онное окно. Был одиннадцатый час вечера, и дворецкий Коннор Хэнлон, мой дед, сидел в одиночестве, грея у камина старые кости. Пронизывающий восточный ветер, дувший с гор, шелестел в верхушках деревьев и уныло завывал вон в той каминной трубе.
(Рассказчик бросил взгляд на близлежащую трубу.)
Спрашивая себя, не послышалось ли ему, дед встал со стула и увидел за окном лицо хозяина.
Дед мой давно не получал вестей от сэра Доминика и потому рад был видеть господина целым и невредимым. Однако к радости примешивалось и сожаление. Цветущее поместье было далеко не тем, что прежде; за домом присматривали лишь он сам да старый Джагги Бродрик, да еще конюх. Жаль было смотреть на хозяина, возвращавшегося в столь разоренную обитель.
Сэр Доминик пожал Кону руку и сказал:
— Мне нужно сказать тебе два слова. Я оставил моего коня, Дика, в стойле; может быть, он понадобится мне еще до зари, а может, никогда не понадобится.
С этими словами он вошел в кухню, пододвинул табурет и, сел у огня.
— Сядь передо мной, Коннор, и послушай мой рассказ. Скажи, не бойся, все, что думаешь.
Сэр Доминик неотрывно глядел в огонь, вытянув к теплу руки. Ясно было, что он очень устал.
— А чего мне бояться, мастер Доминик? — ответил мой дед. — Вы хозяин хороший, как и ваш отец, упокой, Господи, его душу, хоть и сорвиголова был, как и все Сарсфилды из Данорана, не в пример вам.
— Со мной все кончено, Кон.
— Типун вам на язык! — воскликнул дворецкий.
— Поздно молиться за меня, — ответил сэр Доминик. — Я потратил все до последней гинеи; очередь за поместьем. Придется его продать. Зачем я приехал, сам не знаю. Бросить последний взгляд вокруг и исчезнуть во тьме.
Сэр Доминик наказал деду в случае его смерти передать дубовую шкатулку, что хранится в чулане возле его комнаты, кузине Пэт Сарсфиду из Дублина, а шпагу и пистолеты отослать деду, что живет в Огриме, и еще много таких мелочей.
И сказал он:
— Говорят, Кон, если дьявол ночью даст тебе денег, то наутро в кошельке найдешь лишь гальку, шелуху да ореховые скорлупки. Будь я уверен, что он играет по-честному, я бы с ним нынче поторговался.
— Упаси вас Боже! — испуганно воскликнул дед и перекрестился.
— А еще говорят, по стране бродят вербовщики, что набирают солдат для французского короля. Если я наткнусь на одного из них, отказываться не стану. Давно ли мы с капитаном Уоллером дрались на дуэли в Ньюкасле?
— Шесть лет тому, мастер Доминик. Вы ему с первого выстрела бедро перебили.
— Верно, Кон, — сказал сэр Доминик. — Лучше бы он вместо того прострелил мне сердце. У тебя есть виски?
Дед открыл буфет. Хозяин плеснул в чашу немного виски и осушил одним глотком.
— Пойду взгляну на лошадей. — Сэр Доминик встал и накинул плащ. Глаза его горели безумным огнем. Ясно было, что он замыслил недоброе.
— Погодите, я сам сбегаю в конюшню и присмотрю за лошадьми, — предложил дед.
- Я не в конюшню иду, — ответил сэр Доминик. — Ладно уж, скажу, раз ты сам догадался. Пойду в охотничий заповедник. Если вернусь, через час мы с тобой увидимся. Не вздумай идти за мной следом, не то пристрелю, и на том наша дружба кончится.
Он пошел по этому самому коридору, повернул ключ в боковой двери и вышел. Ночь была лунная, холодный ветер пронизывал до костей. Дед посмотрел, как он направляется к ограде заповедника, и с тяжелым сердцем запер дверь.
Добравшись до самой глуши дремучего леса, сэр Доминик остановился и задумался о том, что делать дальше, потому что выбежал из дома, не придя ни к какому определенному решению. Виски лишь придало ему храбрости, но отнюдь не освежило голову.
Несчастный не чувствовал ледяного дыхания ветра, не боялся смерти, не думал ни о чем, кроме одного: он покрыл позором свой старинный род.
И вот что решил сэр Доминик: если по дороге не придет в голову ничего лучшего, добраться до леса Мерроу-Вуд и повеситься на шелковом галстуке на первом же дубовом суку.
Ночь стояла лунная, ясная, лишь изредка луну застилали легкие облачка. Светло было, почти как днем.
Ноги несли сэра Доминика прямо в лес Мерроу-Вуд. Ему казалось, что каждый шаг стал длиннее раза в три. Не успел он и глазом моргнуть, как очутился в дремучей чащобе, среди вековых дубов. Корни извивались под ногами, как змеи, могучие ветви переплетались над головой, точно балки порушенной крыши. Луна отбрасывала на землю причудливые тени, черные, как мой башмак.
К этому времени сэр Доминик немного протрезвел и замедлил шаг. Ему подумалось, не лучше ли будет записаться в армию французского короля — может, что-то путное из этого и выйдет.
Он хорошо знал, что жизнь отдать легко, а получить ее обратно — куда труднее.
Едва он отказался от намерения покончить с собой, как вдруг услышал на сухой земле под деревьями резкий цокот подкованных каблуков. Откуда ни возьмись перед ним вырос щеголеватый джентльмен.
Был он красив и молод, как и сам сэр Доминик, носил треугольную шляпу с золотым галуном, точно на генеральской шинели, и шитый золотом мундир французского офицера.
Незнакомец остановился прямо перед сэром Домиником. Тот тоже встал.
Джентльмены сняли шляпы и раскланялись. Незнакомец произнес:
— Сэр, я набираю войско для моего сюзерена. Вот увидите, назавтра мое золото не превратится ни в гальку, ни в скорлупу.
С этими словами он вытащил большой кошель с золотом. Едва взглянув на незнакомца, сэр Доминик понял, кто он такой. Волосы у него встали дыбом.
— Не бойтесь, — продолжал тот. — Деньги вас не обожгут. Посмотрите-ка: вправду ли там золото? Если оно вам по нраву, то я готов заключить с вами договор. Сегодня последний день февраля, — продолжал щеголь. — Я буду служить вам семь лет, а по окончании этого срока вы поступаете в услужение ко мне. Я приду за вами тотчас же по истечении семи лет, как только часы пробьют полночь и наступит первая минута месяца марта. А может, не приду совсем. Вы отправитесь со мной первого марта и ни днем позже. Увидите, хозяин я добрый, да и слуга неплохой. Я повелеваю миром; мне подвластны все радости и слава земная. Договор начинается с этой минуты и истекает ровно в полночь по истечении семи лет, в таком-то году, — он назвал точную дату, но я ее позабыл. — Если вы колеблетесь, даю вам на размышление восемь месяцев и двадцать восемь дней, затем встретите меня на этом самом месте и подпишете договор. Но до тех пор я не много смогу для вас сделать. А ежели передумаете, то все, что вы получите в эти месяцы, исчезнет бесследно, и вы окажетесь с тем же, что сейчас, то есть с пустыми карманами, готовый повеситься на первом же суку.
Кончилось тем, что сэр Доминик обещал подумать. Домой он вернулся с толстым кошельком золота, круглым, как ваша шляпа.
Дед мой, разумеется, был рад снова видеть хозяина живым и здоровым. И часа не прошло — стучится сэр Доминик в окно, входит в кухню размашистыми шагами и швыряет на стол кошель с золотом. Потом расправляет спину и плечами поводит, точно скинул с плеч тяжкую ношу. И глаз с кошелька не сводит. Дед тоже смотрит то на кошелек, то на него, то опять на кошелек. Сэр Доминик побелел, как простыня, и говорит:
— Что там лежит, сам не знаю, Кон. Тяжелый, как камень.
Казалось, он боится развязывать кошель. Прежде велел деду растопить камин пожарче, торфом и углем, затем наконец решился. И что же там было? Золото, конечно, новенькие блестящие гинеи, одна к одной, сию минуту с монетного двора.
Сэр Доминик усадил деда подле себя и долго пересчитывал монеты.
Закончил он считать на рассвете. Сэр Доминик взял с деда клятву, что тот никому ни слова не расскажет. И до поры до времени сговор этот держался в глубокой тайне.
Время шло. Подошли к концу отведенные для раздумья восемь месяцев и двадцать восемь дней. Сэр Доминик с тяжким сердцем вернулся в родовое поместье, не зная, на что решиться. Ни одна живая душа, кроме деда, ни о чем не догадывалась, да и тот не знал и половины.
Близился конец октября, а с ним и назначенный срок. Сэр Доминик все больше терялся в догадках.
Поначалу он решил даже не думать о подобных вещах, не говоря уже о том, чтобы идти на встречу с незнакомцем в лес Мерроу-Вуд! Но стоило ему вспомнить о долгах, как мужество покинуло его, и несчастный транжира снова не знал, на что решиться. За неделю до назначенного дня дела пошли хуже некуда. Из Лондона пришло письмо с известием о том, что сэр Доминик выплатил триста фунтов не тому, кому нужно, и должен уплатить их снова. Другой кредитор требовал вернуть долг, о котором бедолага даже не слыхал. Третий ростовщик, из Дублина, требовал срочно покрыть долг на чудовищную сумму. Сэр Доминик хорошо помнил, что рассчитался с этим кредитором, но, как назло, потерял расписку об уплате. И так далее. Неприятности сыпались, как из рога.
Словом, когда настала ночь двадцать восьмого октября, бедняга чуть не сходил с ума. Требования кредиторов росли, как снежный ком, а ответить было нечем. Оставалось разве что надеяться на помощь зловещего незнакомца.
Делать было нечего. Ступив на скользкую дорожку, приходилось идти до конца. В урочный час сэр Доминик снял с шеи распятие и ладанку с обломком истинного креста Господня, вынул из кармана евангелие. Приняв деньги от врага рода человеческого, сэр Доминик, истовый католик, дрожал от страха и пытался любыми способами оградить себя от власти дьявола, поэтому ни днем, ни ночью не расставался с атрибутами христианской веры. Но в ту ночь он не посмел взять их с собой, поэтому, не говоря ни слова, бледный, как бумага, вложил и деду в руки, взял шляпу и шпагу и, наказав дворецкому дожидаться, отправился попытать счастья.
Ночь была тихая, светлая, луна, хоть и не такая яркая, как в прошлый раз, заливала призрачным сиянием холмы, вересковые пустоши и глухую дубраву.
Сердце сэра Доминика колотилось. Стояла мертвенная тишина, не доносился даже лай собак из деревни в долине. Трудно представить себе место более пустынное и заброшенное. То-то приятель наш страху натерпелся! Ангелы-хранители шептали ему в ухо о спасении души и о райском блаженстве. Тут бы бедняге опомниться да повернуть обратно. Позвал бы священника, покаялся и принял епитимью да зажил бы жизнью праведника. Да верно, долги и убытки свели несчастного с ума. Не ведал он, что творит.