Двоюродные сестры
Арктика и Антарктика — двоюродные сестры, они и схожи между собой и во многом различны. Начать хотя бы с того, что лежат они в противоположных концах света: Арктика — в Северном полушарии, Антарктика — в Южном.
Поэтому, когда в Арктике зима, полярная ночь, в Антарктике лето и полярный день. И наоборот.
Поэтому в Арктике свое небо, свои звезды и созвездия. Полярная звезда стоит над полюсом. А в Антарктике другое небо, другие звезды — созвездие Южного Креста, самое примечательное, а над Южным полюсом стоит туманность Магеллановы облака…
Центральная Арктика — океан, окруженный со всех сторон сушей.
Центральная Антарктика — суша, материк Антарктида, окруженный со всех сторон водой. Волны трех океанов омывают его: Атлантического, Тихого, Индийского.
В высоких широтах — и в Арктике и в Антарктике — всюду холодно, на то они и высокие широты. Только не думайте, что на крайнем юге теплее, чем у нас в Арктике. Как раз наоборот. Здесь стоят такие морозы, каких не знает Северный полюс.
Антарктида — это почти четырнадцать миллионов квадратных километров безжизненной белой пустыни. Туда и зверь не забежит, и птица не залетит, разве когда-нибудь случайно, при особых обстоятельствах, и тут же поворачивает обратно. Лед и снег. Лишь кое-где в глубине материка видны незаснеженные горы, случается встретить мхи да лишайник, а в водоемах странных озер — простейшие водоросли.
Человек все же забрел в самый центр материка, конечно, не для того, чтобы там поселиться, это невозможно, но он хочет разгадать тайны ледяной Антарктиды и во многом преуспел, как бы дорого ему это ни обходилось. В глубине материка стоят чудовищные морозы, градусов восемьдесят, а то и больше. Да еще при постоянном ветре. Вдохнуть такой воздух — верная смерть! Поэтому у южных полярников есть особые маски, без них нельзя выходить из домиков.
В Арктике такие маски не нужны…
Нет страны более холодной, более пустынной, более странной, чем Антарктида. Недаром путешественники сравнивают ее своеобразный пейзаж с лунным.
На пустынных островах арктических морей, где есть научные станции, для выработки электрической энергии ставят ветряки. Такие ветряки были и на «Фраме», помните?
Попробуйте поставить ветряк в Антарктиде — да его тут же снесет, изломает, искалечит первый же ураган. Случается, даже тяжелые самолеты, стоявшие на приколе, опрокидывает сильный ветер.
А вот в прибрежных водах отлично себя чувствуют морские львы и леопарды, огромные киты; весной на берегу устраивают свои птичьи базары поморник, серебристо-белый буревестник, а в небе над морем парит, распластав огромные двухметровые крылья, странствующий альбатрос. И конечно же, ковыляют странные птицы, которые не летают, а плавают, как рыбы, самые древние обитатели этого неуютного края — пингвины.
У нас, в Северном полушарии, за Полярным кругом издавна были селения, по тундре бродили кочевники-оленеводы — саами, ненцы, чукчи…
В Антарктике никогда никто не жил. Лишь далеко к северу от Южного полярного круга, примерно на широте Финляндии, лежит последний обитаемый архипелаг — Огненная Земля. А южней расстилаются лишь пустынное море и пустынные земли.
Муза дальних странствий
Люди отправляются в дальние неведомые страны по разным причинам: одних побуждает любовь к приключениям, других — неутомимая жажда научного познания, третьих, наконец, увлекают манящие голоса Эльфов, таинственность и очарование неизвестного.
В глубокой древности ходила легенда о каком-то большом материке на далеком юге. Родилась она еще в Древней Греции, когда человек знал лишь небольшую часть земного шара. Стариннейшие карты показывают — да так, что и не поймешь, где что находится, — часть Европы, часть Азии, часть Африки. Все это — суша. А вокруг — океан. И ученые решили, что при таком распределении суши Земля непременно перевернулась бы вверх тормашками, если бы где-то на юге, за горами, за морями, не лежал большой материк. Для равновесия.
Ученые древности считали, что Южную Землю отгораживает от всего мира ужасающая, испепеляющая жара.
Но вот карта Земли стала приобретать знакомые нам с вами очертания. Люди путешествовали и узнавали много удивительных вещей. Они открыли морской торговый путь из Европы в Индию, миновали экватор, а никакой невероятной жары там не оказалось. Чем южнее плыли, тем, напротив, становилось холодней. И жизнь там есть, особенно много китов. Сюда приходили китобойные корабли.
В поисках Южного материка исследователи пытались проникнуть далеко к югу. Но долго никто не видал загадочной земли.
И вот настало время, когда в суровых водах Антарктики появились два русских корабля — «Восток» и «Мирный». Капитаны их, Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен и Михаил Петрович Лазарев, не были китобоями. Их влекла в неприступные воды Антарктики «неутолимая жажда научного познания». День за днем продвигались они все южней и южней, их встречали непроходимые льды, где-то в тумане, словно призраки, бесшумно двигались огромные айсберги. Корабли несколько раз пересекали Южный полярный круг, айсберги не раз оказывались возле кораблей; того и гляди, ледяная громада обрушится на них. Но искусные моряки умели обходить смертельные препятствия так, что ни одно судно, ни один человек не пострадали в этих опасных южных широтах. Плавание Беллинсгаузена и Лазарева вошло в историю замечательных открытий: они в 1820 году первые. увидели берега Антарктиды, а в следующем открыли остров Петра I и Землю Александра I. Ошеломленные последним открытием Земли Александра I, они взволнованно рассказывали, как ясно видели лед, снег, осыпи скал, уходящие далеко-далеко к югу.
Сомнений не оставалось: загадочный материк был открыт!
Вот к берегам Антарктиды направился суровый моряк, английский капитан Джон Биско, промышленник. Он шел на корабле «Тула» в сопровождении малыша-катера «Лайвли». Прямой обязанностью капитана Биско были поиски мест для охоты на китов. Но ему казалось этого мало. Несмотря на ураганные ветры, льды и айсберги, он в начале 1834 года пересек Южный полярный круг и, как бы в награду за отвагу, его взору представились темные вершины гор. Вновь открытый берег он назвал именем хозяев своей фирмы — Землей Эндерби.
Осень прогнала капитана Джона Биско со всей его храбростью и упорством из вод Южного полушария в теплые края.
Но лишь миновала зима, он вернулся снова, и снова его смелость и упорство были вознаграждены: к северо-востоку от Земли Александра капитан увидел мыс… Правда, к этому времени на его корабле только трое моряков стояли на ногах, «да и то с неохотой». Цинга!
А малыш «Лайвли» сначала исчез в тумане, потом снова вынырнул, и на борту у него осталось в живых тоже только трое моряков.
Вот какой ценой был открыт полуостров Антарктиды — Земля Грейама, и несколько островов…
…Француз Дюмон-Дюрвиль, бывалый, опытный моряк, был уже немолод, когда собирался совершить еще одно славное плавание, и не к Антильским островам, не в лазурную Адриатику, а в мрачную Антарктиду, в царство льда и снега.
«Ну, этот старик нас далеко не завезет», — сказал один молодой матрос. Ох, как ему пришлось пожалеть об этих словах! Старик Дюмон-Дюрвиль сделал не одно открытие в Антарктике, и среди них — «полюс ветров», Землю Адели.
…Был такой капитан по имени Чарльз Уилкс. Некоторые исследователи считали его человеком легкомысленным. Кто знает, может, так оно и было. Может, именно вследствие известной доли легкомыслия он и отважился стать во главе старенькой, потрепанной эскадры корабликов, почти лишенных снаряжения. И на этих «пугалах», как смеясь говорили моряки, он отправился в Антарктику, где и на самых крепких, хорошо оснащенных кораблях не чувствуешь себя в безопасности. Но легкомысленный Уилкс совершал на своих «пугалах» истинные чудеса храбрости и оставил на карте Антарктики свое имя.
Невозможно перечислить всех, кто плавал в водах Антарктики и делал открытия в прибрежной части нового материка.
Но Джемса Росса, потомственного морехода, нельзя не упомянуть. Именно он «прорубил двери в самое сердце Антарктиды». И на карте его имя, овеянное славой, сразу бросается в глаза: Великий ледяной барьер Росса, море Росса, остров Росса.
31 декабря 1840 года летняя пора Антарктики застала Росса среди паковых льдов — так называется многолетний плавучий лед.
Джемс Росс шел по разводьям к югу и вдруг неожиданно льды окончились, открылась чистая вода, а вдали показался берег и горы.
Моряки были так взволнованы, что не могли уснуть.
Плывя вдоль Земли Виктории — так моряки назвали берег, — они увидели два вулкана-близнеца. Их назвали Эребусом и Террором, по имени кораблей Росса. Над Эребусом курился дымок: значит, вулкан действовал…
Джемс Росс стремился дальше к югу, но тут ему преградил дорогу гигантский ледник, голубой отвесной стеной обрывающийся в море. Это и был Великий барьер Росса.
Южнее морякам так и не удалось пройти ни в этом ни в следующем году. Корабли Росса терпели бедствия. Бушевали бури; спокойные и безразличные к судьбам людей, плыли громадные айсберги.
Снова миновали годы. Ученые сомневались, материк ли это? Может, просто архипелаг островов, крепко спаянных толстым слоем льда? Так, между прочим, предполагал Нансен. Нужно было ступить наконец на эту загадочную землю и начать ее исследовать, стоя на ней, а не глядя на нее с моря.
И вот однажды в южных водах появилось промысловое судно «Антарктик» с норвежским капитаном Ларсом Кристенсеном на борту.
В его экипаже был не совсем обычный матрос по имени Кристен Борхгревинк.
Он был хорошо образован, но в области, которая не имела ни малейшего отношения к Антарктиде: он окончил лесоводческую академию. Однако муза дальних странствий звала его туда, где не было ни единого деревца.
Судно шло морем Росса, где-то вдали лежал берег, и матрос Борхгревинк попросил капитана подойти к нему на шлюпке.
Охваченный любопытством, капитан Кристенсен не заставил себя долго просить. И вот что вспоминает сам Борхгревинк:
«Трудно сказать, кто первым ступил на землю. Охваченный юношеским пылом, я спрыгнул с лодки прежде, чем киль коснулся льда, и мне пришлось добираться до берега вброд.
Капитан Кристенсен перепрыгнул через форштевень, когда лодка была уже у берега, прямо на землю, не замочив ног. Так или иначе, земля была у нас обоих под ногами. Путь, выбранный капитаном Кристенсеном, был, по-моему, более разумным и, во всяком случае, более сухим».
Это произошло в январе 1895 года.
Маленькая Экспедиция оставалась на берегу всего несколько часов.
Разумеется, много за это время сделать нельзя. Но Борхгревинк успел все же собрать некоторые образцы камней, да и то лишь потому, что «кто-то позаботился захватить с собой молоток», и установил, что здесь есть лишайники, а в море плавают медузы.
Впоследствии Борхгревинк добился специальной экспедиции в Антарктиду. В 1899 году впервые девять отважных людей остались зимовать на материке, похожем на Луну. Молодой норвежец прошел вглубь всего на 75 километров, но это были, первые 75 километров. Значит, все же на Антарктиде можно зимовать, можно работать… Но ох как тяжело! Одного товарища экспедиция оставила здесь навсегда… Это была первая жертва Антарктиды.
Началось изучение самого материка, куда так долго и с таким трудом прокладывали путь моряки разных стран, кого привлекает «неутолимая жажда научного познания», «таинственность и очарование неизвестного».
Последнее путешествие капитана Скотта
Он стоит передо мной, крепкий и мускулистый. Я вижу его интеллигентное, красивое лицо, этот серьезный пристальный взгляд, эти плотно сжатые губы, придававшие ему решительное выражение, что не мешало Скотту часто улыбаться. В наружности его отражался мягкий благородный характер и в то же время серьезность и склонность к юмору.
Облака рассеялись, ярко светило солнце, и перед моряками «Терра-Нова», похожего на библейский ковчег, открывался великолепный вид. Льды сверкали на солнце. Вдалеке возвышалась гора Дискавери. С удовольствием смотрел Роберт Скотт на ее знакомые очертания, на Западные горы, одинокие в своем величии.
Корабль миновал мыс Крозье. Там всегда много пингвинов. Вот и сейчас сидит на ледяной глыбе старый пингвин-император. Рядом с ним — юный император, меняющий пух на императорскую мантию: черную с белым. Скоро он покроется перьями и уплывет к северу.
Больше восьми лет назад, в 1902 году, как раз здесь, мимо берегов Антарктиды, шел корабль «Дискавери», экспедиционное судно Роберта Скотта. Это была его первая экспедиция к Южному полюсу. Он прошел тогда пешком с товарищами в глубь материка. Дорога была ужасная: то налетала пурга, то загораживали путь дикие горы и приходилось искать обход, то под ногами разверзалась бездна, едва припорошенная снегом. Люди смертельно устали, кончались съестные припасы и на полпути к полюсу пришлось повернуть обратно.
Через несколько лет после Скотта отправилась вторая экспедиция, во главе с Эрнстом Шекльтоном, товарищем по первому путешествию Скотта. Отважный, смелый Эрнст Шекльтон тоже принужден был вернуться, не дойдя всего 179 километров до полюса.
И теперь снова Роберт Скотт у берегов Антарктиды, этого странного, будто заколдованного материка. Природа его капризна, непостоянна. На этот раз на редкость тяжелым оказалось плавание от Новой Зеландии. Сильнейшие штормы играли его перегруженным кораблем, как игрушкой, льды обступали со всех сторон. Хорошо, что это уже позади… Сейчас надо выбрать подходящее место для будущей базы. И не терять зря времени. Летние месяцы Южного полушария — декабрь, январь, февраль — время санных экскурсий. Нужно устроить стоянки по пути к полюсу со снаряжением и продовольствием для будущего года, когда Скотт выйдет в свое второе путешествие к полюсу.
Снаряжение… Скотт глубоко задумался. Роберт Пири шел на собаках. Но возможно ли это для Скотта? Он и не довезет их сюда, на другой конец земли. Несколько собачьих упряжек он взял, но основной транспорт — это выносливые, сильные маньчжурские лошадки.
На пробу, для опыта, он захватил с собой моторные гусеничные сани. Техническая новинка. Они отлично шли в Норвегии, в Альпах Новой Зеландии, однако не угадаешь, как они себя поведут в Антарктиде.
Скотту предлагали и самолеты, но он их не взял и хорошо сделал. В те времена они еще не годились для жестокого неба Антарктиды.
Мысли Скотта по какой-то неуловимой связи перескочили на покинутую Англию. Он вспомнил, как перед отъездом ему захотелось взглянуть на милый старый дом своего детства. С тех пор как умер отец, дом этот был сдан в аренду, там жили чужие люди. Но Скотту захотелось повидать хорошо знакомые ему места. С ними связаны такие сладкие воспоминания…
Посетил он также своего старого почтенного друга — Клемента Маркхэма, бывшего председателя Королевского Географического общества, ныне в отставке. Маркхэм, занимая кресло председателя, много помогал ему в тот первый раз. Как он выколачивал деньги для экспедиции! Теперь Скотту самому пришлось пустить «шапку по кругу». Ему не удалось собрать нужную сумму. Он отдал свое состояние и покинул цивилизованный мир с большими долгами. Газетчики писали, что на это способен лишь великий оптимист. Журналисты на страницах своих газет возмущались богачами, которые не желали развязать туго набитую деньгами мошну для такого великого дела!
В Антарктиде Скотт позабудет о фунтах, шиллингах и пенсах, они там не нужны и ровно ничего не стоят. Он уже забыл о них. Сейчас главное — найти место на берегу для хижины. Вот этот мыс как будто бы вполне подходит. Решено. Здесь нужно высаживаться. Скотт назвал это место в честь своего первого помощника лейтенанта Эдуарда Эванса мысом Эванса.
Первые дни нового, 1911, года, подарили путешественникам тихую, солнечную погоду, редкую в этих краях. И началась спешная разгрузка.
Как обрадовались собаки, почувствовав наконец под ногами вместо зыбкой палубы твердую землю, точнее — лед, и не для всех достаточно прочный: одни из трех моторных саней, самые надежные, провалились и теперь так и будут ржаветь на дне моря…
При высадке потеряли двух лошадей, одну собаку.
Но это только начало, думал Скотт, впереди и трудности и потери…
План был таков: как только корабль освободится от груза, он пойдет дальше на восток, где оставит небольшую группу ученых для исследования Земли Эдуарда VII. На обратном пути он пройдет мимо базы Скотта, так что они еще увидятся.
Тем временем Скотт начинал подготовку к походу на полюс. Он занялся устройством вспомогательных стоянок с продовольствием, снаряжением, топливом настолько далеко в глубь материка, насколько позволит погода. Путешествовать по Антарктиде — все равно что плыть в открытом море: снежная, безжизненная пустыня. И в Антарктиде приходится искать направление по звездам и приборам. Это называется навигацией. В каждой партии должен быть обязательно хотя бы один опытный навигатор, иначе забредешь неизвестно куда. И стоянок не найдешь, а в них продовольствие, топливо, снаряжение. В дурную погоду — в туман, снег, пургу — их легко потерять. Поэтому их делают, по возможности, более заметными: сооружают высокий холм из камней — гурий, — втыкают на высокой палке флаг, непременно цветной или черный, чтобы виден был издали.
В то время как часть людей строили на мысе Эванса дом и ремонтировали старую хижину Скотта на мысе Хат, остальные члены экспедиции двинулись к югу.
Дальше 79° южной широты им не удалось пройти из-за непогоды.
Путешественники заложили последний, самый большой склад и назвали его складом Одной Тонны. Затем повернули обратно.
По дороге завернули в старую хижину на мысе Хат. Там их поджидал доктор Аткинсон, старый спутник Скотта еще по первому путешествию к Южному полюсу. У него была почта, оставленная капитаном «Терра-Нова» на обратном пути в Новую Зеландию. И тут Скотт узнал поразительную новость. Оказывается, «Терра-Нова» встретила возле Барьера Росса, в пустынной Китовой бухте… «Фрам», корабль Нансена, на котором теперь прибыл в Антарктиду знаменитый норвежский путешественник Руал Амундсен. Он расположился на шельфовом леднике Росса, в четырехстах километрах от базы Скотта, на сто километров ближе к полюсу.
Первоначально Амундсен, как всем было известно, собирался к Северному полюсу, но его обогнал Пири. И тогда знаменитый норвежец изменил свой план: он решил идти к Южному полюсу.
Скотта неприятно поразила эта неожиданность. Почему Амундсен не предупредил его заблаговременно? Скотт так оберегал себя от каких бы то ни было соревнований! Он хотел спокойно исследовать неизвестный материк, без спешки, без игры наперегонки. И вот неожиданно, едва ли не под боком у него возникает соперник!
Амундсен впоследствии оправдывался. Он говорил, что не хотел раньше времени сообщать миру о своих изменившихся планах потому, что боялся «газетной шумихи», упреков в «грязном соревновании». Он опасался, что те, кто дал деньги на его экспедицию к Северному полюсу, теперь не захотят вкладывать их в новую экспедицию, и прочее, и прочее… Скотт — опытный путешественник, продолжал Амундсен, он исследователь, а что касается Амундсена, то его интересует лишь достижение полюса. Науке он предоставляет самой пристраиваться к его новым намерениям.
Повод для упреков в соревновании Амундсен все же давал, от них ему не отмахнуться. Амундсен действительно был спортсменом, а не исследователем, тоже верно. Но разве это меняло дело?
Скотт знал, что Англия ему не простит, если он не придет первым.
Мужественный и твердый, он только сказал своим товарищам: «Это великолепная мысль — идти к полюсу на собаках, я не думал, что их возможно перевезти через океан». И больше ни слова.
А про себя он решил: теперь ничего нельзя исправить, и потому всего разумней и корректней будет и дальше поступать так, как было намечено. Нужно идти своим путем, трудиться по мере сил, не выказывая ни страха, ли сомнений. И кончено. Он не будет об этом ни с кем говорить. Он постарается об атом даже не думать. Товарищи Скотта, прекрасно понимавшие, как велико беспокойство начальника экспедиции, тоже корректно молчали. И жизнь пошла своим чередом, будто ничего и не произошло.
В делах и заботах незаметно подкралась зима. Полярники занимались метеорологическими наблюдениями, они исследовали небогатый мир животных Антарктиды, работали в холодных лабораториях неподалеку от базы. Иной раз, если выпадала сносная погода, играли в футбол. Дома засиживались за шахматами. Приветливо светились окна в одиноком домике на мысе Эванса. Где-то вдалеке курился вулкан Эребус, голубой стеной сползал в море глетчер, искрились айсберги, стоявшие здесь точно на приколе, и далеко-далеко уходили таинственные Западные горы с высокими острыми пиками. Дивный горный пейзаж, неземной, такого больше нигде в мире не встретишь!
В экспедиции собралось много знающих людей: геологи, физики, метеорологи, биологи. «Было бы слишком злой насмешкой со стороны судьбы дозволить такому количеству знаний, опытности и энтузиазма пропасть даром, ничего не совершив», — думал Скотт.
По вечерам полярники устраивали настоящий университет: специалисты рассказывали о новостях своей науки, путешественники — о странах, где они побывали, а, исколесили они весь мир,
В самом разгаре зимы, 6 июня, был день рождения Скотта. Товарищи тайком приготовили огромный, затейливо украшенный торт, потом устроили торжественный обед с крюшоном из сидра, с ромом и ликерами.
Отечески добродушно Скотт прислушивался к веселой болтовне молодежи. Они смеялись, прыгали через столы и стулья, соревнуясь в ловкости.
Особенно веселился капитан Лоуренс Отс, будущий спутник Скотта к полюсу.
Хорошие подобрались ребята в группе Скотта — и офицеры и матросы. Чего стоит этот богатырь, весельчак и балагур — матрос Эдгар Эванс, однофамилец лейтенанта Эванса. Матрос второй раз сопровождал Скотта в Антарктиду. А эти русские парни — Антон Омельченко или Дмитрий Горев — как они сошлись с английскими парнями!
Потом мысли Скотта перенеслись в Англию, к жене, маленькой стойкой Кэтлин, к крепышу Питеру. Ему было девять месяцев, когда отец его уехал из Англии. «Он станет совсем большим, когда я вернусь», — улыбнулся Скотт этой мысли. Как там они сегодня? Наверное, тоже его вспоминают, может, вместе со старым Маркхэмом. Старик любит его и, наверное, если понадобится, все сделает для экспедиции, что только будет в его силах. Вспоминал Скотт свое последнее путешествие с Кэтлин чуть ли не вокруг земного шара. Пока «Терра-Нова» медленно продвигалась к югу, они с Кэтлин на разных транспортах ехали самостоятельно. Они останавливались в африканских владениях Англии, где считались личными гостями генерал-губернатора лорда Гладстона. Он принимал их в своем загородном доме, где они спали под открытым южным небом, и созвездие Южного Креста охраняло их с высоты. Скотт делал все, чтобы собрать деньги для экспедиции: читал лекции, рассказывал, как важно исследование неизвестного материка. Однако местные богачи, владельцы бриллиантовых рудников, неохотно шли на пожертвования… Обидно вспоминать об этом.
Потом Австралия, Мельбурн, потом Веллингтон в Новой Зеландии… Везде они с Кэтлин были вместе… Однако настал час, и «Терра-Нова» с капитаном Скоттом на борту отвалила от причала, и Кэтлин осталась где-то там, в туманной дымке… Увидит ли он ее еще?
Мысли Скотта перескочили на другое. Ему сорок три года. Может быть, он стар для такой экспедиции? Но ведь Роберту Пири было пятьдесят два года. Он хорошо помнит этого американца, непомерно длинного, с рыжими усами. Они стояли рядом, они пожимали друг другу руки: Пири — уже вернувшийся с победой, и Скотт — направлявшийся в неизвестное…
Уилсон говорит, что с годами человек становится более выносливым и менее чувствительным к холоду. Что же к старости будет с Бауэрсом? Для него, хотя он и молод, холода нет. Целый день он может работать на воздухе в своей поярковой шапчонке. Правда, Бауэрс чудо! Скотт восхищался им, его ловкостью, его готовностью прийти всем на помощь. Славные у него ребята. И на этой приятной мысли Скотт уснул.
Июнь был щедр на праздники: приближалось 22-е число, день солнцестояния. У нас, на севере, — летнее, здесь — зимнее. В конце декабря полюсная партия будет в походе, там уж не до веселья! Нельзя ли устроить наперед любимый праздник — рождество? И снова парадный обед с ликерами и шампанским. Даже с елкой. Это сюрприз Бауэрса. Вместо елки он устроил из палок, обернутых фольгой, деревцо; его увешивали самые настоящие хлопушки, разные игрушки, горели и свечи. При свете елочных свечей раздавали маленькие подарки, об этом позаботилась сестра доктора Уилсона. Она приготовила их в Англии и передала брату. Взрослые мужчины, смелые, мужественные путешественники, как они радовались этим пустячкам, словно дети!
Все вспоминали дом, «старую добрую Англию», семью, близких.
Даже сама природа оказалась милостивой, она также включилась в игру, устроив великолепный фейерверк — полярное сияние.
…Миновала зима. Уже стояла на пороге холодная антарктическая весна. Скотт рвался к полюсу, но начать поход раньше, чем установится сносная погода для его лошадок; не рисковал. Однако мысль о том, что Амундсен с его собачьим транспортом, возможно, уже в пути, мучила его. Но приходилось ждать.
…И день этот наступил для Скотта только 1 ноября. Весна в том году была особенно неблагоприятной. Неужто таким же будет и лето, со страхом спрашивал себя Скотт. Погода отвратительная, дорога еще хуже. Неровности, трещины во льду, ветер, бьющий прямо в лицо, мелкий колючий снег. «Ужасный переход», — часто встречаешь эти слова в дневнике Скотта. Но стоило путешественникам собраться в палатке для отдыха, как слышались шутки и смех…
Моторные сани, увы, скоро были брошены, у них все время ломался мотор, не приспособленный к антарктическому климату. Пришлось в сани впрягаться самим. Но оставались еще собаки, хотя их было немного, и лошадки, главная надежда Скотта. Пока и те и другие тащили грузы. Они часто проваливались в рыхлом снегу, худели, теряли аппетит. Так прошла первая часть пути до ледника Бирдмора.
Дальше пошло совсем плохо. Лошадки выбились из сил, и корм для них кончился. Их пришлось пристрелить. Это место путешественники назвали Лагерем Бойни. На, обратном пути полюсная партия будет питаться мясом убитых лошадей… Ну что ж, записывает Скотт, остается сыграть игру до конца…
Стоянки со всякими припасами делали на расстоянии шестидесяти пяти километров друг от друга. Вспомогательные партии то шли впереди Скотта, то сзади, иногда они встречались на остановках. Но вот настал час, когда из двенадцати человек четверо с собачьими упряжками должны были вернуться обратно. Осталось всего восемь.
«Дела идут от плохого к худшему», — записывает Скотт. Все устали смертельно, бураны не прекращались, иной раз приходилось отсиживаться в палатках.
«Январь 1912-го. Новый год отпраздновали лишней палочкой шоколада в однодневном пайке. Миновали последнюю стоянку Шекльтона. До полюса оставалось 170 километров. 170 километров совсем неизвестной дороги. Там еще никто никогда не бывал — ни зверь, ни птица, ни человек».
Как ни грустно, а пришлось расставаться с лейтенантом Эвансом. Эдварду Эвансу, совсем больному, все же не хотелось возвращаться. Ведь до полюса осталось немного. Но приказ начальника… Ничего не поделаешь. Он вручил Бауэрсу шелковый флажок, который жена дала ему «для полюса», и долго-долго смотрел вслед удалявшейся пятерке.
«Я не нахвалюсь своими товарищами, — пишет Скотт. — Все они неутомимы, каждый готов прийти на помощь друг другу, каждый старается облегчить положение другого. Эдгар Эванс — матрос, силач, у него золотые руки, благодаря ему снаряжение у нас в полном порядке. Бауэрс — чудо! Он всегда в хорошем настроении, неутомим в работе, добр к другим. И Отс, который был на своем месте при лошадях, теперь неутомим в ходьбе, исполняет свою долю лагерной работы и не хуже других переносит труды и лишения».
Партия шла быстро и легко. Наконец-то установилась погода. Затих ветер. Воздух чист и прозрачен. Солнце сильно припекает. Слишком хорошо, говорил Скотт, даже страшно. Они находились высоко над уровнем моря и, несмотря на это, чувствовали себя неплохо. Теперь уж должны дойти… Должны…
До полюса оставалось 63 географические мили…
До полюса оставалось меньше 40 миль…
Последний склад.
Солнце сияет на чистом небе. Даже легкий ветерок утих. Какая неземная тишина! Еще немного, совсем немного…
Но куда так пристально смотрит Бауэрс? Что он заметил?.. А, где-то далеко впереди черная точка… У него такое острое зрение… Все-таки что бы это могло быть? У каждого одна и та же мысль, и каждый боится произнести ее вслух: Амундсен?..
Подошли ближе. Да, это какой-то предмет. Он шевелится… Черный флаг. Норвежцы опередили…
…В ту ночь, несмотря на смертельную усталость, никто не мог уснуть. Поплелись дальше. Подошли к остаткам лагеря Амундсена.
«Великий боже, — горестно восклицает Скотт, — какое ужасное место! И каково нам понимать, что за все труды и лишения мы не вознаграждены даже сознанием, что пришли первыми!»
Из записки Амундсена Скотт узнал, что норвежцы побывали здесь 16 декабря 1911 года. Опередили на целый месяц. Скотт положил в карман письмо, адресованное норвежскому королю Гаакону «на случай, если мы погибнем на обратном пути», — писал предусмотрительный Амундсен. Скотт и его друзья сфотографировались возле своего флага, который они установили рядом с норвежским, даже выпили за победу, но без удовольствия, с тяжестью на сердце, и… «повернулись спиной к цели своих честолюбивых устремлений. А впереди, — с тоской пишет Скотт, — 800 миль пешего хождения с грузом… Боюсь, обратный путь окажется ужасно утомительным и монотонным».
…Погода невыносимая. За одну неделю пережили два сильных шторма. Признак ранней осени. Боже мой, как им не везет! Лето отличалось необычайным холодом, ветрами, теперь ранняя осень… «Помоги нам бог, — восклицает Скотт, — помощи нам ждать неоткуда, а силы — на исходе. Теперь, чтобы спасти людей, нужно лишь одно: идти как можно быстрей!»
Между тем у Отса зябнут ноги и, что удивительней всего, сдает здоровяк Эдгар Эванс. У него все валится из рук, лицо и руки отморожены. Уилсон растянул сухожилие. Только чудо Бауэрс чувствовал себя хорошо. Скорей, скорей вперед! В этом наше спасение. Но… при спуске с ледника Бирдмора путники попали в хаос ледяных глыб и потеряли свой след! Провизия кончается, а следы к стоянке потеряны. Даже Скотт признается, что «немного приуныл». Впервые путники почувствовали ледяное дыхание смерти…
Однако на этот раз судьба сжалилась. Каким-то образом они выбрались из мертвого нагромождения льда и нашли свою стоянку.
Отдыхали недолго. Нужно спешить. А тут снова беда: несчастный Эванс свалился в трещину. Его вытащили, по боже мой, какая безнадежность в его глазах! Руки страшные, отмороженные, в язвах нос.
Скорей, скорей вперед! Но… свалился в трещину сам Скотт, следом за ним — опять бедняга Эванс. Оба сильно расшиблись, особенно Эванс. Он стал сам не свой. Скотт с беспокойством поглядывает на него. Он освободил его от обязанностей тащить сани, но это мало помогло.
Подошли к лагерю у подножия горы Дарвина. Здесь, под защитой скал, так тихо, солнечно, а главное — под ногами камень, а не лед. Эту радость — ощущать под ногами камни, землю — может понять только полярный путешественник. Конечно, задерживаться не следует, но так приятно измученным людям немного погреться на уходящем солнце! Даже голод как-то не чувствуется. А за последнее время путешественники становились «все голоднее». Уилсон занят сбором образцов камней. Он наткнулся на целые пласты угля с четкими отпечатками растений. Какое счастье! Найден ключ к прошлому Антарктиды! Раз здесь найден уголь — значит, росли леса, было тепло… О, сколько нового узнают ученые об этом суровом материке! Значит, недаром люди потратили труды и силы, радовался Скотт; какое замечательное открытие сделал доктор Уилсон!
Разумеется, находка радовала Скотта, но записки его делаются все беспокойнее. Главное — его тревожит Эванс. Он стал отставать. Все чаще и чаще плетется позади, и его приходится поджидать. И вот однажды путешественники вынуждены были из-за него сделать привал. Они поставили палатку, приготовили чай, напились… А Эванса все нет и нет. Видно, что он стоит вдалеке, но не приближается. Встревоженные путешественники на лыжах мчатся к нему.
Вид Эванса ужасен: одежда в беспорядке, взгляд блуждающий, он несвязно бормочет, что у него, кажется, был обморок.
Бауэрс и Скотт побежали за санями. Когда они вернулись, Эванс был без сознания на руках у товарища. Он не пришел в себя и в палатке. Доктор Уилсон сказал, что, по-видимому, у него при последнем падении было сотрясение мозга. И вот бедняга умирает… Путешественники хотя и знали, что часы его сочтены, но оставить его одного не могли. «Милосердное провидение убрало его в самую критическую минуту, — записал Скотт и прибавил: — Как ужасно так терять товарища!»
Новая беда. С некоторых пор стали замечать, что керосину на складах стало куда меньше, чем предполагалось. А ведь все помнили, что заливали баки доверху.
Теперь приходилось экономить топливо. На стоянках путешественники стараются держаться бодро, хотя одежда вся промерзла, обувание по утрам отнимает слишком много времени, и опасность увеличивается. «Помилуй нас бог! Нам не выдержать этой пытки!»
Отс показал свои ноги Уилсону: сомнений нет, они отморожены. Мужественный, благородный Отс понимает свое положение, и все же он спрашивает у доктора Уилсона, есть ли у него надежда. Надежды нет, но Уилсон этого сказать не может. Товарищи уговаривают Отса идти с ними дальше, пока хватит сил. Они стараются помочь ему, часто сажают на сани. Отс нестерпимо страдает, он просит оставить его и самим идти дальше. Но этого они не могут сделать. Однажды утром, встав с трудом на свои больные ноги, Отс отодвинул край палатки и, не глядя ни на кого, сказал: «Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь»… И вышел в метель.
«Мы знали, что бедный Отс идет на смерть, — пишет Скотт. — На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить: последние мысли Отса были о матери, но перед этим он с гордостью говорил, что его полк должен быть доволен мужеством, с каким он встретит смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца в состоянии был разговаривать о посторонних предметах. Это была бесстрашная душа.
…Мы все надеемся так же встретить конец, а до это-то несомненно недалеко».
Скотт приказал Уилсону выдать им таблетки опиума, чтобы облегчить страдания. Но пока никто ими не воспользовался. Они решили идти, насколько хватит сил. Все сознавали, что им не выскочить из этого ужаса, но бороться надо до конца.
Путники мерзли все сильней. Теперь и Скотт знал, что одна нога у него отморожена. Пропала… Что будет с другой? Уилсон тоже, кажется, отморозил себе ноги. Теперь лучше всех чувствовал себя один Бауэрс, да и то неважно. Но они шли вперед.
Они знали, что находятся в двух переходах от базы Одной Тонны, там в изобилии есть продовольствие, топливо. Возможно, их ждут там товарищи с собачьими упряжками… Если удастся добраться туда, возможно, еще все обойдется. Но в одиннадцати милях от базы закружила сильная метель. Ни зги не видно. Пришлось остановиться. У них оставалось на донышке керосина и еды раза на два.
Ужасно сознавать, что спасение рядом, но сплошная мгла окутывала их одинокую палатку. Пурга метет и метет вот уже четыре дня. Значит, конец. Да будет так…
Скотт все время заполнял страницы дневника и писал письма не только своей жене, матери, друзьям, но и близким Бауэрса и Уилсона: «Они были храбрыми, истинными мужчинами и самыми стойкими из друзей».
«…Как много я мог бы рассказать тебе о нашем путешествии! — писал Скотт своей жене Кэтлин. — Насколько оно лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта. Сколько у тебя было бы рассказов для мальчика! И какую приходится платить за это цену».
Он думал о своем сыне, давал последние советы жене:
«Заинтересуй мальчика естественной историей, если сможешь, это лучше, чем игры, в некоторых школах это поощряется. Я знаю, ты будешь держать его на чистом воздухе… Сделай из него человека деятельного. Мне, как ты знаешь, всегда приходилось заставлять себя быть деятельным, у меня всегда была склонность к лени».
«Дорогой мой Барри, — пишет Скотт своему другу, — мы помираем в очень безотрадном месте… Собственно говоря, мне хочется, чтобы вы помогли моей вдове и сыну, вашему крестнику. Мы выполнили свое задание, достигли полюса и сделали все возможное, вплоть до самопожертвования, чтобы спасти своих сотоварищей. Я думаю, что родина должна помочь тем, кого мы оставляем оплакивать нас.
…Прощайте, я совсем не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, о которых я думал во время долгих переходов. Окажите мальчику помощь в жизни, если государство не захочет этого сделать».
«Достопочтенному сэру Эдгару Спейеру. 16 марта 1912 года, 79 градусов южной широты.
…Боюсь, что нам приходится умирать, а это поставит экспедицию в скверное положение. Но мы были у полюса и умрем как джентльмены».
«Вице-адмиралу сэру Джорджу ле Клер Эджертону.
Дорогой сэр Джордж!
Боюсь, что с нами кончено, — но мы были у полюса… Надеюсь, что письма дойдут когда-нибудь по назначению.
…Прощайте. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мою вдову обеспечили, поскольку это будет зависеть от морского ведомства».
Скотт просил не только за свою жену и сына, но и за жену Эдгара Эванса, которая находится в очень бедственном положении, за жену доктора Уилсона, за всех близких своих товарищей. Отс не нуждался в помощи, он был из состоятельной семьи.
«Боюсь, что мы строимся к расчету: не выскочить. Пишу несколько писем в надежде, что они будут когда-нибудь доставлены»…
Писем много. И в каждом — просьба позаботиться о тех, кого они «оставляют оплакивать себя».
«Удивительные письма! — пишет известный австрийский писатель Стефан Цвейг. — Все мелкое исчезло в них от могучего дыхания близкой смерти, и кажется, что они наполнены кристально чистым воздухом пустынного неба. Они обращены к определенным людям, но говорят всему человечеству. Они написаны для своего времени, но говорят вечности».
Миновало семь месяцев. Бури пронеслись над палаткой, пытаясь повалить ее, но она устояла. Ничто не тревожило последний покой героев. Но вот 29 октября 1912 года невдалеке послышалось покрикивание каюров, скрип снега под полозьями саней. Это подходила спасательная партия. Впереди — доктор Аткинсон. Он остался старшим, с тех пор как лейтенант Эдвард Эванс, с трудом выкарабкавшись из болезни, ушел на «Терра-Нова» в Новую Зеландию.
Товарищи Скотта были уверены, что он и его друзья погибли. Однако их долг — постараться найти их.
На складе Одной Тонны следов не обнаружили. Пошли дальше. И вдруг сердце Аткинсона, шедшего впереди, замерло: он увидел полузанесенную снегом палатку…
С волнением группа подошла к палатке. Вот лыжи, воткнутые перед самым входом. На бамбуковом шесте поник парус, видно, его ставили на санях, пользовались попутным ветром. Холмик снега указывал, что под ним, наверное, сани с поклажей.
Аткинсон дрожащей рукой откинул полы палатки… Скотт лежал с открытым лицом, двое других с головой были укрыты спальными мешками. На груди у Скотта лежали письма, дневники.
Среди вещей на санях нашли драгоценные образцы горных пород, пласты угля. Подумать только — усталые путешественники из последних сил тащили лишние килограммы! Для своего времени эти образцы были настолько же ценны, как в наши дни горные породы Луны.
Скотт и его друзья лежали спокойно, будто спали. Так пусть же они останутся навеки в этой гробнице, своеобразном пантеоне — усыпальнице знаменитых людей.
Над ними соорудили огромный гурий со скрещенными лыжами на вершине, чтобы видно было издали. Металлический цилиндр, вложенный в бамбуковую палку, хранил для потомства записку Аткинсона:
«12 ноября 1912 года, широта 29 градусов 50 минут. Юг. Этот крест и гурий воздвигнуты над телами капитана Скотта, кавалера ордена Виктории, офицера королевского флота; доктора Э. А. Уилсена, бакалавра медицины Кембриджского университета, и лейтенанта Г. Р. Бауэрса, офицера королевского индийского флота, как слабый знак увековечивания их успешной и доблестной попытки достигнуть полюса. Они это совершили 17 января 1912 года, после того как норвежская экспедиция сделала то же самое. Жестокая непогода и недостаток топлива были причиной их смерти. Так же в память двух доблестных товарищей, капитана Иннискиллинского драгунского полка Л. Э. Дж. Отса, который пошел на смерть в пургу… чтобы спасти своих товарищей; также матроса Эдгара Эванса, умершего у подножия ледника Бирдмора. „Бог дал, бог и взял, благословенно имя господне“».
Впоследствии в Англии водрузили памятники Скотту и его товарищам, один из них создан его женой — скульптором Кэтлин. Но, кроме этого, члены экспедиции Роберта Скотта водрузили на вершине Наблюдательного холма крест из австралийского красного дерева. Он обращен к Великому ледяному барьеру и сохранился посейчас. На нем перечислены имена героев и в заключение строчка из стихотворения замечательного английского поэта Теннисона:
«Бороться и искать, найти и не сдаваться!»
Молчаливый материк
Величественные островерхие горы цепь за цепью уходят к горизонту, покрытые девственно белым снегом. Лучи солнца, отражаемые или преломляемые кристаллами снега и льда, сверкают и блестят, словно золото и серебро. Небо темно-голубое и отливает темным золотом, когда солнце стоит особенно низко. Но, пожалуй, еще большее впечатление производит полное отсутствие жизни, устрашающее неземное молчание. Все это создает замечательную картину; стоит пойти на большие жертвы, чтобы увидеть ее хоть один раз.
Что же такое Антарктида?
Громадный материк льда, величиной примерно с две Австралии. Среди белых бесконечных пространств тянутся высокие горы, есть вулканы.
Это гигантская чаша, наполненная льдом, 30 миллионов кубических километров льда! Чаша с прогнутым от тяжести льдов дном и приподнятыми краями.
Это самый высокий материк на земном шаре — в среднем он возвышается над уровнем моря на 2350 метров, сравните с Азией — 960 метров или Европой — 340 метров.
Воды, окружающие Антарктиду, полны жизни — китов, тюленей и других, более мелких обитателей глубины. Сам же материк — мертвая снежная пустыня, только в прибрежной части летом гнездятся морские птицы да пингвины — настоящие полярники.
Не так давно Антарктида была почти сплошным «белым пятном» на карте. В наши дни она превратилась в громадную научную лабораторию, где работают ученые разных стран и разных специальностей. Идет настоящее наступление на материк, и в нем большое участие принимают наши советские ученые. Особенно дружно изучали Антарктиду в Международном геофизическом году — с 1957 по 1959 год. И вот тогда-то на берегу моря Дэвиса, со стороны Индийского океана, вырос первый советский поселок Мирный, названный так в честь шлюпа «Мирный», которым командовал М. П. Лазарев, один из первооткрывателей Антарктиды.
Поселок Мирный мирно стоит на своем месте и по сию пору. Отсюда вышел первый санно-тракторный поезд, и в глубине материка была основана первая внутриконтинентальная станция Пионерская! Потом таких станций стало много — в самых суровых местах. Антарктиды, на Советском плато, где климат куда тяжелее, чем на Южном полюсе: морозы в 80–90°. Но и на Пионерской тоже нелегкой была зимовка, особенно первая. Морозы стояли страшные — до 72°, и при этом еще ветры! В домике тепло, но работать приходилось под открытым небом. И как ни продумана была одежда полярника, но лицо еще не научились защищать особыми масками. Стоило возле глаз остаться неприкрытому кусочку кожи, как он тотчас же отмораживался. Да что там кожа! Роговица глаз и та оказалась отмороженной у одного зимовщика!
Весна в Пионерской только называется весной, а вообще-то это наша очень суровая зима! Правда, морозы немного спадают, но 57° теплом вряд ли назовешь! И все же какой-то едва уловимый запах весны чудился нашим отшельникам. Наверное, мысли их часто обращались к родине, к нашей благоухающей, зеленой весне. Как-то раз один зимовщик, вернувшись после работы домой, хотел что-то рассказать товарищам насчет бамбуковой вехи, с помощью которой измеряют высоту снежного покрова. Но ему не дали договорить и в один голос, хором заявили: «Знаем, знаем, на бамбуке выросли зеленые листочки, да еще березовые!» И все засмеялись. В этой славной шутке полярники выдали свою тоску по запаху травы и земли…
По сравнению с Пионерской Мирный был просто райским уголком. Там теплее — все-таки побережье, и как радостно было отшельникам внутриконтинентальной станции видеть в небе самолеты из Мирного, приветливо покачивающие им крыльями! Сесть летчики, к сожалению, не могли. Но зимовщики обрадовались, услышав голос товарища, прямо-таки с неба прокричавшего им по радио: «Дорогие мои мужики, вижу вас, обнимаю, ловите подарки». И что-то темное выпало из самолета, а вскоре раскрылся яркий парашют, и зимовщики кинулись к нему. Как хорошо почувствовать внимание друзей среди льдов пустынной Антарктиды!
Но и Пионерская по сравнению с другой станцией, Комсомольской, была еще сносной! Вот что рассказывает наш ученый, в то время еще совсем молодой гляциолог, В. М. Котляков, который отправился на Комсомольскую в компании еще трех товарищей, чтобы изучать снежный покров Центральной Антарктиды:
«Шесть часов назад мы еще ходили по Мирному, видели море, вдыхали морозный воздух и кутались от снежного ветра. То были привычные условия, пожалуй, не очень отличавшиеся от суровой зимы средних широт России. Теперь мы в Центральной Антарктиде — области, не похожей ни на что другое на земле. Открылся люк самолета, и нас окутала непривычная морозная тишина. Воздух был неподвижен, где-то у горизонта висел ярко-желтый негреющий шар солнца, голубовато-белесое небо было безоблачно. Привыкшие к твердому, как камень, снегу на побережье, мы прыгнули вниз и… провалились в рыхлый снег. С трудом выкарабкавшись, принялись за работу: предстояло выгрузить из самолета несколько 200-килограммовых бочек с горючим. В Мирном мы свободно вдвоем закатывали по доскам бочку в люк; поначалу решили и здесь „бочечную операцию“ произвести в четыре руки. Жители Комсомольской только усмехнулись при этом решении. Бочка как будто стала в два раза тяжелее…
Скоро мы увидели, что любая физическая работа на высоте 3500 метров — очень трудное дело. Организму не хватает кислорода — приходится все делать не спеша, несмотря на холод… Казалось странным, что человек, которого просили побыстрей подойти, нехотя шел по леднику, будто гуляючи… Скоро мы поняли, что иначе нельзя. Стоит пойти быстрым шагом, как сердце начинает бурно протестовать».
И все-таки, несмотря на все тяжести жизни, тот, кто побывал в Антарктиде, оказался в плену ее очарования: «Большой красноватый расплющенный шар солнца, — рассказывал Котляков, — уже касался горизонта, отчего снег становился пурпуровым… Возвратившись в домик, мы не могли оторваться от окошка, любуясь вечерним пейзажем Центральной Антарктиды неземной красоты».
И Роберт Скотт отдал дань восторга Антарктиде:
«Я иногда возвращаюсь мыслями в прошлое и снова вижу заснеженные поля, сверкающие в лучах солнца. Вижу морские льды и айсберги, разбросанные по синему морю, великолепные южные горы, вздымающие свои вершины в одиноком величии. И снова слышу движение льда, эти таинственные движения, сопровождаемые почти неуловимым звуком, пробегающим по воде; слышу и шуршание полозьев саней, идущих по снегу. Я вижу и слышу все это, но я не мог бы объяснить вам, почему мои мысли вечно возвращаются к тому доброму времени, когда все это было у меня перед глазами».
Особенно поражают в Антарктиде краски — цвет моря, краски неба, отсветы, падающие на снег, цвет айсбергов…
…И глыбы льда несла вода
Зеленые, как луг…
Однако, воздав хвалу необычайной панораме Антарктиды, один из путешественников заявил, что «тот, кто попробует жить там один, быстро сойдет с ума». Сходили с ума и те, что жили там с товарищами, а бывало, что и в одиночестве человек сохранял и здравый смысл, и все свои таланты исследователя. Всякое бывало. Но никто, ни один человек не скажет, что жить и работать в Антарктиде, особенно зимой, легко…
Антарктида всегда пустынна, даже если на ней одновременно работает много партий, как бывало в 1967 году — Международном геофизическом году, и все-таки изредка в. некоторых уголках ее царило оживление. Например, на двух базах в море Росса, где некогда стояли одинокие домики капитана Скотта. Теперь там находились две базы: база Скотта, новозеландская, не очень многолюдная, и Хат-Пойнт — огромная американская, настоящий городок. Их разделяло километра четыре, и люди, особенно летом, могли часто навещать друг друга. Новозеландцы скромно ходили пешком через холм, по которому была протоптана тропинка, но американцы не признавали пеших прогулок: чуть что — садились на вездеходы, а то и на вертолеты.
На дальние расстояния никто пешком не ходил, подобно Скотту, путешествовали на громадных вездеходах, на самолетах, на вертолетах и порой, в самые труднопроходимые районы, — на собачьих упряжках. Но, как вы понимаете, ни дорог, ни настоящих аэродромов там не было, и не раз случалось, что самолеты садились со сломанным шасси и одним мотором в огне. Рассчитать сроки полетов не всегда удавалось; иногда отправлялись на три дня, а из-за какой-нибудь поломки задерживались на три недели.
Много народу приезжало в Антарктиду летом во время Международного геофизического года на теплоходах, на самолетах; то были ученые, корреспонденты разных газет, фоторепортеры с какими-то необыкновенными аппаратами, с помощью которых можно было передавать сразу через океан только что сделанные снимки.
Особенная суматоха поднялась на базе Скотта в связи с трансантарктической экспедицией английского геолога Вивиана Фукса.
Он пересекал Антарктиду от базы на море Уэделла до базы Скотта в море Росса через Южный полюс, то, о чем только могли мечтать до него многие отважные антарктические путешественники.
Фукс шел по неизведанной дороге с моря Уэделла до Южного полюса. А ему навстречу двигалась вспомогательная экспедиция с базы Скотта во главе со знаменитым покорителем Эвереста — сэром Эдмундом Хиллари. Он готовил для Фукса стоянки со снаряжением и продовольствием и должен был сопровождать его от полюса до базы Скотта.
Экспедиция Фукса шла на огромных вездеходах, но при них находились и две собачьи упряжки, потому что были такие места, куда не могли пройти вездеходы, а делать там наблюдения необходимо.
Теперь собачьи упряжки — лишь подсобный транспорт, не было нужды убивать одних собак, чтобы кормить ими других, что всегда так удручало Скотта.
Для всех исследователей, которые путешествовали по пустынному плато на вездеходах, иногда в сопровождении собачьих упряжек, устраивались стоянки с запасом продовольствия и снаряжения.
…Южный полюс давно уже не безлюден и не так уж труднодостижим, как во времена Амундсена и Скотта. С воздуха его пересекали много раз. К нему подошел Фукс на своих вездеходах, наша советская экспедиция на санно-тракторном поезде. При этом выполняется исследовательская работа, и никто не думает о рекордах. На полюсе устроена американская база, названная в честь первооткрывателей «Амундсен-Скотт». Там круглый год живут исследователи, выполняя очень тяжелую работу. Иногда они принимают гостей, как, например, того же Фукса со всеми его вездеходами и целой толпой корреспондентов, фоторепортеров, кинооператоров с их сложной аппаратурой.
И там, где некогда царила первозданная тишина, становилось многолюдно и шумно, вкусно ели, пили шампанское, устраивались пресс-конференции, щелкали фотоаппараты и ослепляли вспышки «блицев».
Гостей обитатели полюса водили по своим достопримечательным местам: есть у них ледяная шахта, которая возникла при первой зимовке, когда изучали ледяной покров полярного плато, а потом стали вырубать чистейший лед, для того чтобы превращать его в воду. Шахта освещалась электричеством, перед входом в нее висели шутливые плакаты, а в стенках были выдолблены до самого дна ступеньки во льду; все-таки это было мрачное место, ледяная гробница. Те, кто ее строил, были уже давно дома, о них шутили, что после работы на таком холоде они, наверное, надолго поселились в турецких банях, чтобы согреться.
Показать гостям таинственную точку полюса, которая, как вы учите в школе, есть понятие математическое, хозяева, увы, не могли, потому что до сих пор не удалось установить со всей математической точностью, где она находится. Каждый новый инструмент давал новые результаты, и ученые наконец вышли из положения: они начертили круг, поставили по кругу пустые бочки из-под горючего и сказали, что Южный полюс находится там, где-то внутри! Так что самое большее, хозяева базы могут обвести гостей вокруг этих бочек, показать им деревянную будку, что стоит внутри, а рядом с ней — три мачты: на одной развевается флаг Организации Объединенных Наций, на другой — Соединенных Штатов Америки, а третья предназначается для гостей. Когда советские ученые прибыли туда с дружеским визитом, на этой крайней точке юга развевался наш государственный флаг.
Наши полярники делали визиты своим «соседям», — а это был, что называется, не ближний свет — и принимали гостей у себя в Мирном. Однажды на ледоколе к нам прибыли американцы, каждый с двумя фотоаппаратами на шее. Они внимательно осматривали наш поселок с его теплыми домиками и даже с хлевом, где подрастали родившиеся в Антарктиде розовые поросята, топая своими копытцами, словно каблучками.
Американцев больше всего заинтересовала холодная лаборатория, где гляциологи исследовали под микроскопом тончайшие срезы льда. Так ученые исследовали тайны климата ледяной планеты давнопрошедших эпох, а внимательно рассматривать срезы льда, вынутые из колодцев-шурфов, куда удобней в холодной лаборатории, чем под открытым небом, на ветру. Картина под микроскопом открывалась действительно необычайная: каждый кристалл переливался разными цветами — ярко-красными, зелеными, малиновыми и даже черными. Один американский корреспондент долго оставался возле микроскопа. Ничего подобного он никогда не видел и в конце концов решил, что это «какое-то новое изобретение русских». Он был прав. Очевидно, американские гляциологи использовали другие способы определения различных слоев льда.
В течение миллионов лет Антарктида была, погружена «в устрашающее неземное молчание», но теперь оно нарушено: в небе прочерчивают свой смелый полет самолеты различных марок и стран, по ледяной поверхности с шумом и грохотом продвигаются санные поезда и вездеходы.
И по-прежнему, как и во времена Скотта, мчатся, распластавшись по земле, лайки, веселые, энергичные, бодрые и всегда сытые!
«Оазисы» Антарктиды
Антарктида — мертвый материк. Материк льда, лишенный жизни. И все же кое-где жизнь сохранилась, хоть и в самых простейших формах. Там нашли «оазисы». Не подумайте, что это островки зелени, перистые кроны пальм, сочная трава и чистые источники, куда прибегают на водопой антилопы. Увы! Недаром слово «оазисы» приходится брать в кавычки, потому что это всего-навсего свободный ото льда кусочек антарктической земли с озерами и скалами. Один «оазис» обнаружил еще Скотт и назвал его «сухой долиной». Другой — на противоположном берегу Антарктиды, среди бесконечных пространств льда — заприметил американский летчик Бангер. Это страна коричневых и черных гор, синих и зеленых озер с микроскопическими одноклеточными водорослями, которые окрашивают воду в разные цвета.
«Оазис Бангера» находится неподалеку — по антарктическим меркам — от нашего поселка Мирный, и там работают наши исследователи. В сухом климате «оазиса Бангера» условия жизни все же легче, чем в других местах Антарктиды; кроме трех больших и двадцати маленьких озер, пресных и соленых, там тянутся черные и коричневые холмы, и на них найдены лишайники.
В длинный полярный день горы очень сильно нагреваются, но ведь кругом все же лед. В самом «оазисе» есть целая вереница невысоких ледяных горок, остроумно названных «кающимися снегами».
Вам, наверное, доводилось где-нибудь на картинках видеть средневековых монахов в остроконечных шапках и просторных балахонах. Вот эти горки как раз их напоминают. Кажется, будто стоит такой монах на коленях и бормочет свои покаянные молитвы.
В этом «оазисе» собирают обильную жатву из камней забавной формы, напоминающих пепельницы. Такие пепельницы привозят домой как сувениры, и это, разумеется, самый прекрасный сувенир, какого не купишь ни в одном самом роскошном магазине мира. За ним нужно ехать в Антарктиду, а это пока еще не так просто.
«Оазис Бангера» невелик, а вот на Земле Виктории есть огромный, просто гигант. Но очень уж суров там климат. Здесь озера всегда покрыты льдом, по руслам текут реки, тоже подо льдом, впадая в бессточные озера. Странный, неземной пейзаж. И есть здесь чудо-озеро, по имени Ванда, оно тоже покрыто толстым слоем льда, а подо льдом — живая жидкая вода: слой пресной, слой соленой; слои эти никогда не смешиваются, потому что плотность воды у них разная, а на глубине 60 метров, как оказалось, вода совсем теплая, плюс 27°. Как в подогретом бассейне! Каким образом близко ко дну, под вечным ледяным покровом, вода так нагревается?
Пока это еще тайна. Как и тайна возникновения самих «базисов».
На полуострове Антарктиды, на Земле Грейама, есть еще один «оазис», там растут не только мхи и лишайники, но кое-какая травка и цветочки, там пахнет землей и травой, по которой так тоскуют зимовщики, и бьют из-под земли горячие источники. Так что, стоя в снегу, можно варить яйца. Когда-то на Земле Грейама был тропический климат, и вот все, что осталось от роскошной зелени жарких стран.
Сколько тайн на шестом материке! Они, разумеется, будут открыты, но сейчас многое здесь ставит ученых в тупик.
Аборигены Антарктиды
Тут и там бредут походкой Чарли Чаплина, похожие одновременно на каких-то странных солдат и на священников в белых кружевных воротниках и пелеринках, целые сотни пингвинов-адели.
Вы знаете, что обозначает слово «абориген»? На всякий случай я вам объясню: аборигены — это коренные, старейшие жители какой-либо страны.
Аборигены Антарктиды — пингвины, древняя птица, которая появилась 15–20 миллионов лет назад в те далекие и прекрасные времена, когда на этом материке было тепло и зелено. И уцелела до сих пор.
Далекими-далекими предками пингвинов была птица-ящер, первое позвоночное животное на земле, которое летало. Это была странная птица, похожая на сказочного дракона.
Какими же были потомки этого дракона — первые пингвины? Об этом существуют разные мнения.
Некоторые ученые считают, что пингвины никогда не летали, жили вначале на суше, а потом переселились в море.
Другие, напротив, думают, что предки пингвинов все-таки когда-то летали, а в остальном согласны с тем, что жили они сначала на суше и лишь потом переселились в море, потеряв способность к полету.
И наконец, третьи предполагают, что летающий предок пингвинов жил на суше и летать умел и лишь потом он превратился в тех пингвинов, которых мы знаем: нелетающих морских птиц.
Когда-то, миллионы лет назад, пингвины были крупнее современных самых крупных пингвинов-императоров.
Наступил ледниковый период, и пингвины пережили его. Мало того: они при этом почти не изменились!
Почему?
Тут опять мы вступаем в область предположений. Возможно, что в то время на берегах Антарктиды, где жили пингвины, климат был умеренный. А когда и берега стали покрываться льдом, умная птица переселилась подальше на север, где климат был таким же умеренным, как и на ее родине; она стала жить на берегах Африки, в Австралии, на Огненной Земле. Теперь их там не встретишь: перебили. Но это переселение с покрывающейся льдом Антарктиды в более умеренный климат и было приспособлением к новым условиям жизни.
Сейчас разные виды пингвинов живут на островах Маккуори и Кергелене, плавают на льдинах и айсбергах, но настоящим полярником, аборигеном Антарктиды остался и по сию пору пингвин-император, да еще адели. Пингвины-императоры выводят птенцов в некоторых местах побережья зимой, а весной их сменяют адели.
Пингвин-император хоть ростом и пониже своих далеких предков, но все же достаточно высок — 120 сантиметров, весит примерно килограммов сорок. Он красив собой, формой тела напоминает торпеду — обтекаемый, вытянутый, одетый во все черное с белым, а кое-где брошены как бы небрежной кистью художника золотистые пятнышки, словно отделка.
Недаром про императорских пингвинов шутя говорят: «Торпеда в вечернем туалете».
Император — весьма важная птица, держится она с достоинством. Согласно какому-то своему этикету, эти птицы церемонно отвешивают друг другу поклоны, точно придворные в императорском дворце. Плавают пингвины, как рыбы, ходят по суше, как человек, только очень неуклюже: попеременно выставляя вперед то одну, то другую ногу. Они мало двигаются, большей частью стоят на одном месте, но, когда им нужно почему-либо поторопиться, они падают на живот и скользят по льду, отталкиваясь ластами, как мальчишки на санках.
У пингвинов-императоров есть несколько мест, где они зимуют. Их колонии всегда расположены на пологом спуске к воде, где удобнее сходить в море, что они и проделывают легко, изящно; так же изящно и легко птицы выскакивают из воды на берег.
Летом пингвины-императоры путешествуют на льдах и айсбергах: перед зимовкой на берегу они линяют, наращивают толстый слой жира и являются осенью, перед тем как начать высиживать птенцов, ухоженные, упитанные. Гнезд они не строят.
Пингвины любят своих детишек, очень хотят их иметь, но, оказывается, на пять пар чаще всего лишь одной выпадает счастье иметь потомство. Пингвины радуются и удивляются появлению яйца — крупного, весом примерно в полкилограмма. Об этом живо и весело рассказывает в своей книжке «Семеро среди пингвинов» французский полярник Марио Марре. Он зимовал со своими товарищами на острове возле берегов Земли Адели, для того чтобы наблюдать за пингвинами-императорами в тот важный период их жизни, когда они выводят птенцов.
Вот у пингвина-мамы появилось яйцо. «…Пингвинья чета приходит в необычайное возбуждение. Самка, сокращая мышцы живота, то показывает яйцо изумленному родителю, то прячет его; свой восторг он выражает пением, самка вторит ему. Распираемый любопытством самец, изогнув шею, пытается потрогать яйцо клювом. Самка вытягивается, растопыривает крылья и, кивая головой, как бы марширует на месте, а потом, расставив лапы, роняет яйцо на снег. Самец завладевает им, кладет на собственные лапы; потом неуклюже, с величайшим трудом вкатывает яйцо к самому животу и прячет его там. После этого самец с гордостью разглядывает яйцо и поет; величественный император на время превращается в наседку».
Зимой в Антарктиде, даже на побережье, очень холодно и, как, впрочем, всегда, очень ветрено. Как переживают это тяжелое время пингвины? Умные птицы нашли способ согреваться: они собираются вместе, тесно прижавшись друг к другу, и образуют овал, по форме своей напоминающий панцирь черепахи. Так и говорят: «Собираются черепахой». Разумеется, тем, кто находится во внешнем ряду, приходится принимать на себя главные удары ветра, зато тепло там, в середке. Но птицы все время меняются местами, так что им поровну достается и мороз, и ветер, и тепло. И все-таки после сильного бурана наблюдатели находят погибших, окоченевших птиц; иногда порыв ветра забрасывает их даже на вершину горы, случается, что их находят и в коридорах между скал, на сильнейшем сквозняке.
Тяжелое это время для императоров — зима, когда они выводят потомство. И поведение их иногда очень странное и непонятное. Некоторые бездетные пингвины, холостяки, занимаются самообманом: они часто держат в лапах камешки или округлые льдинки. Зато счастливые родители заботливо насиживают яйцо. У каждой пары не бывает больше одного яйца. Да и с ним столько возни, столько мороки! Пингвин-мама каким-то образом заранее знает, когда из яйца вылупится птенец, и она заблаговременно отправляется в море на рыбную ловлю. Кормить ей придется не только прожорливого птенца, но и супруга да и себя тоже. Оба родителя сильно изголодаются к тому времени, когда приходит пора появиться птенцу.
Самка отправляется в море «за провизией», а самец продолжает насиживать яйцо под теплой складкой своего живота. И вдруг в один прекрасный день он слышит, что птенец внутри яйца поет! Восхищенный родитель вторит ему. Это происходит дня за два до того, как малыш появится на свет. К дню его рождения должна явиться и мама. В громадной, тысячной толпе императоров она находит своего супруга по голосу, у пингвинов очень тонкий слух.
Все счастливы, птенец прекрасно себя чувствует под родительским кровом, но у родителей, как полагается, хлопот немало с пропитанием.
Случаются и трагедии. Самка почему-то запоздала, а птенец уже выбрался из яйца, пропев свою вступительную арию. И как ни велика радость отца, высиживающего потомка, но поступки его иной раз бывают странные, непонятные, жестокие. Случается, он бросает яйцо и тоже следом за супругой отправляется на рыбную ловлю. Бывает и так, что, не дождавшись к дню рождения птенца своей супруги, отец бросает беспомощного пингвиненка и уходит на рыбную ловлю. Много бывает странных, непонятных историй в колонии пингвинов в этот важный период их жизни. Погибают взрослые птицы, гибнут маленькие птенчики от голода, холода, ветра. Но бывают удивительные случаи, когда бездетные взрослые пингвины берут под свое покровительство малышей, усыновляют их, кормят, опекают, учат жить.
А юные, уже подросшие императоры, каким-то образом потерявшие своих родителей, подражают взрослым и собираются вместе «черепахой».
Естественно все же задать вопрос: почему пингвины-императоры выводят птенцов в такое трудное время года — антарктической зимой? Почему не весной, как другие их «двоюродные родственники», когда все же легче жить, мягче погода, нет таких страшных буранов? Для этого, разумеется, есть свои причины: юный император должен родиться весной, в августе, чтобы успеть к лету, когда надо сходить на воду, сменить свой пушок на обычный костюм императора: «торпеды в вечернем туалете».
И когда наступает весна, в колонии императоров царит бурное веселье. Птицы камнем бросаются в воду, изящно, легко выскакивают на берег, и с их серебристых, уже отросших крыльев ручьями льется вода. Пришло и антарктическое лето, от припая оторвалась большая льдина, а на ней — целая компания императоров. Они сидят спокойно, важно, словно на корабле. А льдина уплывает все дальше и дальше в море и уносит на себе пингвинов.
Теперь они не скоро вернутся сюда, наверное, не раньше чем года через два, а иные и еще позже. Теперь они будут жить в своей стихии — в море, плавать на льдинах, охотиться, сытно есть, жить в свое удовольствие, насколько это возможно в суровой Антарктике!
Но колония не пустует, у нее весной новые квартиранты. Сюда прибывают десятки тысяч аделей — пингвинов со своими повадками, привычками и поведением, не похожими на образ жизни их «двоюродных родственников» — императоров!
Возвращаются на свои прошлогодние гнезда на вершинах скал и цари антарктического воздуха — гигантские буревестники, стремительные, красивые в полете, гроза юных пингвинов, и другие, более слабые и более мелкие птицы. Гнездятся на скалах и ослепительно белые снежные буревестники, и кремовые, с черным квадратом на крыле, капские, и серебристо-серые буревестники, их еще называют глупышами. И наконец, поморнику птица с неверным, бегающим взглядом, трусливая и жестокая, но обладающая большим преимуществом перед другими птицами для зимовщиков: мясо ее вкусное, настоящая дичь!
И все-таки самые забавные, самые интересные птицы — пингвины-адели. Они гораздо мельче императоров, у них нет этой величавости и важности, они суетливы, любопытны, везде суют свой нос и всегда бесстрашно встречают людей, каких-то непонятных двуногих животных, которых никогда не видели раньше. Вот хищника морского леопарда они боятся, для этого есть причины: немало было у них на глазах кровавых примеров, когда леопард кидался на птицу и сжирал ее. А человек? Нет, они его не знают и не боятся…
Своих птенцов адели выводят летом, для чего сначала строят гнезда из камешков. Что тогда творится в колонии — шум, крик, ссоры! Они вороваты, эти адели, так и норовят утащить у своей соседки камешки для гнезда. «Суетливые, как торговки, — пишет Марио Марре, — эти клоуны, болтуны полуденных широт, нахальные карлики привносят в мрачное величие полярных просторов нотку юмора».
На птичьем базаре кричат не только адели, но и вообще все-птицы. Оттуда все время доносится до зимовщиков гул, напоминающий оркестр современной музыки без мелодии и ритма. Как говорит Марио Марре, снявший превосходную картину о пингвинах, птичий базар этот похож на некий заповедник, где буревестники, пингвины, тюлени резвятся, ловят рыбу, безобразничают, болтают на полной свободе. «Этот ледяной континент, где люди сталкиваются со столькими трудностями, где они погибли бы, как мотыльки, не будь у них под рукой технических средств, эта неприветливая земля добра к ним, странным и грациозным существам, созданным, видно, по приемлемым для них канонам».
Адели откладывают по два яйца и вдвоем насиживают их. А когда настает время и появляются маленькие пушистые пингвинятки, похожие на игрушечных, любопытные и забавные, как и их родители, происходит самое замечательное, что всегда поражает в рассказах об аделях: устраиваются настоящие «детские сады»! Родителям приходится отлучаться, они уходят в море на рыбную ловлю, а малыши остаются одни. Они боятся, им страшно, над головой появляется хищник — поморник, или из моря вылезает морской леопард… Нет, они положительно не могут обходиться одни! И оставшиеся на берегу взрослые адели опекают детишек, кормят: вернувшись с моря, адели раздают корм всем подряд, не отыскивая своих собственных птенцов! Нет, все-таки это удивительная птица — пингвин.
Пингвин-император и адели — южане. Остальные пингвины живут много дальше к северу, на островах, мимо которых проплывают ослепительно сверкающие айсберги.
Дрейфующие материки
Как будто бы все просто и ясно: мы знаем, где царство мороза, а где — вечного лета.
Но известно ли вам, что в бесконечно далекие времена не было этого разделения — где холодно, а где тепло? Было всюду тепло, резкой разницы не существовало.
И бродили когда-то по земле странные доисторические чудовища, которым ничего не стоило бы заглянуть в окно пятого этажа современного дома. И росли странные доисторические деревья без листьев, не похожие на современные. Было это многие миллионы лет назад. Календарь геолога не тот, что наш, повседневный, там время измеряется эрами, а каждая эра — это миллионы лет. И у каждой эры свои особенности.
Предпоследняя эра — ее называют мезозойской, от слова «мезос», что значит «средний», — характерна пресмыкающимися. В то время расцвел первый цветок, появилась первая птица. А примерно шестьдесят пять миллионов лет назад наступила наша эра — кайнозойская, что значит «новая». Она длится и по сей день, мы с вами в ней живем. В эту новую эру и свершилось великое — появился человек.
Когда-то на Шпицбергене росли густые леса, недаром там обнаружили впоследствии громадные залежи угля. Ведь уголь образовался из доисторических деревьев без листьев и более поздних, похожих на современные. Они падали в болота и превращались сначала в торф, а потом в уголь. На пустынной Земле Франца-Иосифа, где нынче живут белые медведи и вороватые песцы, бегали стада оленей, а еще раньше на Новосибирских островах жили громадные мамонты, предки современных слонов.
Все было по-иному. И оледенения когда-то не было. А потом началось. Почему? На этот вопрос уверенно и определенно пока не ответит ни один ученый. Он только скажет, что началось оно в начале нашей эры. И первым, как предполагают, покрылся льдом Южный материк — Антарктида, оттуда оледенение распространилось по всей нашей планете, покрыло часть Европы, Азии, Америки. Следы оледенения находят даже в жарких странах.
Льды то наступали, то отступали, но оледенение сохранилось и в наши дни, примером тому служит на Севере Гренландия, на юге — Антарктида.
По остаткам древних растений и животных ученые составляют историю нашей планеты. Нашли на Антарктиде пласты угля — доказательство, что здесь росли когда-то леса и было тепло. Нашли где-то остатки древних, доисторических животных и тоже представили себе, что здесь было когда-то. Одна находка поставила ученых в тупик. Жила когда-то на свете миллионы лет назад гигантская пресноводная саламандра, страшное чудовище, но не в этом дело. Л дело в том, что остатки ее нашли и в Африке и в Южной Америке. Интересно, каким образом пресноводное животное могло переплыть соленый океан и оказаться на двух далеко отстоящих друг от друга материках? Думали, прикидывали и решили, что, очевидно, саламандра перешла сухим путем, совершив для этого огромное путешествие — из Африки в Европу через Суэцкий перешеек — ведь канал там прорыли сравнительно недавно, — потом добралась до севера Европы, в Азию, там в Америку по узенькой полоске суши, соединявшей когда-то Азию и Америку, — лишь много позднее море размыло сушу и образовался Берингов пролив. Так, совершив едва ли не кругосветное путешествие через материки, саламандра могла оказаться и в Африке и в Америке.
Но… в 1967 году в горах Антарктиды, около Южного полюса, в толстом слое осадочных пород была найдена гигантская челюсть саламандры. Саламандра? В Антарктиде? А туда как она попала, хотя бы 220 миллионов лет назад, как определили ученые по остаткам растений, среди которых и была обнаружена эта ценнейшая находка? Как же она туда пробралась, эта любительница дальних прогулок? Тут было над чем подумать. Перешейков, соединяющих Африку с Антарктидой, в то время не было никаких. И по сию пору не все тут ясно, но есть предположения настолько убедительные, что о них можно говорить.
…Жил на свете один ученый по имени Альфред Вегенер. Родился он в прошлом веке, умер в 1930 году — почти что наш современник; во всяком случае, современник старшего поколения. Много лет работал он на ледяном куполе Гренландии и сталкивался не с одной загадкой из прошлого Земли. И вот он сделал смелое предположение: он сказал, что материки не стоят на одном месте, что они могут двигаться, дрейфовать, перемещаться. Когда-то на нашей планете, говорил он, был единый огромный праматерик — Пангея. 180 миллионов лет назад он распался на два: на северный — Лавразию и южный, в котором слились будущие полуострова и материки Индостан, Аравия, Африка, Южная Америка, Австралия и Антарктида. Если изобразить этот праматерик, то будет видно, что Антарктида как бы зажата в середке, она лежит очень далеко от Южного полярного круга и от Южного полюса. Назвали этот материк «Гондвана», или «Гондваналенд», по имени одной из провинций Индии: он весь лежал под ласковым теплом солнечных лучей, и здесь могли водиться какие угодно доисторические растения и животные.
Но постепенно и этот огромный материк распался. Индостан отошел к Северному полушарию, сами по себе существуют Южная Америка, Африка, Австралия и Антарктида. Она отошла за Южный полярный круг, к Южному полюсу.
Теория Вегенера разрешала многие загадки прошлого Земли, но многие ученые, физики земли, категорически восставали против возможности дрейфа материков.
Только в последнее время, после интереснейших работ в этой области, выяснилось, что Вегенер, пожалуй, прав! Найдено много доказательств того, что материки могут передвигаться и что они действительно передвигались. А если так, то и саламандра, эта любительница дальних путешествий с ее «охотой к перемене мест», вполне могла жить и в Африке, и в Южной Америке, и в Антарктиде, и для этого ей не надо было совершать чуть ли не кругосветные переходы.
Сегодня в Арктике климат теплеет, ледники отступают. Теплеет и на крайнем юге. Что ж, так бывало не раз. Ледники то отступали, то наступали. И если находили следы оледенения даже в жарких странах, то в силу каких-то серьезных изменений в жизни Земли может растаять и Антарктида. Это будет настоящей катастрофой: уровень Мирового океана поднимется на 60 метров, затопит плотно населенные острова и берега материков.
Но кто знает, что ждет нас в будущем. Пока еще такая беда не грозит людям. И уж во всяком случае, мы сегодня вполне можем рассуждать о том, «где мороз, а где жара».