Машина для Инженерных Расчетов). Это была одна из первых ЭВМ, рассчитанных на одного пользователя, – то, что позже стали называть персональными компьютерами. Любопытно, что, когда в 1973 году готовилось очередное издание энциклопедии «Британника», статью «Кибернетика» заказали именно Глушкову.
Рис. 1.10. МЭСМ – первая отечественная ЭВМ
Очень заметным – вначале прикладным, а затем и фундаментальным – направлением кибернетических исследований стал, как его тогда называли, машинный перевод. Он был задуман в нашей стране как решение задачи перевода англоязычных и не только текстов на русский язык с помощью ЭВМ. (Нетрудно догадаться, что в США в те же годы решалась аналогичная проблема перевода русскоязычных текстов на английский.) Этот проект очень быстро превратился в обширную исследовательскую область в силу объективной многосторонности самой задачи и широкого научного кругозора главных организаторов отечественных кибернетических исследований – адмирала-инженера Акселя Ивановича Берга и А. А. Ляпунова. Здесь вместе с математиками работали лингвисты: теоретические разработки в области лингвистики очень быстро оказались фундаментом машинного перевода. Математик и лингвист Владимир Андреевич Успенский писал, что работами двигала иррациональная потребность отыскать в языке законы, своей строгостью напоминающие математику.
Возникли невозможные до того в нашей стране математическая, инженерная и структурная лингвистика. Естественный язык оказался предметом формального описания: скажем, были предложены математические модели грамматики, которые затем оказались чрезвычайно уместными для характеристики языков программирования. Были созданы первые исследовательские группы и лаборатории машинного перевода, в 1957–1960-х гг. прошли первые заметные конференции, издавался «Бюллетень Объединения по машинному переводу» под редакцией лингвиста и переводчика Виктора Юльевича Розенцвейга (при том что само это объединение было полуреальным). Несмотря на повышенное внимание к проблемам структурной лингвистики, не были обойдены вниманием и более традиционные предметы лингвистического анализа, а также семиотика (наука о знаках и знаковых системах). Эти исследования сформировали новое поколение отечественных лингвистов (отметим среди многих корифеев, начавших в те времена свою научную карьеру, Игоря Александровича Мельчука и Вячеслава Всеволодовича Ива́нова). Во многом эти исследования были межпредметными – активное участие в них принимали А. Р. Лурия и дефектолог Иван Афанасьевич Соколянский.
Значимость работ отечественных кибернетиков и лингвистов легко подчеркнуть тем, что заметная часть их публикаций достаточно быстро переводилась на английский и становилась доступной широкому кругу зарубежных специалистов. Не так обстояло дело с физиологами и психологами: их немногочисленные переводы появлялись с большим опозданием. Книгу Анохина[18] на Западе издали только в 1974 году, а книги Бернштейна – только после его смерти (в 1967, 1969 и 1996 годах). Еще одного отечественного классика, упомянутого выше Выготского, перевели лишь через двадцать восемь лет после его смерти в 1962 г.[19] На этом фоне особняком стоит фигура Лурии, который прекрасно знал английский и активно публиковался за рубежом, но и у него в период с 1944 по 1957 годы был значительный перерыв в публикациях.
Большую часть перечисленных в этом разделе математиков можно назвать кибернетиками. Часто они и сами себя так именовали. Однако само положение кибернетики в нашей стране некоторое время было тревожным и сомнительным. Реакция советского партийного и философского истеблишмента на кибернетические публикации была не просто критической, но резко отторгающей, причем по самым грозным основаниям – идеологическим. Упомянутая выше первая книга Винера вышла на английском в 1948 году и в СССР сразу попала «под замок» – в спецхран. Кибернетика была объявлена служанкой капитализма, реакционной лженаукой, «наукой» мракобесов. Добавим еще несколько штрихов: «Кибернетики ничуть не заботятся о том, чтобы подкрепить свои чудовищные утверждения хоть какой-нибудь научной аргументацией… Два кибернетика – или любое другое их число – могут с одинаковым упорством твердить одни и те же избитые идеалистические положения и делать из них одни и те же неправильные выводы, но от этого ни положения, ни выводы не станут достоверней». К сожалению, в этом шабаше приняли участие и отдельные психологи (например, М. Г. Ярошевский, выступивший с разоблачительной статьей в прессе; часть приведенных выше цитат взята именно из нее[20]).
В этих условиях небольшая группа представителей точных и технических наук начала активную борьбу за реабилитацию кибернетики и спасение всей линии связанных с ней исследований. Важность ЭВМ для военного и хозяйственного применения была бесспорна.
Основным действующим лицом здесь выступил математик и инженер Анатолий Иванович Китов, автор одной из первых защищенных в СССР диссертаций по программированию и впоследствии руководитель головного вычислительного центра Министерства обороны СССР. Его с полным правом можно назвать спасителем кибернетики и всего информационного подхода в нашей стране. Учитывая идеологический характер нападок, ситуация была более чем серьезной. О «подводной» стороне этой истории известно немного. Наблюдаемая часть состояла из нескольких ярких публичных выступлений сторонников кибернетики. Решающие события произошли в 1955 году, когда одна за другой вышли две принципиальные статьи – «Основные черты кибернетики» математика Сергея Львовича Соболева, А. И. Китова и А. А. Ляпунова в журнале «Вопросы философии» (основном идеологическом рупоре тех времен) и «Техническая кибернетика» А. И. Китова в журнале «Радио». Эти статьи доказывали прикладную ценность кибернетики и всего связанного с ней комплекса идей, а также необоснованность идеологических нападок на нее. В итоге кибернетика, а заодно с ней и информационный подход были спасены.
1955 год считается датой снятия партийного запрета с кибернетики. В следующем году Китов выпустил книгу «Электронные цифровые машины» – первое открытое систематическое изложение разнообразных вопросов, связанных с ЭВМ. Затем очень быстро появились книги Игоря Андреевича Полетаева[21] «Сигнал» (1958) и Модеста Георгиевича Гаазе-Рапопорта «Автоматы и живые организмы» (1961). Обе помимо достаточно сложных профессиональных разделов включали в себя и научно-популярные части, немало способствовавшие известности разрешенной теперь науки. Для Китова же эта история закончилась плохо: несколько позже он был исключен из рядов КПСС и уволен с работы.
Несмотря на отмену запретов и бурное развитие кибернетики и информационного подхода, когнитивная психология на отечественной почве так и не прижилась. Не возникло и никакой отечественной альтернативы. Любопытно разобраться, почему вышло именно так.
К 1950-м годам вся исследовательская психология в СССР была относительно небольшой как по численности ученых, так и по количеству публикаций и проводимых работ. Можно отметить ее прикладные успехи (например, при реабилитации раненых в ходе Великой Отечественной войны), и явное повышение авторитета (в 1947 году психология и логика стали обязательными предметами в старших классах школы и оставались таковыми до 1958 года). Но, несмотря на это, психология, хотя и косвенно, оказалась под огнем идеологической критики, прозвучавшей на так называемых Павловских сессиях[22] 1950 и 1951 годов.
Стремление к тотальному государственному регулированию содержания научных исследований и минимизации контактов с Западом привело к жестким оргвыводам, после которых физиологи, невропатологи, психиатры и психологи приходили в себя несколько лет, а изоляция от зарубежных научных веяний стала еще более полной. Так что на непосредственное участие в когнитивной революции у отечественных психологов шансов не было.
При этом в СССР проводились вполне профессиональные исследования познавательных процессов, а в конце 1950-х – начале 1960-х гг. с некоторым запозданием относительно американской психологии появились работы, которые можно с полным правом отнести к когнитивным. Большей частью они были направлены на прикладные цели и связаны с инженерной психологией – областью исследований, которая занимается взаимодействием человека с техническими устройствами и возможными ошибками, которые могут возникнуть при этом. Управление сложной техникой связано с громадными рисками и требует квалифицированных операторов. Исследованием их труда и занимались в первую очередь инженерные психологи, по необходимости обращаясь и к познавательным процессам. Психолог Владимир Петрович Зинченко в 1961 году организовал в НИИ автоматической аппаратуры первую в стране лабораторию инженерной психологии. В 1962 году был создан ВНИИ технической эстетики, который, помимо промышленного дизайна, занимался широким кругом проблем, включая инженерно-психологические.
Развитие советской психологии в 1960-х шло поступательно. Чуть ранее, в 1955 году, возник журнал «Вопросы психологии» – первый и единственный тогда в СССР научный психологический журнал. В 1966 году были созданы два первых психологических факультета – один в Московском, второй в Ленинградском (ныне Санкт-Петербургском) государственных университетах. Начали шире издаваться труды отечественных авторов и переводы западной психологической литературы. Отметим сборник «Психология мышления»[23], в котором под одной обложкой неожиданно встретились гештальтисты, специалисты по искусственному интеллекту и когнитивные психологи К. Дункер, Г. Гелернтер, Г. Саймон, А. Ньюэлл, Дж. Шоу и другие. В 1971 году состоялось открытие Института психологии Академии наук СССР – ИП АН (его организатором и первым директором был психолог Борис Фёдорович Ломов). Это второй научно-исследовательский институт по психологии в нашей стране – первый (Психологический институт при Московском университете) был создан психологом и философом Георгием Ивановичем Челпановым на средства мецената С. И. Щукина почти за 60 лет до этого – в 1912 году.