– Пятьдесят. Принеси ему курицу.
После этого он опять поднялся и сказал таким голосом, как будто у него в горле перекатывался десяток камней:
– Джентльмены, вы извините, если мы с мистером Хадсоном покинем вас на пару минут?
Он посмотрел на меня, и две спеленатые гусеницы выпрямились, объединившись в одной куколке.
– Пошли выпьем чего-нибудь.
Я оглянулся на Майклов и последовал за Винклом в дальний угол бара.
– У тебя потрясающий голос, – сказал он, – и несколько очень хороших песен. Просто убойных.
Я поблагодарил его и постарался убедить себя, что появившееся дурное предчувствие – это всего лишь нервы.
– Я готов предложить тебе контракт, – продолжил он. – Здесь и сейчас.
Сердце застучало, как целая ударная установка, звук которой чувствуешь всем телом, от головы до пят, и, как ни странно, первая мысль была о моей новой соседке. Я представил, как взлетаю по лестнице, врываюсь в квартиру и сообщаю ей, что группа только что подписала контракт. Ее щеки порозовеют, как сегодня утром после бега. Ее кожа будет теплой и солоноватой. Она бросится в мои объятия, поцелует меня и увлечет за собой вниз, и мы займемся любовью на кухонном полу, как две собаки.
– Но, – сказал Винкл, грубо выдергивая меня из увлекательной фантазии, в которой, пожалуй* было слишком много маловероятных допущений. – Но нам нужен только ты.
Я уставился на его брови и не мог отвести от них глаз. Я сказал, что, наверное, неправильно его понял, хотя не сомневался, что понял так, как надо.
Он сказал, что мне надо на фиг избавиться от своей группы, и объяснил:
– Ты лучше, чем они.
По словам Винкла, подписывать контракт с четырьмя музыкантами – значит искать на свою задницу неприятностей. И в любом случае он считает, что «Бананафиш» – это Пол Хадсон.
Я ничего не ответил, и мне показалось, что он собирается начать лекцию по второму кругу. Тогда я поднял руку, призывая его к молчанию, а заодно и пытаясь остановить мир, который с бешеной скоростью крутился вокруг меня.
– Это самый главный шанс в твоей жизни, Пол. Не говоря уже о куче денег.
И он назвал сумму: триста пятьдесят тысяч долларов.
Повторяю помедленнее: триста пятьдесят тысяч зеленых американских, черт подери, баксов.
Я прижался лбом к стойке бара, потом поднял голову и посмотрел на стол, за которым сидели Майклы.
– Они мои друзья.
Винкл пообещал, что скоро у меня будет гораздо больше друзей, чем мне требуется, и перешел к основным пунктам контракта. Я внимательно их выслушал, отчетливо чувствуя, как апельсиновый сок, выпитый час назад, разъедает кислотой внутренности. Я понадеялся, что, может, он разъест и рак.
С отчаянием, в котором не хотелось признаваться даже самому себе, я спросил Винкла, не можем ли мы придумать какой-нибудь выход. Может, хотя бы начнем записывать с группой, а там посмотрим, как пойдет.
Он ответил, что для него совершенно очевидно, что я должен петь один.
Но ведь и в этом случае мне должен кто-то аккомпанировать?
– Пол, лучшие студийные музыканты в стране стоят у нас в очереди.
– Мне не нужны ваши чертовы студийные музыканты. Мне нужны Майклы.
– Это не обсуждается.
Я сказал, что мне надо немного подумать. Как в тумане я нашел туалет, вошел в кабинку, опустил крышку унитаза, сел на нее, обхватил голову руками и уставился на пятна мочи, покрывающие пол, одновременно размышляя над только что сделанным предложением и над тем, почему эти уроды не могут попасть струей в унитаз, который в диаметре больше, чем моя голова и задница Винкла, вместе взятые.
Мне мешал дышать большой комок в горле, хотелось курить, поджелудочная болела как ненормальная, и в течение целых двух жалких минут я думал, что соглашусь.
Я не знаю, провел я там пять секунд или пять часов, и совсем не помню, как вернулся в бар, но помню, как подошел к Винклу и пробормотал:
– Я не могу этого сделать.
И даже не обернулся, когда он прокричал мне вслед мое имя, потому что очень боялся, что он сможет уговорить меня.
На столе уже стояли куриные палочки и две розетки с соусами: одна – с кетчупом, другая – с какой-то жирной салатной заправкой. В нормальном состоянии я ни за какие деньги не стану есть куриные палочки с салатной заправкой, а тут взял кусок и опустил в нее.
Бёрк спросил, что случилось, и я ответил:
– Потом скажу. Пошли отсюда.
Анджело, который заказал стейк из вырезки и выбрал в меню самое дорогое вино, предложил:
– Может, поедим сначала?
Я вытащил их на улицу. По дороге домой к их глубокому разочарованию я рассказал, что мы с Винклом не сошлись во мнениях относительно направления группы. Они задавали миллион вопросов, а я повторял только одно:
– Я не хочу об этом говорить.
Интересно, что врать было так же трудно, как сказать правду.
Продолжение следует. Опаздываю на работу.
Все.
Редакция «Соники» занимала весь пятнадцатый этаж высокого, ничем не примечательного здания, расположенного сразу за Коламбус-сёркл. Главный редактор Терри Норт разговаривал по телефону, когда я зашла в его заваленный бумагами кабинет. Не отрываясь от беседы, он предложил мне присесть жестом, которым обычно прихлопывают мух.
Первое, что он сообщил мне, закончив разговор, было то, что я очень похожа на его маленькую сестренку Магги, которую сбил пьяный водитель, когда ей было двадцать лет.
Я не нашлась, что на это ответить.
– Мистер Норт, я хотела поблагодарить…
– Называй меня Терри. И благодарить меня не за что. Я взял тебя на работу не потому, что тебя рекомендовал Дуг, а потому, что ты написала превосходную статью. Я знаком с ним с семидесятых, и мне ни разу не удалось так разговорить его.
Терри был немного старше пятидесяти, высокий с темным коротким ежиком на голове и дружелюбными, хотя и резковатыми манерами.
За моей спиной раздался женский голос, произнесший с нескрываемым сарказмом:
– Значит, это и есть маленький дружок Дуга Блэкмана.
Терри представил меня Люси Энфилд.
– Если хочешь получать хорошие задания, тебе придется быть с ней очень любезной, даже если она не всегда будет любезна с тобой.
Люси Энфилд была артдиректором журнала. Она славилась крутым характером и высокомерием, одевалась с аристократическим шиком и не сомневалась, что понимает в музыке больше, чем все недовинченные профессионалы, работающие под ее началом.
У нее были длинные ноги, узкие щели глаз и агрессивная улыбка. С самого начала она расставила точки над «i», объяснив мне, что именно она является главной силой на музыкальной сцене Нью-Йорка:
– Если я не знаю про кого-то, значит, их не стоит и слушать.
– Вы когда-нибудь слышали про «Бананафиш»? Я надеялась, что на новой работе смогу быть полезной для Майкла.
– Нет, – ответила Люси, – но название идиотское. На кого они похожи?
Я решила, что «кого» вместо «что» очень показательно. К тому же «Бананафиш» совсем не идиотское название. А если и идиотское, тогда то же самое можно сказать про все великие группы.
Примечание: Я понятия не имела, на что похожа «Бананафиш». Я их еще не разу не слышала…
– На «Радиохэд», – ответила я на всякий случай. Я подозревала, что между группами нет ничего общего, но на музыкального критика это должно было произвести впечатление.
Люси заинтересовалась.
– А где они играют?
– В основном в «Кольцах Сатурна».
Интерес тут же увял.
– Элиза, «Кольца Сатурна» – это место, куда группы уходят умирать.
Терри сказал, чтобы я зашла к нему в конце дня, и мы с Люси направились на экскурсию по помещениям редакции, которые оказались далеко не такими шикарными, как я ожидала, и вполне могли принадлежать какой-нибудь фирме, торгующей продуктами питания.
Чтобы добить меня окончательно, Люси повторила свой старый трюк, представив меня одному из старших редакторов как «дружка Дуга Блэкмана».
Я знала эту женщину не больше пятнадцати минут, но мне казалось, что я ненавижу ее всю жизнь.
– Надеюсь, ты не рассчитывала на просторный кабинет с окнами в парк, – сказала Люси, остановившись наконец у крохотной кабинки, отделенной перегородками от десятка других таких же кабинок помощников редакторов.
В кабинке были стол, стул, компьютер и – единственный луч надежды – кофейная кружка с фотографией «Ю-Ту» периода «The Joshua Tree», вероятно оставшаяся от предыдущего обитателя. Ровно посредине шляпы Эджа была небольшая щербинка, как будто кто-то сыграл с ним в Вильгельма Телля.
Люси показала на две большие бумажные стопки и два компакт-диска с надписью «Рекламный экземпляр».
– Письма в редакцию, – пояснила она. – Разберись, есть ли в них что-нибудь годное для печати. А компакты надо прослушать и сделать обзор для следующего номера.
Я дождалась, пока Люси выйдет из комнаты, и устало опустилась на стул. Похоже, я попала, но нельзя сейчас об этом думать, чтобы не разреветься или, еще хуже, не побежать немедленно на автобусный вокзал и не прыгнуть в автобус, направляющийся в никакой город.
Я бессмысленно пооткрывала ящики письменного стола, потом включила компьютер и провела остаток дня, слушая один из дисков, которые надо было рецензировать. Диск назывался «Шоколадная морская звезда и хот-дог с душистой водой». По моему скромному мнению, это был полный отстой, но мне предстояло изложить эту мысль пятью сотнями связных и хорошо продуманных слов.
В шесть часов я отправилась к Терри.
– Как идут дела, Маг? – Он покрутил шеей, и раздались два громких щелчка. – Не возражаешь, что я называю тебя Маг?
– Нет, – ответила я, хотя и подумала, что это довольно странно.
– Все в порядке? Ты какая-то серая.
Я подошла поближе и понизила голос:
– Может, не стоит спрашивать, но что, Люси всегда такая, или я как-то особенно ее раздражаю?
– И то и другое. – Терри объяснил мне, что в «Сонике» существует строгая иерархия. Сама Люси начинала как внештатник, работала по шестьдесят часов в неделю, чтобы пробиться наверх, и поэтому ненавидит любого, кто не начинал, разбирая письма в приемной, а особенно если место получено благодаря «постельным связям».