Пётр Великий, образовав Россию в политическое бытие, установя суды, и нижние и средние, а над ними Сенат, изъявил великому только духу свойственное, всенародное признание, что он не Ангел, – что один человек везде успеть не может. А поелику совершенство достигается временем, и единым опытом примечаются недостатки: то и он, конечно, устроил бы верховное своё правительство удобнейшим и надёжнейшим к отправлению дел и меньше подверженным к перемене способом, если б только достало к тому время его жизни; ибо от премудраго сего монарха не могла скрыться та истина, что управлять Россиею со славою и споспешествовать ея счастию, при ея пространстве, при разных народах, в ней обитающих, при религии, обычаях, нравах и климатах владычествующих, никто не может удобнее, как монарх самодержавный, но царствующий по законам, – как монарх, коего единая, сообразная тем же законам воля исполняется скоро, и общим повиновением содержит согласие и целость государства, – что никакое политическое тело, без властей или сил ему потребных сохраниться и управляться порядочно не может; что к существованию его необходимы:
власть законодательная,
власть судебная,
власть исполнительная, и
власть оберегательная; —
что в самодержавном правлении все власти сии предполагаются в одном лице государя. А как всякий таковой единоначальный властитель или самодержец – не Бог, или, как сам Пётр сказал, не ангел и один всего исправить не может: то и нужно, чтобы всякая из помянутых властей была монарху орудием, которым бы, подобно как солнце лучами своими, освещал и согревал государство и, взаимным обращением их к себе, сохранял вместе и бытие, и сияние своё. Без такого теснаго союза монарха с властями своими не может быть ни мудрых законов, ни скораго их исполнения, ни вернаго правосудия, ни надёжной безопасности, и даже собственно не может быть самаго государя.
На сей конец Пётр Великий, на время отлучек своих из государства, учредил вместо себя Правительствующий Сенат, а во время присутствия своего, представляя в Сенате лицо председателя его, все помянутыя силы или власти свои вверил сему верховному правительству, с тем только, чтобы он сам всё утверждал и совершал. Сенату дал он право управлять именем своего величества; над всеми же силами или властями поставя себя главою, учинил себя блюстителем целости всего; словом: он сделал так, что Сенат был в нём, а он в Сенате. Но поелику по частым отлучкам своим и разным великим занятиям не имел он времени (как думать должно) учредить права Сената на совокупном и непоколебаемом основании; а по тогдашним простым нравам будучи со всеми в свободном и личном обращении, не имел, может быть, и нужды разделять сии власти между собою и назначить для каждой особенные к себе, как к средоточию их б, пути, кроме одной власти оберегательной: то и вышло, что сия власть, по праву начальства своего над канцеляриею Сената, имея, по кончине его, во время царствования императриц, свободный и единственный доступ к престолу, вместила в себе все другия силы и власти.
А как лица, власть таковую носившия, при всех их способностях и ревности к службе, не могли одни, сами собою, всего по должностям прочих властей придумать, всего разсмотреть, всего исполнить и всего, как надлежало бы, предостеречь: то и было последствием такого положения вещей, что все власти, Сенат составляющия, стали принимать приказания и чинить донесения свои монархам не сами лично, а через третии руки, и больше посредством власти оберегательной. Но поелику не возможно, чтобы в одном человеке была власть оберегательная, в одно и то же время, властию и судебною, и исполнительною, и законодательною: то последовало естественно, что власть законодательная иногда не предусмотрела, судебная погрешила, исполнительная и в правом деле умедлила; оберегательная же, вмещая все эти власти в себе, не стала сама на себя доносить; а сверх сего, многия места, не будучи починены Сенату, действовали, по этому самому, не в общем круге дел, а часто и разнообразно по одному и тому же предмету, отчего все вообще помянутыя государственныя власти, яко пружины политическаго тела, перестали действовать совокупно к одной цели, перестали друг друга побуждать и подкреплять. Дух равнодушия овладел чинами Сената; верховное правительство целой Империи охладело в своей ревности, и, изнемогши в деятельности своей, потеряло свою важность.
Для возстановления силы и существенной должности сего правительства в отношении к управлению всеми губернскими и прочими правительствами, для взаимнаго облегчения производства дел и для точнаго исполнения законов, я полагаю нужным, чтобы помянутыя власти отделены были в Сенате одна от другой, чтобы лица, которым оне присвоены будут, имели свободный доступ к монарху по делам, управлению их вверенным, и чтобы им же предоставлено было вести текущую переписку по своим частям с властями одного с ними рода, высочайшим учреждением о губерниях установленными, а равно с председателями и начальниками других мест. На сей конец, следовало бы и канцелярию Сената разделить по ведомствам каждой из властей, обезпечив содержание чиновников, её составляющих, в лучшем нежели ныне содержании. По решительным же приговорам Сената, да пойдут указы сами по себе, прямо от его лица.
Что касается до изготовленнаго «Начертания должности Сената», то будучи совершенно с существенным содержанием сего Начертания согласен, нахожу только нужным изложить примечания мои на нижеследующие пункты:
На 1-й пункт. Мысль благородная и прекрасная, чтобы монарх не утверждал смертных приговоров подписью своею! Ему оставалось бы только миловать и прощать, как существу богоподобному. Но чтобы жребий судимаго не был подвержен одному словесному объявлению того, кто будет представлять монарху донесения Сената о постановленных им приговорах, не будет ли принято за благо определить: что приговор не может быть приведён в исполнение, доколе донесение Сената не будет ему возвращено другою доверенною особою, с объявлением, что оно представлено было монарху, и что монарх разсматривал приговор Сената. Если на приговоре не будет подписи государя, то сие имеет значить, что милости нет, и тогда – да действуют законы.
На 2-й пункт. Для пресечения ябеде средств затруднять высочайшую власть не дельными жалобами на Сенат, не угодно ли будет испросить особое и ясное законоположение, ибо в существующих указах не постановлено ничего решительнаго, чтобы воспрещались жалобы на Сенат. Наказание за жалобу несправедливую надлежит извлечь из самой натуры преступления. Петром Великим установлена была за это смертная казнь. Но в его время нравы были твёрже; смерть – дело обыкновенное; менее было тогда нужд, менее корыстолюбия, менее грамотеев, менее дел: ныне же совсем другое. Впрочем, для облегчения Сената от тяжб, нужно бы, кажется, заняться изысканием средств к сокращению форм гражданскаго судопроизводства слишком тягостных.
На 3-й пункт. Конечно приговор общего собрания Сената не должен исполняться по большинству голосов; ибо сим самым отнялось бы важное право у каждаго сенатора – право доказать ревность свою к пользе общей и отличиться пред своим государем. Но состоявшиеся единогласно приговоры общаго собрания для чего бы не позволить печатать во всенародное сведение, с одной стороны для того, чтобы приобресть ими в государстве более доверенности, – а с другой, чтобы они были средством для приучения молодых людей к познанию законов и применению их, между тем как теперь гниют таковые приговоры в архивах, не принося никакой пользы обществу. Бояться пересудов, если дела решены справедливо, было бы малодушием или гордостью; надобно только Сенату быть Сенатом. Мечта ужаса, от просвещения народнаго, тотчас исчезнет.
На 4-й пункт. Само по себе разумеется, что если приговор подписан всеми сенаторами в департаменте, то дело почитается решённым. Но если обер-прокурор отзовётся противным мнением и подаст протест генерал-прокурору, тогда по предписанию генерал-прокурора поступает то дело в общее собрание, а из общаго собрания, при несогласии с ним генерал-прокурора, к императору.
На 5-й пункт. Предполагается весьма справедливо, чтобы при докладе государю дела, в котором общее собрание Сената не соглашается с мнением генерал-прокурора, находиться и депутатам от различных мнений Сената. Но если бы который сенатор имел несчастие, голосами своими, против общаго собрания поданными, быть три раза сряду неудостоенным уважения пред лицом государя, – то не разсуждено ли будет, чтобы он подвержен был какому-либо прещению (иnterdиctиon)? Сим самым пресекутся, с одной стороны, не дельные голоса, а с другой, дельные приобретут от государя честь, которая одна должна одушевлять первых людей в государстве. Равномерно, для чего бы не быть депутатом при докладе жалоб на согласное решение всего Сената? Когда каждому особо честь свою защищать дозволяется, то честь всего Сената гораздо достойнее уважения. И низко ли быть правительству для объяснения пред государем? Если оно понесёт стыд, более останется он в памяти, а если удостоится похвалы, то сколько возбудится соревнований? Впрочем, те избранныя особы, кои будут, по повелению его величества, разсматривать жалобы на Сенат, должны быть, кажется, не из числа присутствующих в Сенате, дабы сим отвращено было и малейшее пристрастие.
На 6-й пункт. Не токмо открыты быть должны настольные реестры, чтобы дела решимы были по очереди, а не выбором, по произволу, но надлежит даже, чтобы каждый сенатор, имея право представлениями своими, пресекать злоупотребления во всей Империи, имел купно и власть, с общаго приговора своих товарищей, взыскать с исполнителей за медленность, за неисправность, и чтобы заблаговременно представляемы были краткия записки из предлежащих к слушанию дел, засвидетельствованныя обер-секретарями и секретарями, и было бы вместе с сим объяснено, когда именно будут те дела докладываны, а между тем лежали бы они, с самаго их назначения к докладу, на столе, чтобы можно было в них прочесть чтó нужно и объясниться с делопроизводителями. Словом, чтобы в