Например, планету Нептун открыли, только когда астрономы в начале XIX века обратили внимание на отклонения положения орбиты Урана, которые, по их предсказаниям, должны были быть связаны с влиянием другой планеты. Точный характер пертурбаций…
– Пертурбаций? Правда?
– Справедливое замечание… колебаний положения орбиты Урана указал, в какой части неба вести наблюдения, и была открыта восьмая планета. В данном случае существующая ньютоновская теория движения планет служила контекстом как для «видимости» неправильного поведения Урана, так и для определения области ночного неба, в которой нужно искать. Поэтому в данном случае теория предшествовала наблюдениям и служила не только руководством для них, но и придавала им смысл, которого, в противном случае, они не имели бы. На самом деле за два столетия до этого Нептун впервые наблюдал Галилей, но ошибочно принял его за звезду, поскольку он не обладал теоретическим аппаратом для правильной интерпретации своих наблюдений.
Самого Галилея часто приводят в качестве примера идеального индуктивиста, постепенно накапливавшего экспериментальные данные и результаты наблюдений, которые он использовал для разработки и поддержки своих теорий механики и космологии. Однако Галилей применял к своим наблюдениям полностью разработанную теорию о том, что считать знанием. Он описывает свой метод в сочинении «Пробирных дел мастер» (1623), отвергая подход Аристотеля и схоластов, которые почитали традиции и религию, и замещая его таким, в соответствии с которым секреты Вселенной должны быть раскрыты с помощью математики, включая геометрию. Вселенная «написана… на языке математики, и знаки ее – треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них он был бы обречен блуждать в потемках по лабиринту»[38].
– А разве это не правильно? Вся наука связана с цифрами, так ведь?
– Конечно, но дело в том, что Галилей утверждает, будто без предварительного знания геометрических фигур мир явлений представляет собой рассказ дурака, полный звуков и неистовства, которые ничего не значат. И хотя Галилею удалось оторваться от представлений Аристотеля, он оказался под влиянием Платона и Пифагора. И такой платонизм еще более очевиден во взглядах Иоганна Кеплера (1571–1630). Кеплер, в итоге усовершенствовавший систему Коперника путем замены круговых орбит эллипсами, был убежден, что ключом к Вселенной являются пять правильных многогранников – куб, тетраэдр, октаэдр, икосаэдр и додекаэдр, – которые, по его мнению, определяют как число планет, так и соотношение их орбит. Точно так же, как и Платон, Кеплер был убежден, что Вселенная была создана Богом в соответствии с общим геометрическим замыслом, и всю свою жизнь пытался вписать наблюдаемые явления в схему (на самом деле совершенно неверную).
Указание на то, что наблюдения, проводившиеся Галилеем и Кеплером, были с самого начала связаны с теорией, не обязательно направлено на то, чтобы обесценить такие наблюдения или подорвать теории, на которые они опирались. На самом деле таким образом демонстрируется, что «чистые» данные являются мифом, и подчеркивается, что наблюдения не всегда настолько надежны, как, возможно, надеется индуктивист.
– Пример?
– Во времена Бэкона в медицине господствовала теория жидкостей организма. Согласно ей, хорошее здоровье, физическое и психическое, зависит от баланса в организме крови, мокроты, желтой желчи и черной желчи. Избыток черной желчи, которая, как считалось, вырабатывается селезенкой, приводил к симптомам того, что мы назвали бы депрессией, а в то время называли меланхолией: мрачным и нездоровым мыслям, сопровождающимся болью и оцепенением, нарушением пищеварения, запорами и общими признаками слабого отравления с нарушением метаболических процессов.
– Похоже на тебя…
– Я это проигнорирую. Сам Бэкон часто упоминает жидкости организма в своих сочинениях. Врачи того времени проводили множество наблюдений за черной желчью, наряду с другими жидкостями. Но была одна проблема. Черной желчи не существует. В отличие от крови, мокроты и желтой желчи, такой вещи, как черная желчь, просто нет.
– Но ты сказал, что доктора ее видели…
– Они точно видели темноокрашенные жидкости в организме. Но это была кровь или продукты пищеварения. Дело в том, что все эти выполненные врачами многочисленные наблюдения, которые, в свою очередь, подпитывали теорию, подтверждая наличие черной желчи в случаях меланхолии, были одновременно и безусловно честными, и абсолютно фальшивыми.
Неясно, применяли ли когда-нибудь настоящие ученые таблицы Бэкона в качестве вспомогательного материала для разработки каких-либо полезных теорий, но основная структура науки, которую описывает Бэкон (включающая тщательное наблюдение, приводящее к накоплению множества данных, которые раскрывают лежащие в основе законы), стала господствующим представлением о том, как действует наука. И, просто для ясности, существует три части процесса. Первая – сбор данных. Он выявляет закономерности. Эти закономерности затем постулируются как законы. Это индуктивная часть системы. Потом эти законы можно применять для разработки прогнозов. Это дедуктивная часть системы. Я вижу тысячу белых лебедей. Это заставляет меня сформулировать гипотезу о том, что все лебеди – белые. Используя эту гипотезу, я могу прогнозировать, что следующий лебедь, которого я увижу, будет белым. Каждый лебедь, которого я вижу, подтверждает мою первоначальную гипотезу, упрочняя ее статус в качестве закона.
Метод индукции, который я обрисовал, просто считался способом работы ученых и находился в центре невероятных открытий, сделанных в естественных науках на протяжении XVII–XVIII веков. Это была эпоха Галилея, Кеплера и Ньютона, когда были выполнены фундаментальные труды по физике и космологии, оказавшие влияние на то, как человечество думало о своем месте во Вселенной вплоть до второй революции, произведенной Эйнштейном и теорией относительности.
Итак, индукция продолжала оставаться стандартной моделью научной деятельности, несмотря на то, что ее основы логически не столь надежны, как можно было бы рассчитывать. В дальнейшем, в XIX веке, метод усовершенствовал Джон Стюарт Милль (тот, кто придерживался теории утилитаризма, если ты помнишь). Милль хотел насколько возможно защитить индукцию от сомнений Юма, и его система в целом представляет собой конечный этап эволюции индуктивного метода. Милль определил пять способов, посредством которых наблюдаемый факт можно связать с его причинами – причинность рассматривается как определяющая характеристика научного объяснения.
Первый метод заключался в рассмотрении ряда данных и выяснении, присутствует ли какой-то фактор в каждом случае. Если да, то мы можем предположить, что это и есть причина. Это называется метод согласия. Луи Пастер обнаружил, что каждая бутылка кислого вина, которую он проанализировал, содержала множество бактерий, и это привело его к выводу, что скисание вызвано бактериями.
Второй метод – метод различия, который представляет собой обратную сторону медали: отсутствует ли какой-то фактор во всех изученных объектах? Вы обнаружили тысячу трупов акул, плавающих в океане. Вы замечаете, что у каждой отрезан спинной плавник. Вы приходите к выводу, что причина – суп из акульих плавников…
– Правда?
– Правда. В-третьих, у нас есть объединенный метод согласия и различия, который, как ты догадываешься, представляет собой комбинацию двух первых методов. Он отличается от метода согласия в том, что вы собираете ряд положительных и отрицательных примеров и пытаетесь обнаружить, путем исключения, фактор, который всегда присутствует, когда следствие есть, но которого нет, когда следствие отсутствует. Я исследую группу субъектов, половина которых страдает от цинги, а половина здорова. Я ищу факторы, присутствующие у здоровых и отсутствующие у больных субъектов. Я вижу, что больные морские свинки не ели фрукты, и постулирую, что это причина цинги.
Четвертый метод – метод сопутствующих изменений, при использовании которого ищут ситуации, когда изменение уровня одного фактора связано с изменением степени эффекта. Примером служит нажатие на педаль акселератора. Или, возвращаясь к медицине, увеличение потребления сахара ведет к точно связанному разрушению зубов и ожирению.
– Ты никогда не забудешь об этом чизкейке, да?
– Наконец, метод остатков задействуется, когда вы значительно продвинулись в своем исследовании феномена. Скажем, ты исследуешь результаты избыточного поедания чизкейка. Чизкейк обычно содержит сахар, жиры и клетчатку. Мы обратили внимание, что существуют три основных эффекта: у тебя выпадают зубы, ты толстеешь и страдаешь от газов.
– Это становится слишком личным.
– Мы знаем из предыдущих индуктивных и дедуктивных действий, что сахар вызывает разрушение зубов, а жир вызывает ожирение. Следовательно, метод остатков показывает, что клетчатка является причиной газов.
– Очаровательно.
– Именно так, довольно неплохо, обстояли дела в философии науки к началу XX века. Положение еще немного улучшили представители логического позитивизма, которые работали преимущественно в Вене в 1920-х годах, поэтому их называют Венским кружком. Они стремились преобразовать философию и социальные науки и тонко настроить «трудную» науку. Их представления начинаются с философии языка, суть которой выражена в девизе «смысл предложения состоит в методе его верификации».
– А?
– Он задуман как демаркационный принцип.
– Что?
– Способ отделения хорошего от плохого. С одной стороны, у вас есть утверждения, которые можно верифицировать, то есть мы можем найти доказательства в их пользу, а под доказательствами сторонники логического позитивизма подразумевали эмпирические наблюдения.
– А с другой стороны?
– Бо́льшая часть философии! Любое утверждение, которое нельзя доказать путем непосредственного наблюдения и которое не может быть