— Двести фунтов! — воскликнула я.
— Причем с гарантией. Если что — я могу прийти снова и опять получить исцеление.
— Но он же все сделал с первого посещения. Какой тебе смысл ходить туда постоянно?
— Вот почему он заламывает такую цену. Это стоит денег.
Дэвид снова кланяется и разгибается, вызывающе мне ухмыляясь. Я мотаю головой и иду искать детей.
Позже, когда все семейство собралось у телевизора, я в очередной раз удивилась царящей в доме привычно домашней атмосфере. Словно ничего и не произошло: не было ни Стивена, ни проблем с Дэвидом — ничего. Жизнь катилась по ровной колее. Мы мирно сидели с тарелками у телевизора и смотрели «Прогулки с динозаврами». Этот семейный ритуал напоминал отчаянно смелый, закаленный пустынный цветок, готовый распуститься на самой негостеприимной почве.
Дэвид, впрочем, не оставлял попыток разрушить гармонию — сначала он улегся на пол и стал «качать пресс» (размер талии и общая физическая форма приводили Дэвида в едва ли не большее расстройство, чем спина), одновременно восхваляя способности ГудНьюса, но тут на него зашикали дети, чтобы не мешал смотреть телевизор, и тогда Дэвид стал прикалываться над текстом ведущего.
«Три недели спустя, — вещал Кеннет Брана, — самцы возвращаются для новой попытки спаривания».
— Ты уверен, Кен, что это не происходит уже на следующую ночь? — иронизировал Дэвид. — Ведь все это случилось сто миллионов лет назад. А ты, выходит, можешь вычислить, сколько там дней прошло между свиданиями.
— Помолчи, Дэвид. Детям нравится.
— Немного конструктивной критики им не повредит.
— В детстве как раз ее тебе и не хватало.
В конце концов нам удалось поладить и досмотреть сериал до конца, потом выкупать детей, уложить их спать и почти в полном безмолвии поужинать. Все это время я была на грани. Я собиралась что-то сказать им, даже совершить какой-то поступок. Вот только что именно следует говорить и делать — я не имела никакого представления.
На следующее утро во время завтрака Том не сводил глаз с меня и Дэвида, так что вскоре мне стало неуютно. Он вообще неуютный, если так можно выразиться, ребенок, то есть умеющий ставить взрослых в тупик. Нет, я не хочу ничего плохого сказать о своем сыне. Ну, знаете, как это говорят: непоседа, шалун и все такое, то есть у него есть весь набор детских недостатков, которые также могут рассматриваться и в качестве достоинств, смотря куда они устремлены. Том спокойный, быстрый на подъем и прямодушный ребенок. Причем чересчур прямодушный. То, что называется «простота хуже воровства». Он живое олицетворение ребяческой одаренности без проявления заметных талантов.
— В чем дело, Том? Что ты так уставился? — спросила я наконец. — Что с тобой происходит?
— Ничего.
— А почему ты все время смотришь на нас?
— Хочу увидеть, как вы начнете разводиться.
В фильме в этот момент я должна была бы поперхнуться кофе и забрызгать блузку, создав уморительную сцену. Но в жизни я просто зарядила ломтики хлеба в тостер, воспользовавшись этим поводом, чтобы отвернуться.
— С чего ты взял? — спросила я, не оборачиваясь. — С чего ты взял, что мы разводимся?
— Слышал в школе.
Сказано это было совершенно обыденным тоном. Детство — это время, когда информация слетается к тебе со всех сторон, и для Тома все равно, сказал ему это папа, мама или Билли из второго «в».
— Кто это тебе сказал? — тут же встрял Дэвид, тем самым немедленно выдав себя как источник утечки информации.
— Джо Сэлтер.
— Что еще за Джо Сэлтер, черт возьми, хотел бы я знать?
— Это парень из школы. Мой одноклассник.
— И какое это имеет к нему отношение? Отчего это Джо Сэлтера так заинтересовал вопрос, который не имеет к нему никакого отношения?
Том пожал плечами. Его не интересовал Джо Сэлтер. Его интересовало, собираемся ли мы с Дэвидом разводиться и как именно мы будем это делать. В общем, его позиция была мне вполне понятна.
— Разумеется, мы не собираемся разводиться, что за бред, — сказала я.
Дэвид тут же посмотрел на меня с нескрываемым торжеством.
— Интересно, откуда Сэлтеру стало известно, что мы собираемся развестись?
— Не знаю, — ответила я. — Тем более что мы не разводимся. И вообще, не понимаю, какое нам дело, что сказал или чего не сказал Джо Сэлтер.
Я впервые слышала это имя, но за три минуты оно уже меня достало. Передо мной возник назойливый образ белокурой бестии с ангельской внешностью, которая вводит в заблуждение всех, кроме его классной руководительницы и нас с Дэвидом — людей, которые увидели его порочную изнанку.
— Нам же, наверное, это лучше известно, чем твоему однокашнику. А пока мы как будто женаты, не так ли, Дэвид?
— Ну, если ты не имеешь ничего против, будем считать, что это именно так.
Мне нет необходимости заглядывать в душу Дэвида, чтобы понять, какое торжество его переполняет — о, он празднует победу! — и не могу сказать, что я его за это порицаю.
— Так вы будете разводиться или не будете? — нетерпеливо поинтересовалась Молли.
Боже мой. Наконец-то впервые в жизни я увидела, до чего у нас все запущено. Теперь мне стало понятно, что ни в коем случае, ни под каким видом не следовало затевать этот разговор. Мы надкусили червивое яблоко и только теперь обнаружили, с чем имеем дело.
— Мы и не собирались, — сказала я.
— А с кем мы будем жить после развода?
— А с кем бы ты хотела? — тут же встрял Дэвид.
Подобные вопросы вам не порекомендуют даже в самых жестоких и радикальных книгах о детском воспитании.
— С папой! — сказала Молли. И тут же развила свою мысль: — Но только не с Томом. Том может переехать к мамуле. Так будет по-честному.
— Папа шутит, — торопливо сказала я Тому, но, подозреваю, непоправимое уже свершилось.
Дэвид рассорил брата с сестрой, дочь с матерью и сына с отцом, причем уложился в рекордный срок — за это время можно было разве что покончить с миской хлопьев «Голден Грэмс». А я только что обещала не разводиться с ним. Ну вот, приехали! — как сказали бы сейчас мой братец и сын вместе с Гомером Симпсоном.
По моему настоянию Дэвид в обед пришел ко мне в поликлинику. Мы заглянули в ближайшую забегаловку, чтобы обсудить случившееся за завтраком. Дэвид ничуть не раскаивался в том, что произошло. Такова его позиция — никогда и ни в чем не раскаиваться.
— Если мы в самом деле не собираемся разводиться, то не вижу ничего страшного в том, что случилось. Это чисто гипотетическая ситуация.
Как вам нравится такое выражение: «чисто гипотетическая ситуация»?
— Продолжай, Дэвид. У тебя, наверное, есть еще что сказать. Продолжай в том же духе.
— А что? Что я такого делаю?
— Расставляешь капканы.
— Значит, в моих словах «если мы не собираемся разводиться…» ты видишь капкан?
— А ты хотел, чтобы я сказала при детях: «Ах, потерпите, в скором времени мы с папой разъедемся, и наступит иная жизнь…» Ты же меня постоянно клюешь за непоследовательность, за то, что тебе я говорю одно, а детям другое.
Некоторое время я с жалостью смотрела на расставляемые им нелепо очевидные мины (нет ничего странного в том, что автор «Ревнителей Гринписа» так же нелепо очевиден в разговоре, как и его проза). Однако я в своей сентиментальности зашла слишком далеко. Я сделалась небрежна в словах, и Дэвид с готовностью подхватил мою последнюю реплику.
— Погоди, погоди. Что ты говорила мне, когда звонила из Лидса?
— Ничего не говорила… Ну, говорила, конечно, но тогда я просто хотела…
— Нет. Что ты сказала? Не увиливай.
— Сам знаешь что.
— Повтори.
— Не надо так, Дэвид.
— Что значит «не надо, Дэвид»?
— Не надо говорить в таком тоне. И вообще, ты знаешь, что я тогда сказала тебе, и знаешь, что я сказала утром детям.
— То есть ты продолжаешь настаивать, не так ли? Настаивать, да? Последовательная борьба за свои права? Это и есть твоя позиция?
— Понимаю, с твоей точки зрения, все это выглядит непоследовательно.
— А с твоей? Очень было бы интересно узнать, чем это является с твоей точки зрения? Если она у тебя вообще есть. Нет, мне в самом деле интересно. Я хочу знать, как можно сначала требовать развода, потом говорить, что ты его не желаешь, и при этом никто не должен подавать виду, что знает о происходящем.
— Дело совсем не в этом.
На самом деле я собиралась выяснить другое. Как он мог предложить дочери выбирать между родителями, как он дошел до такого? Почему он так бездумно жесток по отношению к Тому? А еще — почему он рассказал родителям маленького мальчика по имени Джо Сэлтер, или друзьям маленького мальчика по имени Джо Сэлтер, или пусть даже самому маленькому мальчику по имени Джо Сэлтер о наших семейных проблемах? Понятно, что я захочу прояснить эти вещи, понятно также, что он захочет узнать, почему я сказала ему, что желаю подвести черту под нашими взаимоотношениями, — это же яснее ясного. Но для откровенного разговора у нас есть только обеденное время, а тут и жизни не хватит, чтобы все решить. Конечно, можно раздробить беседу за завтраком на фрагменты, ни один из которых с другим потом не сложишь; а сколько таких фрагментов, таких кусочков, сколько таких крошек можно извлечь из последней четверти столетия, которая вместила наше обоюдное сосуществование? Он говорит — я говорю, и снова он говорит — и я говорю… Мы без устали, без остановки обмениваемся мнениями. Так больше нельзя. Это не тот путь, по которому я согласна идти. Это вообще не путь — это дорога в никуда. Получается, единственное, чего мы достигли за эти годы, — это невообразимая путаница, из которой я теперь не вижу выхода, кроме как…
— Слушай, Дэвид, я просто не представляю, как выпутаться из этой ситуации.
— О чем ты? Ну о чем ты теперь заводишь разговор?
Я попыталась подыскать слова — хотя они уже давно были наготове, те самые слова, которые я ему уже сказала однажды. Слова, которые взяла назад сегодня утром. Но, к счастью, они так и не пришли мне на язык — вместо этого я ударилась в слезы и рыдала, рыдала, рыдала, пока Дэвид не вывел меня из кафе на улицу.