Такое представление о героической науке одиночек оспорил Томас Кун (1922–1996) в книге «Структура научных революций» (1962) – вероятно, самой знаменитой из всех работ по философии и истории науки, оказавшей огромное влияние. В противовес образу ученого гения-одиночки Кун постулирует совершенно другой способ занятий наукой: сообщества ученых работают над общим рядом проблем, используя общие предположения и методы. Такие общие предположения и цели Кун называет парадигмой. Ученые, работающие в рамках парадигмы, будут иметь внутренний комплекс представлений о том, что следует считать надежной информацией, как эту информацию собирать, анализировать и структурировать, и о механизмах, используемых для ее подтверждения.
– Ты можешь привести какие-нибудь примеры таких парадигм?
– Конечно. Одна из них – схоластическая традиция, в которой были приняты взгляды Аристотеля на природу материального мира и Птолемеева система космологии. Затем космология Коперника/Кеплера, которая пришла ей на смену. Еще примеры – ньютоновская физика, эволюционная теория Дарвина и квантовая механика. Каждая из этих парадигм существовала на протяжении длительных периодов, когда большинство ученых, работавших в этой сфере, сходились во взглядах почти по всем основным фактам. Каждый был согласен с тем, какие загадки предстоит решить и каким способом их решать. Зачастую ученые в рамках одной парадигмы работали в крупных институтах, университетах и лабораториях, с их собственной замкнутой культурой. Существовала кадровая структура, которой придерживались, с системой материальных и символических поощрений.
Именно это Кун называет нормальной наукой. Бо́льшая часть истории научной мысли связана с этими периодами стабильности, когда парадигмы выполняли надежную работу по систематическому расширению человеческого знания в различных областях.
Но наступает время, когда в рамках парадигмы начинают накапливаться проблемы. Загадки не поддаются решению. Появляются аномалии, вещи, которые существующие теории не могут объяснить. Подобные аномалии вызывают особое беспокойство, если они связаны с ключевыми концепциями, составляющими ядро парадигмы: спутники вокруг Юпитера, странные ископаемые с признаками рептилии и птицы, непонятные колебания орбиты Меркурия и т. д. Тогда, если эти проблемы нельзя разрешить или объяснить, начинается период кризиса парадигмы. В конечном итоге прежнюю парадигму заменяет новая – это и есть знаменитое изменение парадигмы.
В таких изменениях парадигмы интересно то, что новая и старая парадигмы оказываются, как говорит Кун, несоизмеримы. Новая парадигма не просто расходится со старой во взглядах на некоторые детали или без труда объясняет фактические различия, а связана с совершенно противоположным мировоззрением, и даже частичных совпадений настолько мало, что две парадигмы невозможно рационально сравнить. Представление об эволюции путем естественного отбора несоизмеримо с идеей о том, что все живые существа были сотворены (или задуманы) милосердным Богом. Системы Птолемея и Коперника, физика Ньютона и общая теория относительности, общая теория относительности и квантовая механика – все они связаны с таким радикальным сдвигом, что между ними невозможен настоящий диалог.
Поразительное следствие несоразмеримости парадигм заключается в том, что переход от одной парадигмы к другой, в каком-то смысле, является иррациональным. Исследования тех, кто работает в рамках парадигмы, можно рационально оценить, поскольку они связаны с общими критериями прогресса. Однако с переходом к новой, несопоставимой, парадигме для оценки нет общей основы. Это похоже на то, как если бы вас попросили описать вкус ананаса с помощью цифр.
– Но если нельзя рационально выбрать парадигмы, зачем их менять?
– Кун говорит, что зачастую действующие ученые не меняют своего мнения. Консерваторы умирают один за другим, и им на смену приходит молодежь. Так что отчасти это вопрос поколений. Широко обсуждался вопрос о том, в какой мере сам Кун считал свою теорию релятивистской, а науку – иррациональной. Тот факт, что в рамках парадигмы появляются аномалии и они становятся первопричиной революций, предполагает, что наука связана с реальным миром так же, как и способ, которым нормальная наука решает проблемы. Однако Кун часто говорит о религиозном обращении и переключении гештальта (переключение гештальта происходит, когда субъект внезапно переключается с одного видения образа на другой – как в знакомых случаях с изображениями утки-кролика и фигуры, в которой можно увидеть или два лица, или вазу), из-за чего все это кажется иррациональным.
Один из способов примирить непримиримое заключается в том, что высказывания Куна можно интерпретировать следующим образом: отдельные ученые, которые переходят от одной парадигмы к другой, поступают так по иррациональным причинам, но вполне возможно (обычно так и бывает), что новая парадигма объективно лучше, поскольку она объясняет больше и в ней меньше аномалий, чем в заменяемой ею парадигме.
Почти сразу после публикации теория Куна сама вызвала изменение парадигмы в том, как рассматривали науку. Сам термин «изменение парадигмы» вошел в язык и стал применяться не только по отношению к науке, но и почти во всех областях, где происходили фундаментальные изменения направления. Действительно, подход Куна, по-видимому, очень хорошо соответствует тому, как развивается знание во многих сферах, от искусств до социальных наук. Теория была опубликована в 1960-х годах и из-за релятивизма и кажущегося радикализма получила одобрение со стороны контркультуры. Казалось, будто она сбросила науку с пьедестала элитарности. Научное знание перестало быть особой, привилегированной формой понимания и превратилось всего лишь в еще один «язык», еще один способ беседы.
Поппер и Кун (и еще больше их сторонники) вели энергичный, даже ожесточенный спор. Поппер считал модель иррациональности изменения парадигмы и расплывчатость идеи Куна о нормальной науке отвратительными. Кун рассматривал периоды нормальной науки как положительные: именно тогда проводилась плотная работа. По мнению Куна, правильно, что работающие в рамках парадигмы должны ее защищать. Поэтому для Куна концепция науки – это не модное веяние контркультуры, как ее сначала воспринимали, а по природе своей консервативная теория. Кун сам был солидным представителем истеблишмента, работал в самых престижных американских научных институтах, Гарварде, Беркли и Массачусетском технологическом институте, и защищал весь аппарат американского научного военно-промышленного комплекса. Поппер по большей части был диссидентом. По его мнению, фальсификация была прекрасным оружием для использования против истеблишмента.
– Так кто выиграл спор?
– Я думаю, что и тот и другой заслуживали высочайшей оценки даже с точки зрения идей. Образ нормальной и революционной науки, созданный Куном, в основном правилен в части механизмов функционирования науки; но с точки зрения логической истины и творческого потенциала фальсификационизм обладает огромными достоинствами.
– Если бы их можно было как-то скомбинировать…
– Ты слишком хорошо меня знаешь! Именно это и сделал Имре Лакатос (1922–1974), венгерский философ, который работал с Поппером в Лондонской школе экономики. Лакатос блестяще сочетал идеи Куна и Поппера. Имре Лакатос утверждал, что вместо парадигм в каждой научной дисциплине существует ряд конкурирующих исследовательских программ. Каждая исследовательская программ обладает «твердым ядром» из идей, которые являются фундаментальными для программы, и «защитным поясом» из менее важных концепций и теорий, которые можно критиковать, не нанося смертельного вреда ядру. Программа как целое будет пытаться защищаться от критики, в основном в манере консервативных парадигм Куна, но также пользуется методологией Поппера в своей работе. Лакатос говорит, что успешные исследовательские программы должны быть прогрессивными, подразумевая, что они расширяются для объяснения все большего числа характеристик мира, но каждое новое утверждение тщательно проверяется и отбрасывается, если оно фальсифицировано.
Вероятно, самое большое отличие исследовательских программ от парадигм Куна заключается в том, что, по мнению Куна, в любую эпоху всегда может быть только одна господствующая парадигма. Лакатос считает, что могут и должны быть конкурирующие исследовательские программы. Такая конкуренция будет выявлять прогрессивные и вырождающиеся программы. Наиболее ярким примером служит конкуренция между системами Коперника и Птолемея. В конце XVI века были предприняты несколько попыток поддержать старую программу: так, например, теория Тихо Браге утверждала, что другие планеты вращаются вокруг Солнца, но Солнце по-прежнему вращается вокруг Земли. Однако программа оказалась вырождающейся, тогда как система Коперника, сохранявшая ядро в виде гелиоцентрической Солнечной системы, продолжала оставаться прогрессивной, несмотря на крупные изменения в ее «защитном поясе».
Но даже вырождающиеся программы могут восстановиться, поэтому, советует Лакатос, не следует слишком скоро менять деятельность. Но что значит «слишком скоро»? Как вы можете рационально определить, когда исследовательская программа претерпела вырождение до точки невозврата? Об этом Лакатос не говорит.
Такая неопределенность в отношении момента, когда исследовательская программа должна быть отвергнута, – один из кажущихся недостатков теории Лакатоса. Он попытался – и в какой-то степени преуспел – сочетать социологический подход Томаса Куна с объективизмом и реализмом Карла Поппера. Но критики Лакатоса считали фатальным отсутствие ясного способа признать «смерть» исследовательской программы. Я по-прежнему думаю, что Лакатос был довольно близок к установлению того, что делает наука и что она должна делать.
– Хмм… Итак, если я ничего не пропустил, индукция – это притворство, фальсификационизм был фальсифицирован, парадигмы Куна изменились, а исследовательские программы Лакатоса выродились. Так что остается?