– Если бы мне было позволено выразить мнение по последнему вопросу, то я бы определенно сказал «гав».
Я погладил Монти сбоку по мордочке и почесал ему брюшко.
– Интересно и печально, что эти споры кажутся бесконечными. Мы не можем найти в Google ответ, потому что расхождения по вопросам морали редко в конечном итоге сводятся к фактам. Если мораль рациональна и объективна, тогда почему мы не можем прийти к согласию?
– Объективна?
– О, извини. Давай немного разберемся в терминах. Понятия «субъективный» и «объективный» часто будут появляться во время наших прогулок. Когда я говорю о чем-то, что это субъективно, или субъективная истина, это значит, что нечто истинно с точки зрения конкретного человека, субъекта. Ты – субъект, я – субъект. «Мне холодно. Собачья еда ужасно пахнет. Я люблю чизкейк». Ты заявляешь о собственных чувствах или своем восприятии. С другой стороны, если ты утверждаешь, что нечто – это объективная истина, это значит, что это нечто реальное, независимо от точки зрения любого человека или даже группы людей. Температура воздуха 11 °C. Мы в четырех километрах от дома. Земля вращается вокруг Солнца. Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов катетов. Это объективные факты. Их истинность или ложность не зависит от моего отношения к ним. Понятно?
– Кажется, да. Субъективное – это просто то, что я думаю, объективное – верно или неверно, что бы я ни думал?
– Довольно близко. Раз уж мы об этом заговорили, то можно упомянуть о еще одном термине – «релятивизм». Релятивизм представляет собой идею о том, что простой универсальной истины не существует, что любое утверждение следует предварять словами «для меня». Релятивизм может ограничиваться отдельными областями, например представлением об относительности всякого движения или о том, что красота – в глазах смотрящего; но очень часто релятивисты придерживаются более общих взглядов и утверждают, что все истины относительны и зависят не от универсальных законов или принципов, а от субъективных чувств и восприятия отдельных людей, которые живут в конкретное время и в конкретном месте.
– Так что? Субъективизм и релятивизм – это одно и то же?
– Не совсем, хотя эти понятия явно перекрываются. Я думаю, большинство из нас согласится с тем, что многие суждения субъективны и они обычно достаточно очевидны. Возможно, у меня есть субъективное мнение, не знаю… скажем, о пиве, – я считаю, что оно освежает, поднимает настроение и помогает скрасить горечь существования. При этом я также могу соглашаться с определенными объективными, безотносительными вещами, касающимися пива: например, что избыточное его употребление разрушит мой мозг и печень. Но в целом существует разделение: субъективное, относительное и частное, с одной стороны, и объективное и универсальное – с другой. А мораль находится точно посередине этого поля сражения.
Возвращаясь к этим бесконечным спорам о морали: дело в том, что мы, по-видимому, не можем прийти к согласию зачастую потому, что две стороны спора имеют фундаментально противоположные концепции морали. И не просто противоположные, а несовместимые. Для обозначения такого состояния философы используют термин «несоизмеримый».
– Слушай, ты не мог бы учитывать особенности аудитории?..
– Это похоже на выставку собак, где все категории перемешались и ты пытаешься оценить на одном ринге пекинеса, датского дога и далматина.
– Спасибо.
– Или, например, два человека пытаются решить, какое печенье лучше, и один из них использует в качестве критерия, насколько печенье устойчиво к размоканию, а другой – сколько на нем шоколадной глазури. Конечно, они никогда не придут к согласию. Женщина может сказать (или, по крайней мере, думать), что можно солгать мужу о поцелуе с Кеном из бухгалтерии на рождественской вечеринке, потому что, если рассказать, это причинит ненужные страдания; ее подруга скажет, что лгать всегда нехорошо, каковы бы ни были последствия. Один человек скажет, что налоги следует повысить для финансирования здравоохранения, а другой спросит: «По какому праву ты забираешь мои с трудом заработанные деньги?»
Поэтому даже в нашем собственном обществе не существует общего согласия в вопросе о том, что правильно и неправильно. А там, где существуют разногласия, по-видимому, нет никаких убедительных способов их разрешения.
Вероятно, следует подчеркнуть, что современное западное общество нетипично в этом отношении. Большая часть людей в Древнем Риме или средневековой Европе не сочли бы такой уж проблемой установление всеобщей моральной основы. Большинство более ранних цивилизаций обладали функционирующей системой нравственности на основе общих религиозных взглядов, или неоспоримой веры в законы государства, или общей системы культурных норм, табу и предписаний.
– Но не мы?
– Нет. Современный мир утратил свое монолитное мировоззрение в том, что касается вопросов морали. Это не значит, что мы в прямом смысле слова вольны выбирать ту мораль, которая нам нравится, – государство непременно вмешается, если мы решим, как древние представители зороастризма, что следует поклоняться огню во всех его формах и поэтому сожжение сарая для инструментов, принадлежащего соседу, считается религиозным долгом, – и традиционные нравственные представления, несомненно, по-прежнему не утратили гравитационного притяжения, но тем не менее у нас есть особенно широкий выбор моральных точек зрения.
– И что именно все это значит?
– Ты мог бы утверждать, что такое разнообразие (а на самом деле хаос) очень похоже на то, что мораль не может иметь никакой другой основы, кроме меняющихся привычек и обычаев людей. Один из самых первых философов, Архелай, живший в V веке до н. э., кратко сформулировал эту идею, когда сказал: «Справедливое и безобразное существуют не по природе, а по установлению»[11].
Монти немного убежал вперед, но теперь развернулся и ждал меня, либо нервничая из-за притаившихся ротвейлеров, либо желая знать, существует ли способ выбраться из лабиринта, проложенного сторонниками Ницше, поклонниками идеи о вилянии хвостом и релятивистами.
– Но ведь ответ существует, правда?
– Ответ? О таких вещах лучше не судить заранее. В философии самое главное – это поиск, исследование. Это немного напоминает, как вы лезете на чердак, чтобы найти старую раму от картины или кроссовки, которые, как вы и предполагали, в конце концов, теперь стали относиться к ретро. Возможно, вы так и не найдете раму или кроссовки, но вы обнаружите массу других интересных вещей: сломанную теннисную ракетку, зубной протез бабушки, матричный принтер, «волшебный экран»…
– Знаешь, что-то ты не очень понятно говоришь…
– Хорошо. Давай начнем с того, что убедимся, насколько хорошо нам известно, в чем заключается проблема. Собаки дерутся. Например за кость. Она принадлежит одной собаке, а другая хочет ею завладеть.
– Так бывает…
– И побеждает сильнейший.
– Как правило.
– И он получает кость.
– Или она. Может, у этой таксы из дома 47 глаза искусительницы, но дерется она не по правилам.
– И это нормально. Сильнейший получает кость, не так ли?
– Так обстоят дела у собак…
– У нас иногда тоже. И у этой идеи длинная родословная. Мы находим ее убедительное доказательство в «Государстве» Платона. Немного об истории вопроса. Платон (428/427–348/347 до н. э.) изложил свою философию в серии драматических диалогов (всего их 38), которые довольно хорошо определяют, что мы имеем в виду, используя термин «философия». Обсуждая философию, почти невозможно не обращаться к Платону. Говорят, что вся философия представляет собой набор примечаний к Платону, и действительно, почти все ключевые философские вопросы, которые волнуют нас вплоть до наших дней и над которыми мы будем размышлять во время наших прогулок, впервые были четко сформулированы в диалогах Платона. Но дело в том, что и через две с половиной тысячи лет мы все еще озадачены, все еще размышляем, следовательно, ответы, данные философом, редко так же плодотворны, как заданные им вопросы. Диалоги представляют собой не только главные труды по философии, но и великие литературные произведения. В большинстве диалогов главным героем предстает Сократ, учитель Платона. (На протяжении всех прогулок каждый раз, когда я говорю «Сократ», я, как правило, имею в виду Платона. Сократ сам никогда ничего не записывал, поэтому мы имеем представление о его философии лишь в том виде, в каком она изложена Платоном.)
В более ранних диалогах Сократ обычно встречает какого-нибудь человека, который полагает, что знает значение понятия – часто добродетели, такой как храбрость, или благочестие, или красота. И с этого момента дискуссия, как правило, развивается по одной и той же схеме. Сократ, который всегда утверждает, что его мудрость заключается лишь в знании о том, что он мало что знает, задает вопрос другим персонажам, демонстрируя, что при более глубоком исследовании их представления о предмете предстают абсурдными или противоречащими сами себе. Диалоги заканчиваются тем, что собеседники Сократа остаются в недоумении или затруднении, выражаемом греческим словом «апория», которое означает «безвыходное положение». Персонажи покидают сцену, их уверенность разрушена, но ничего не предоставлено взамен.
Эти ранние диалоги обычно считаются довольно точными описаниями настоящего Сократа, который в конце концов стал настолько раздражать город-государство Афины, что его казнили.
– Сурово!
– Да, и часто полагают, что это одно из величайших преступлений государства против личности, но тогда были трудные времена. Афины только что потерпели поражение в ужасной войне. За ней последовала революция, в результате которой установилась жестокая диктатура так называемых Тридцати тиранов. Сам Сократ придерживался нейтралитета в вопросах политики, но многие его друзья заняли сторону тиранов, а один из его старых учеников, Критий, стал их лидером. Поэтому, когда была свергнута тирания и вновь восстановлена демократия, Сократу могли грозить неприятности как человеку, запятнанному дружбой с тираном. Но он выбрал свой путь: продолжал задавать вопросы, раздражать, и в конце концов власть решила заставить его замолчать. Сократу предъявили обвинения в развращении молодежи города и нечестивости, и в результате судебных слушаний он был признан виновным. И даже тогда Сократ мог бы избежать наказания по щелчку пальцев. Судебная система древних Афин имела интересную особенность. После вынесения вердикта о виновности и обвинение, и защита могли предложить наказание, а судьи решали, какое из них более справедливо. Если бы Сократ предложил что-нибудь разумное – возможно, изгнание или огромный штраф, – он мог бы уйти.