Потом наступает любимая моя пора – золотая, желтая, красная, малиновая осень. Взлетает над кронами деревьев пронзительная небесная синь, открывается великая тишь и благодать природы.
Затем опять зима, мороз, шуба, шарф, шапка – бедный участковый! Хочешь не хочешь, а раз двадцать, а то и больше раз в день – оденешься и разденешься.
Трудный для меня еще один момент – весна, когда сходит снег и проявляется на поверхности многострадальной земли все, что скрывали трехмесячные слои снега. Вылезают пробки от бутылок, всевозможные обертки и кучи собачьих отбросов. Как же не любим мы землю свою!
Но земля снова и снова прикрывает нас, прощает нам – и вот появляется трава, какие-то кустики, скрываются и грязь, и пробки, и обертки. Жизнь продолжается!
На вызовах я свободна, у меня нет спешки, в промежутках между вызовами я могу размышлять.
И вот только усталость подстерегает… На грязных тротуарах, в темноте лифтов, на лестничных площадках, в прихожих чужих квартир. Стоит себе молча, ждет, пока я не выдержу, разозлюсь, закричу.
Сколько сил у меня для сопротивления?
Причины тащат следствия свои.
Как следствие гипотез и посылок —
Придет весна и обнажит слои
Дерьма собачьего и пробок от бутылок.
Кто хочет обрести, тот учится стучать,
Кто учится – не избежит сомненья.
Помилуй, Боже, участкового врача,
Сего страдальца здравоохраненья.
Покуда лифт скрипит в своем пути,
Как счастлива я, Господи, прости.
Ведь я свободна – и остаться и уйти,
И ноги промочить
и лужу обойти,
И душу потерять
и душу обрести —
Покуда лифт скрипит в своем пути.
На лестничной площадке, в тишине,
Пред скрытою в дверях чужою болью,
Я слышу, как в небесной вышине
Торжественно
Твоя
Вершится Воля.
Первый вызов к мальчику лет шести. Встречает бабушка, старенькая, почти глухая.
Мама и папа на работе. Бабушка протягивает записку – мама написала все, что было с мальчиком, и все, что давала ему. Смотрю ребенка, и поскольку не вижу ничего, кроме обычной простуды, внутри себя соглашаюсь с происшедшим и пишу маме ответное послание. Что сделаешь, зарабатывать надо. Мать решила сама, что ей важнее.
Выхожу на площадку, вызываю лифт. Могу сказать, что знаю все площадки на своем участке. Где написано: «Спартак – чемпион», где что еще – непечатное.
Как землю свою не любим, так и площадки лестничные не любим, и лифты. Чего здесь только нет! Очень трудно было в начале работы, пока не привыкла, – кружилась голова, мутило от грязи и запаха в подъездах.
А вот лифты как я люблю! Это друзья мои! Какова была бы моя работа без лифтов? Грязные, вонючие, обшарпанные – но ездят, ездят, великие труженики!
Как вхожу, всегда говорю ему (лифту):
– Привет, друг! Все служишь?
– Да, служу! – отвечает он мне.
– Вот спасибо! Тогда – поехали.
За два года работы застряла в лифте только один раз, и то была вызволена достаточно быстро. Это они мне отвечают любовью на любовь.
Второй вызов к ребенку взрослому, но ему явно очень плохо. С порога вижу, что плохо. Глотать не может совсем, слюна течет на платок. От температуры губы сухие, глаза ввалились. «Ребенок» на первом курсе университета, не хотел пропускать занятия. С трудом разжимаю ему рот, призвав и к его совести, и к выдержке, и к терпению.
Диагноз-то в принципе ясен, но надо посмотреть. Конечно, это перитонзиллярный абсцесс. Надо вскрывать, и чем раньше, тем лучше. Пишу направление, вызываю «Скорую».
Объясняю маме, что произошло:
– Понимаете, это нагноилась ткань вокруг миндалины. Если не вскрыть, может быть тяжелое осложнение. Даже очень тяжелое!
Мать и сама понимает, что дело плохо.
В таких случаях отходит на второй план и то, как тебя встретили, и то, какая квартира, и то, какая мама и какой ребенок. Это и есть основное, ради чего мы ходим по домам.
Мать суетливо собирает вещи, видно, как они выпадают у нее из рук
– Недаром мне сегодня во сне зуб выдергивали!
– Да, сердце матери всегда чувствует! Ничего, мальчик взрослый, сильный, справится, даст Бог.
Я успокаиваю их, как могу, и провожаю на «Скорую». Хорошо, что быстро приехали.
Медленно отхожу от подъезда. Сны, сны, сны! Где летает сейчас та бабочка, которой любовался Конфуций?
Отношение мое к снам – православное, я стараюсь не особо обращать внимания на простые, «текущие» сны, понимая, что если будет воля Божья на то, то и пойму свой сон, и запомню его, как было со мной не раз.
Но были у меня три сна, которые оказались значительнее яви. Можно сказать, что даже крещение свое я увидела во сне. В первом сне.
После некоторых катаклизмов в своей жизни, через много лет после того, как я молилась перед колокольней, я увидела во сне своего отца. Семья моя была в этом плане сборная – мать считалась идейным коммунистом и членом партии и не была крещеной. Отец же был крещен в детстве, но тоже верующим не был, хотя и в партию вступать не хотел. И вот вижу я своего отца, в страшном виде восстающего из могилы. И как только он встанет, так что-то тянет его опять вниз, и затем все повторяется вновь.
– Папа, папа, как мне тебе помочь? Что мне делать? – кричу я.
Тут появляется высокая женщина, одетая в белое, берет меня, как котенка, за шиворот и говорит мне:
– Сколько же можно тебе твердить, и тыкать тебя носом, чтоб ты наконец пошла в церковь, и положила двенадцать земных поклонов перед Господом! За себя и за всю свою грешную семью!
Я проснулась. Сон был такой силы, что я вышла на кухню, упала на колени и стала молиться за себя и за свою грешную семью. Но облегчения не наступало – ведь я была некрещеной.
И тогда я пошла креститься, не совсем еще понимая, что делаю. Пошла креститься, чтобы положить эти двенадцать поклонов в церкви. Что и сделала, оставшись после крещения в церкви одна. Понятие же об основах веры и воцерковление пришли значительно позднее.
Второй сон приснился на самых первых шагах сознательной веры, когда церковь стала входить в мою жизнь. Муж у меня в то время пил, и частенько пил с нашими соседями. Соседка работала официанткой, возвращалась домой поздно, часто таща с места своей работы полные сумки продуктов.
Иногда она и нас угощала булочками и пирожками со своей работы. Я не отказывалась. Вообще, мы не ссорились, но совместные пьянки мужа с ней, и ее мужем переносила плохо.
И вот ругаюсь я, а муж мне говорит:
– Ты ее (соседку) совсем не жалеешь! Как она, бедная, на своей работе корячится за кусок хлеба!
Тут меня и понесло:
– Да, говорю, ты ее жалеешь, а меня, врача, ты не жалеешь! Да я работаю в десять раз больше ее! Ты квасишь с ней, вот и защищаешь! А она… И т. д.
Заснули кое-как. Слышу во сне голос:
– Вставай, пора тебе служить! Облачайся и выходи к алтарю!
Я оторопела:
– Я ведь женщина!
– Ничего!
– Но я ведь службы не знаю! Сейчас я молитвенник возьму и буду по молитвеннику служить…
– Нет, ты служи то, что ты знаешь!
Я вижу себя в церкви, но не в алтаре, а возле поминального стола, где я служу, многократно повторяя одну-единственную фразу: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное»
Я повторяла эту фразу всю ночь, во сне, потом, проснувшись, я повторяла ее все утро, испытывая мучительный стыд – оттого, что превознеслась в своей гордыне над другим человеком.
Мужу сказала:
– Извини, что-то понесло меня вчера. Я так про соседку не думаю, честное слово. Наболело просто…
Третий сон – когда уже более-менее стала разбираться в церковной жизни. Я подружилась с семьей нашего священника и стала как бы семейным врачом у них. Часто, очень часто болели его дети – двое детей, мальчик и девочка. Болела и матушка, и сам священник: кашель, простуда, пневмония, и снова все сначала.
Я устала. Устала их лечить, устала за них бояться.
Иногда мне казалось, что батюшка плох, и я реально переживала за его жизнь. И уколы кололи, и травы пили, и все, что знала, и чего не знала – все делали.
Вечером молилась я:
– Господи! Что мне делать? Как мне их лечить? Я боюсь, не умрет ли батюшка.
А ночью вижу: стою я перед длинным столом, за которым молодой, но совершенно седой человек, очень спокойный. Позою и лицом похожий на «Девочку с персиками», только с длинными и прямыми седыми волосами.
– Ты не должна бояться, – говорит он мне, – пока волосы отца Александра не станут такими белыми, как мои, он епархии не сменит. Спокойно лечи его как лечила. Теперь спрашивай, что еще хотела спросить.
А я хотела спросить о монашестве. Очень хотелось иногда оставить все и уйти в монастырь. А муж, а дети? Временами сердце разрывалось от несоответствия этого стремления и всего того, что приходилось делать ежедневно.
Я не задавала словами своего вопроса, а только услышала ответ:
– Не обязательно монахом быть на земле. Можно и на небесах быть монахом. Не рвись!
Я проснулась совершенно спокойной. Ушел у меня мучительный страх за батюшку и за семью его. Насчет монашества – тоже как бы легче стало, перестало мучить.
Через месяц подарил мне батюшка «Письма Оптинских старцев», и там, в одном из писем, прочла я о том, что есть такие люди, которые становятся монахами на небесах, уже после смерти. Так подтвердился мой сон. Осталось только удостоиться этой небесной чести.
Вот такие три сна. Три сна как вся жизнь.
И стихи, посвященные другу моему, священнику, отцу Александру.
Пусть я внутри или снаружи
В весенний дождь и летний зной,
Но храм стоит,
Священник служит,