда начинал с того, о чем свидетельствуют наши чувства. Для него все знание начинается с того, что мы можем увидеть. Получая необработанные данные от органов чувств, мы затем можем применить логику и рациональность для построения обобщений и выведения законов.
Поэтому неудивительно, что Аристотель искал истоки общих терминов в мире, который мы можем воспринимать с помощью органов чувств. Он начал с переосмысления универсалий как предикатов (помнишь такие?), которые можно применить ко многим субъектам. Так, из множества вещей, которые мы можем сказать о тебе, Монти, некоторые специфичны и применимы только к тебе: твоя кличка, точный размер и вес, твой особый запах. Те вещи, которые делают тебя тобой. Но есть некоторые предикаты, которые применимы не только к тебе, а к множеству вещей. Например, белый цвет и биологический вид Canis familiaris (собака). Это универсалии. Платон говорил, что эти универсалии по-настоящему существуют отдельно, за пределами любых земных тел. Такую позицию иногда называют крайним реализмом, несмотря на то что, по-моему, это крайне нереалистично. Позиция Аристотеля заключается в том, что белизна и собачья сущность – это реальные вещи, но существуют они только тогда, когда воплощены в объекте. Поэтому мы действительно можем говорить о «собаке», обозначая четвероногое животное с определенными характеристиками – характеристиками собачьей сущности, – но эта собачья сущность обитает только в конкретных настоящих собаках. То же самое будет верно для синего. Синее – это настоящая сущность, но мы не должны думать о ней, как о живущей в особом царстве Платоновых форм, а как о находящейся только в синем небе, синем море или синих глазах. Более того, мы можем говорить об универсальных собаке, треугольнике или синем, выделяя проявления этих признаков в настоящих объектах.
– Звучит не так уж неразумно.
– Согласно Платону, мы распознаем несовершенные треугольники, окружающие нас, за счет их сходства с совершенным треугольником, который мы запомнили благодаря предсуществованию наших душ; по Аристотелю, мы смотрим на несовершенные треугольники, и они ведут нас к пониманию и познанию идеального треугольника.
Точка зрения Аристотеля известна как умеренный реализм, и это было наиболее широко распространенное представление о природе универсалий со времен Античности вплоть до Средневековья.
Давай немного отвлечемся и обратимся к истории. Философы, о которых мы говорили, – досократики, Сократ, Платон и Аристотель, – бесспорно, были частью традиции. Они знали теории друг друга, часто знали друг друга лично как друзей, соперников, учителей и учеников. И эта традиция сохранялась и передавалась: школы, основанные Платоном и Аристотелем, продолжали процветать сотни лет, соперничая за внимание с эпикурейцами и стоиками, а также с различными течениями скептицизма и кинизма. А затем, с падением Западной Римской империи, после почти тысячи лет активной жизни философия, как иногда кажется, будто впала в спячку, ослабленная внутренней борьбой, внешними атаками и катастрофическими эпидемиями чумы. Философские школы Афин были закрыты христианами, для которых философия была неразрывно связана с древним язычеством. И, кроме того, какая польза была от ученых, спорящих о взаимосвязях между общим понятием косточки и какой-нибудь конкретной костью, когда у ворот находились варвары, угрожавшие превратить их всех в скелеты?
Но нить никогда не была полностью разорвана. В поздней Античности, как называют период со времен упадка античной цивилизации под влиянием вторжений варваров до появления более оседлого мира в Средневековье, факел подхватили несколько несгибаемых людей, таких как Блаженный Августин (354–430) и Боэций (477–524), – оба платоники, которые продолжали спорить о проблемах, занимавших мысли первых философов. Исламские ученые сохранили многие тексты, которые в противном случае были бы утеряны, и специализировались на исследовании следствий аристотелизма. Когда в средневековой Европе опять стали проявлять интерес к знаниям, часто именно эти арабские тексты давали философам доступ к классикам. Философские исследования также сохранились в Византии (Восточной Римской империи), которая продолжала свое существование с периодами славы и бесчестья до 1453 года, когда османы в конце концов захватили столицу, Константинополь. Многие тексты Аристотеля и Платона, которые оказались утраченными даже для добросовестных и эрудированных арабских и персидских ученых, были сохранены византийцами.
Поэтому философские проблемы настолько же трудно уничтожить, насколько трудно их решить. И одна из тех, что сохранилась и ставила в тупик величайшие умы Средневековья, была наша хорошо знакомая проблема универсалий. Схоластика, философия, которая процветала в новых университетах Парижа, Оксфорда и Кембриджа и стала известна по всей Европе, была занята гораздо более серьезными вопросами, чем одними спорами о числе ангелов, которые могли бы танцевать на конце булавки. Теологические темы, несомненно, были жизненно важной частью интеллектуального мира схоластов. И хотя вопрос о том, сколько ангелов поместится на конце булавки, – это миф, появившийся в более позднем периоде и сочиненный для насмешки над средневековым образом мышления, величайший схоласт Фома Аквинский (1225–1274) и другие философы-схоласты действительно обсуждали, могут ли ангелы иметь материальную форму и способны ли они есть или заниматься сексом. Тем не менее большинство сочинений схоластов не были теологическими. Ясная доктрина была разработана Фомой Аквинским, который проводил четкое различие между вопросами веры, где господствовало учение церкви, и областями, где были уместны размышления в сочетании с научными наблюдениями.