Духовная природа этого страдания отодвинется еще дальше, может быть, до того момента, когда ингалятор перестанет им помогать.
Произойдет привыкание. Человек быстро привыкает к своему зависимому положению, пусть это даже будет зависимость от ингалятора.
А мамаша вроде бы как даже с упреком:
– Вот, доктор, вы нас не посылали к аллергологу, а у нас, оказывается, уже астма бронхиальная!
Тут срабатывает стереотип названия, наименования. Я делаю последнюю попытку:
– Да, конечно, мы с вами знаем, как она у нас долго и часто болеет. Знаете, ведь не зря говорят, что все болезни от нервов. Мне кажется, перед тем, как начинать лечение, вам надо еще раз все у себя дома, в своих отношениях что-то проанализировать. Может, надо крепко Богу помолиться, чтоб вразумил, в чем дело, что надо менять, от чего избавляться!
Как сказать ей – такой замученной, разведенной, находящейся с мужем в длительной имущественной тяжбе, что причина, скорее всего, в ней самой, на девяносто процентов, а куча противоастматических препаратов – это просто следующая ступень, но в обратную сторону от здоровья, и от правды, наконец!
– Да я пробовала…
– Ну вот и хорошо. Я по опыту знаю – надо сначала того простить, на кого больше всего обижаешься. Вот мужа своего попробуйте простить…
– Нет! Нет!
– Но вы подумайте! Это не значит, что вы должны ему снова на шею броситься. Просто в душе надо простить. Чем больше мы прощаем, тем больше Бог прощает нас. Мы освобождаем от дерьма свое сердце, а Бог освобождает нас от болезней. Иногда и не знаешь, за что и как, но это случается, поверьте.
– Нет! Ни за что! Он…
Никто не придет к Господу, пока призван не будет! Призови ее, Господи, призови и вразуми.
Ох, и трудно объяснить человеку, что его болезнь имеет духовную причину. Что сам человек со своими болячками – это не что иное, как отражение своей собственной больной души.
Иногда даже намек на что-то подобное принимается в штыки.
Вот на поликлиническом приеме приходит человек к врачу и говорит:
– Доктор, как мне избавиться от болезни? Но учтите, я сам при этом – категорически меняться не хочу!
Доктор отвечает:
– Вы уже немного изменились! Вы сидите дома, а не рветесь по своим делам! Вы ограничили свою пищу! Вы испытываете боль и поэтому не можете ругаться на своих родных!
Больной возмущен:
– Но я не хочу этого! Я хочу, чтоб было все по-старому! А если вы, доктор, не дадите мне хорошей таблетки, чтобы все стало на свои места, значит, вы плохой доктор!
Доктор:
– Вы не думаете, что Бог вам подсказывает – изменитесь сами, и болезнь ваша отступит!
– Я не верю в Бога! Все это ерунда, просто вы не умеете лечить. Я ухожу от вас к другому специалисту, который назначит мне правильные лекарства.
– А как же смертные грехи? Смертные, значит, ведущие к смерти. Иногда ведь – к смерти – через болезнь! А как же десять заповедей, которые мы все нарушаем?
– Доктор, вы мне еще про Адама и Еву расскажите!
– Может, и рассказала бы, если бы вы могли услышать!
И пока он сам не поймет: пока Бог не откроет ему глаза, он будет ходить от врача к врачу.
Ибо и проповедник-то – кто? А вот этот врач участковый, на котором и самом от всяческих грехов живого места нет. Не слышат такого проповедника…
Зов Божий еще надо услышать. Надо иметь достаточно обостренную душу, часто обостренную именно болезнью. Себя вспомнила – ведь тоже услышала не сразу!
И после Первого Зова – тоже все не сразу, не сразу.
Я помню этот миг – я хорошо помню миг Первого Зова.
Когда перевели меня, еще беременную, в больницу для операции по освобождению легких от спаек, определили в палату, расположенную в конце коридора. (Как я теперь понимаю, про спайки только мне говорили, на самом деле предположительный диагноз был другой.)
Женщина, лежащая на соседней койке, вся обвешенная какими-то шлангами и проводами, спросила меня:
– Тебя-то зачем сюда, в эту палату?
– Не знаю!
– Это же смертников палата! Я тут умираю.
– Как же?
– У меня рак легкого. Меня разрезали и зашили.
– Откуда вы знаете?
– Да, врачи врут, а медсестра моя знакомая мне все рассказала. Я с ней по-честному до операции договорилась. Да и дышать уже совсем не могу.
– Я, наверно, тоже умираю. Мне плохо, а никто не знает, почему.
– Ты что, беременная?
– Да.
– Ты выживешь! Я чувствую! Отодвинь занавеску! Вот, смотри и молись!
Я отодвинула оконную занавеску. В желтом от смога петербургском небе, среди голых осенних ветвей плыла, подсвеченная прожекторами, бело-желтая колокольня. Казалось, что она не касалась земли. Чувство щемящей чистоты, какой-то неземной, возвышенной силы исходило от нее. И боль, и вся суета больницы, и даже близко стоящая смерть отошли на второй план, отодвинулись, исчезли.
Я была не крещеной, и не знаю, какой была моя молитва. В ней не было слов, в ней не было просьб.
Не то, чтобы я каялась – я просто предстала.
Я не просила о выздоровлении.
Я не ощущала времени.
Невыразимое спокойствие, подобное утреннему штилю на море, снизошло в мою душу.
Через некоторое время я очнулась, твердо зная, что Бог – есть, и что я – буду жить.
А вот настоящее превращение в верующего человека произошло уже намного позднее.
У Бога – всему время свое.
Вот то стихотворение, которое написано там, в той «палате смертников». Вернее, несколько строк нацарапала я тогда не кусочке оберточной бумаги, назвав их предсмертными. Но они оказались не предсмертными, а преджизненными.
Коло-около – в желтом небе
Плывет белая колокольня,
Колокольня – в тумане небыль
В желтом небе плывет тихонько.
Коло-около – тишиною
И туманом оденет ветки
Тополей безнадежно голых,
Тополей безнадежно редких.
Колокольня оправлена в раму
Фиолетово-белого цвета,
И за этою рамой больше
Ничего уже нету, нету.
Коло-около – колокольня
Проплывает в ночи качаясь,
И болит моя боль – не больно,
И покаюсь в грехах, не каясь.
Колокольня плывет за мною
В высоте, тишине и блеске,
И как два крыла херувима —
Казенные занавески.
Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив! И мы еще живы, мы и выздоравливаем, и мы лечим. И дай нам, Боже, понять, чего же надо-то нам, детям Твоим…
Рецепты на противоастматические препараты выписаны.
– Все, теперь на подпись к заведующему, и можете лекарства в аптеке бесплатно получать. До свидания, счастливо вам. Все наладится. Жизнь не кончается, даже если развод! И даже если астма бронхиальная.
– До свидания, доктор!
Может, услышала хоть что-то?
Медленно подходит прием к концу. Сил уже почти не осталось. Не то что есть хочется, а просто слабость где-то в шее, в коленках. Мозги просят отдыха, тело просит передышки.
Они живут близко, но приходят всегда за пять минут до конца. Мама с двумя детьми, которые постоянно простужены, выздоравливают плохо и всегда требуют много внимания.
В душе поднимается протест. Ведь мать делает так совершенно сознательно! Она знает, что я все равно приму ее!
Кругловатые глаза смотрят с уверенностью, даже с некоторой запальчивостью.
Она знает, что любые попытки врача отказать в приеме тому, кто пришел поздно, оканчиваются жалобами заведующему (и ведь пойдет пожалуется!).
После жалоб виноватым всегда остается врач. Мало того что виноватым, а еще потеряет кучу нервов и сил! А потом все равно принимает жалобщика, но уже после скандала.
Поэтому обычно врач ворчит, но принимает.
Ну и пусть ворчит! Зато ей – меньше в очереди стоять!
Бывает, что люди просто опаздывают, или расписания не знают – но эти! Опять!
– Когда же вы научитесь вовремя приходить?
– Еще без трех минут, доктор!
– Неужто я вас успею принять за три минуты?
– Доктор, простите нас, но мы опять кашляем, да так сильно, и вчера было у Вовы почти тридцать восемь, а у Саши – тридцать семь и две!
– Кашель давно?
Все, поехали. Заканчиваю с ними в половине первого, вместо двенадцати.
Кстати, на «спасибо» эта мамаша очень скупа. Уходя, говорит: «До свидания», а то и просто молча уходит. Минуты три сижу, не могу двинуться с места. Медленная и не очень ясная мысль приходит ко мне.
Я думаю: выздоровели бы ее дети быстрее, если бы она пришла к началу приема, а уходя, сказала бы «спасибо»? А если бы она мне еще коробку конфет принесла? Нет, это уже была бы не она, и дети – не ее!
Не то что нужна мне ее коробка конфет. Ей, пожалуй, она нужнее, потому что благодарность – это такое чудо на земле, которое сродни любви.
Редкость настоящей благодарности практически библейская – один к десяти, как в притче о десяти прокаженных. Из десяти больных, по-настоящему врача благодарит один. Причем форма благодарности – самая разная, но чувство в душе всегда возникает одинаковое.
Настоящая благодарность – возвышает и того, кто благодарит, и того, кого благодарят.
И наверное, снимает с человека его прегрешения, как и любовь.
После того как перевели меня в спинальную больницу, стали готовить к сложной, рискованной операции на позвоночнике. Оперировала меня хрупкая и очень пожилая женщина-врач Анастасия Владимировна. Всю жизнь она проработала в этом отделении, потеряв мужа и сына в автомобильной катастрофе – за много лет до того момента, как я в это отделение попала.
Конечно, я переживала, плакала перед операцией. Я ведь была студенткой пятого курса мединститута и прекрасно понимала, что могу остаться парализованной, прикованной к постели до конца своих дней.