IX-е) Поелику пишу я сие начертание на самыя несчастныя обстоятельства империи, то предположив, что невзирая на все попечения и преграды, вторгнется неприятель на какую-либо из столиц или просто в сердце империи, то натурально пресёчет все транспорты продовольствия нашим войскам, а потому и нужно о сем заблаговременно подумать, каким образом и где учредить на судоходных реках запасные магазейны, из коих бы в будущем году можно было черпать безпрепятственно продовольствие наших армий.
X-е) Наконец, наполняя сие начертание, из пламеннаго усердия, всем тем, чтó мне вскорости в голову пришло для спасения отечества, то и нужно вышней власти сообразиться с известными ей более меня обстоятельствами и с благоразумием полезным государству, и чтó нужно, тó употребить в действо, а чтó не нужно, тó отвергнуть, – прося великодушнаго прощения, что ревность завлекла меня иногда в излишество. Впрчем, как бы то ни было, заключу вкратце, что вражеский пожар бежит быстро, и к остановлению его нет другаго средства, как с такой же скорорешительностью быстро вознести противный пламень, а иначе всё погибнет.
14 июля 1812
Лето 1812 года было для Державина временем тревог, дошедших до полного разочарования в политике Александра I. Казалось, что кругом предательство и разгильдяйство. Чем он мог помочь Отечеству во дни нашествия Великой армии Наполеона? Державин составил Записку, в которую вложил весь свой управленческий и военный опыт. Особое внимание уделил мерам по предупреждению междоусобиц. «Не поздно ли спохватились?» – эта мысль мучила Державина тем летом.
Александр Ильич Бибиков
Посвятив краткую, но наполненную славными деяниями жизнь свою на службу отечеству, Александр Ильич Бибиков по всей справедливости заслужил уважение и признательность соотечественников; они не престанут воспоминать с почтением полезныя обществу делá сего знаменитаго мужа и благословлять его память.
Читая о службе и переменах в оной сего примернаго государственнаго человека, всякий легко усмотрит необыкновенныя его способности, мужество, предусмотрение, предприимчивость и расторопность, так что он во всех родах налагаемых на него должностей с отличием и достоверностию был употребляем, везде показал искусство своё и ревность, не токмо прежде, в царствование императрицы Елисаветы, но и во многих поручениях от Екатерины Великой ознаменованныя успехами. Он был хороший генерал, муж в гражданских делах проницательный, справедливый и честный; тонкий политик, одарённый умом просвещённым, всеобщим, гибким, но всегда благородным. Сердце доброе его готово было к услугам и к помощи друзьям своим, даже и с пожертвованием собственных своих польз [2]; твёрдый нрав, верою и благочестием подкреплённый, доставлял ему от всех доверенность, в которой он был непоколебим; любил словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке, знал немецкий и французский и незадолго пред смертию выучил и английский; умел выбирать людей; был доступен и благоприветлив всякому, но знал однако важною своею поступью, соединённою с приятностью, держать подчинённых своих в должном подобострастии. Важность не умаляла в нём веселия. А простота не унижала важности. Всякий нижний и вышний чиновник его любил и боялся. Последний подвиг к защите престола и к спасению отечества соверша, кончиною своею увенчал добродетельную жизнь, к сожалению всей Империи тогда пресекшуюся.
1816
Этот небольшой очерк Державин написал незадолго до смерти. Память о генерале Бибикове, который привлёк поэта к борьбе с пугачёвщиной, Державин свято хранил до последних дней. Упоминал его в стихах. Заметки Державина стали предисловием к изданным в 1817-м «Запискам о жизни и службе Александра Ивановича Бибикова».
Часть вторая. Рассуждения и мысли
Рассуждение о достоинстве государственного человека
Одобренное благосклонным вниманием почтенных посетителей разсуждение о любви к отечеству, вдохнуло и в меня дерзновенную мысль покуситься на опыт такого же сочинения о достоинстве государственнаго человека, для того что он более других сограждан должен быть одушевлен, движим и руководствован сею благородною страстию. Он должен любовью к отечеству жить, вливать ее в своих подчиненных и быть примером в ней всему государству.
Но при первой черте сего моего покушения чувствую или предузнаю уже недостаток в моих способностях, а также и препону в свободном изъяснении моих мыслей. Не стыжусь в сем признаться, для того что поручаю себе внушать единственно истине и чистосердечию. Недостаток мой исповедую в том, что я был воспитан в то время и в тех пределах Империи, когда и куды не проникало еще в полной мере просвещение наук не токмо на умы народа, но и на то состояние, к которому принадлежу. Нас научали тогда вере – без катихизиса; языкам – без грамматики; числам и измерению – без доказательств; музыке – без нот, и тому подобное. Книг, кроме духовных, почти никаких не читал, откуда бы можно было почерпнуть глубокия и обширныя сведения царственнаго правления; а потому и не льщуся я удовлетворить блистательной теории нынешних политиков, ниже пленить слушателей убедительным слова моего красноречием. В препятствие же себе предполагаю то, что быв сам правителем многих и немаловажных частей государственнаго строительства и находясь теперь простым гражданином, опасаюсь, чтоб не отнесено было чего похвального к моему, а наставительнаго или паче укоризненнаго к другим лицам. Я весьма сего не желаю.
И по сим причинам, или лучше, по знанию враждебнаго света и шаткости сердца человеческаго надлежало бы мне тотчас остановить перо мое и не касаться нежных струн самолюбия; но поелику побуждает меня любовь к отечеству, чтоб сообщить ему нечто полезное; поелику живу я в такое благополучное и редкое время, когда дозволяется мыслить и что мыслим, говорить свободно, то и заменяю я недостаток моей теории опытами слишком сорокалетней службы, в которой, без всякой подпоры и покровительства, начав с звания рядоваго солдата и отправляя чрез двенадцать лет самыя нижния должности, дошел сам собою до самых высочайших; в разсужденйи чего и думаю, что сказанное мною заслужит некоторое уважение.
Касательно же неудобства откровенно говорить, всякий благоразумный разсудит, что закатившийся отблеск планеты не затемняет сияющих светил, и тень скончавшихся не пугает бодрственно живущих, как и никакая мечта не должна огорчать благоразумия. Но ежели бы и принял кто из сказаннаго мною нечто с некаким намерением, то поелику истины, разсеянныя в моих сочинениях, давно всем уже известны и с благоугодностию приняты моими соотечественниками, и потому не позволяю я себе мыслить, чтоб они и ныне в каком превратном смысле истолкованы были. Я здесь не скажу ничего новаго, но только то, что в продолжение сказанных лет в разных моих должностных занятиях, в частых, скорых и неожиданных переменах фортуны, по ревности моей к благу общему, заметить мог и на досуге, между отправлением дел и разсеянной жизнью, пламенными чертами поэзии успел бросить на бумагу; но теперь в спокойном положении, елико в силах, с пристойною обдумчивостию собрал все те искры в одну совокупность, и при старости моей по опытам составлю идеал или мысленный образ государственнаго человека. Не думаю, чтоб на меня кто за сие вознегодовал.
Впрочем, ежели я дерзал говорить Екатерине, что она за всякую слезу и каплю крови народа ея пролитыя Всевышнему ответствовать должна; Павлу, – что правда лишь над вселенной царь; Александру, – чтоб был на троне человек, то не опасаюсь я никакой себе и ни от кого за истину неприятности. Я беседую с прямыми сынами отечества, и сердце всякаго из вас вступится за меня. Так, ежели величие души познается из небоязненных изречений правды, то коль несравненно суть те более, которые, внимая ее, не огорчаются. Сие великодушие, сия безсмертная слава в особенности принадлежит тем монархам, пред престолом которых имел я счастье предстоять.
Приступим к делу. Я хочу изобразить, для созерцания юношества, достойнаго государственнаго человека: Не того любимца монарха, который близок к его сердцу, обладает его склонностями, имеет редкий и завидный случай разливать его благодеяния, приобретая себе друзей, ежели их тем приобрести можно. Не того расторопнаго царедворца, который по званию своему лично обязан угождать государю, изыскивать для облегчения его тяжкаго сана приятное препровождение времени, увеселения, забавы, поддерживая порядок и великолепие двора его. Не того царского письмоводца, трудящагося таинственно во внутренних его чертогах, изливающаго в красивом слоге мысли его на бумагу. Нет; но того открытаго, обнародованного деловца, который удостоен заседать с ним в советах, иметь право непосредственно предлагать ему свои умозрения, того облеченнаго великою силою действовать его именем и отличеннаго блистательным, но вкупе и опасным преимуществом свидетельствовать, скреплять или утверждать его высочайшие указы своею подписью, отвечая за пользу их честью и жизнию. Словом, я хочу описать посредника между троном и народом, изъяснить достоинство государственнаго человека, министра или правителя, того, который бы был вседействующею душою царя Федора Иоанновича, или надежным орудием Петра Великаго. Вот его качества: он благочестив, издетства напоен страхом Божиим, яко началом всякой премудрости…
Если разсуждение о любви к отечеству приобрело благосклонное внимание почтенных посетителей, то о достоинстве государственнаго человека иногда заслужит также уважение, когда дарования моего к объяснению онаго будет достаточно, ибо благородное чувство сие более прочих сограждан должно одушевлять правителей царств. Так, любовь к отечеству, яко главное свойство великих душ, должна воспитывать боляр от самаго их рождения, руководствовать ими от самой юности во все течение их жизни, показываться им единственным предметом во всех их разсуждениях, во всех их действиях, дабы современем не чрез что другое, как чрез заслуги токмо явиться им образцами всему государству и быть наставниками, отцами их подчиненных. Но при самой сей верховной и необходимой добродетели разсмотрим, какия еще качества составлять могут государственнаго человека во всех его отношениях.