Я завел руки назад и, чтобы нести было удобнее, подхватил Кристину снизу под бедра. Пальцы чувствовали, как доверчиво расслабляются ее напряженные мышцы и как удерживающий сверху захват превращается в объятия. Хорошо, что смотреть нужно в другую сторону, прямого взгляда чернокудрой царевны мне сейчас не выдержать. Уши, думаю, уже горят.
– Встаю, – предупредил я, перед тем как подняться на ноги.
Кристина кивнула, что выглядело поглаживанием моего затылка щекой, и это вызвало в организме дополнительный жар. А его и так хватало.
Антонина не преминула фыркнуть:
– Эту двусмысленность обязательно нужно было озвучить?
– Тонька, перестань, Чапа все делает правильно, – донесся звонкий голос Майи. – Он о нас заботится. А ты просто завидуешь. Если бы знала, что возьмут на ручки, то ведь непременно себе тоже что-нибудь сломала бы или подвернула, а?
Антонина высокомерно отвернулась:
– Не мерь других по себе.
И это правильно, подумалось мне. Тащить крупную царевну на закорках вовсе не улыбалось, и дело не в габаритах, несравнимых с Кристиниными, и тем более не в доспехах, из нас четверых имевшихся только у Антонины. Доспехи можно снять, а габариты… Что ни говорили бы, а в них есть некая прелесть. Но одно дело соприкасаться с нежным фронтом Кристины, для которой любое общение со мной в радость, и другое – с вечно недовольной язвительной особой. «Мисс Негатив». С ней я и встал бы не так, и взялся не за то, и подумал не о том. В общем, пожелаем Антонине здоровья, а если не сбудется, то нести ее буду исключительно на носилках.
«Или волочь», – с готовностью подсказал внутренний голос.
«Фу, как не по-джентльменски», – ответил я ему.
«Да, – согласился он, – царевна такого обращения не простит. Лучше сразу закопать».
Пришлось встряхнуть головой, чтобы в нее не лезла всякая дурь.
Сначала я не понял, чем в это время занималась Майя. Высыпав фрукты из четвертого мешка, она разрезала его, а концы привязала к горловинам двух мешков с апельсинами. Полученную перевязь царевна перекинула через плечи, как коромысло, и подняла получившуюся конструкцию, как тяжелоатлет поднимает штангу.
– Куда ты столько, – возмутился я. – Оставь.
– Девочки голодные, – отмахнулась Майя, игнорируя приказ.
Точнее, пожелание, выглядевшее как приказ. Оно было воспринято именно как пожелание, и я вынужденно согласился. Так было лучше для всех. Иначе о репутации командира можно забыть.
Майя пошла первой. Я нес Кристину, замыкала колонну Антонина с одним мешком.
Там, где ровно, все было нормально, то есть терпимо. В буераках Кристина съезжала у меня по спине, заваливаясь в сторону, и мои ладони, сжимавшие ее ноги под коленями, не справлялись с нагрузкой.
– Держись крепче! – говорил я, словно Кристина сама не понимала.
Еще как понимала и, похожая на коалу в ветвях эвкалипта, цеплялась за меня не только руками, но и здоровой ногой. Горячее дыхание опаляло мне ухо. Свисавшие кудряшки щекотали лицо.
– Если нести вдвоем, будет легче, но придется бросить еще один мешок, – констатировала Антонина, глядя на изменившиеся деревья вокруг.
Она была права, из тянувшегося вверх молодняка можно сделать удобные носилки, но на изготовление уйдет время, а оно на исходе. Я не останавливался.
В траве под ногами попадалось все больше камней. Кроны шумели. Наши носы сопели и раздувались, с каждой минутой шагать становилось тяжелее, длина шага уменьшалась, пот застилал глаза, капал со лба и щек, пропитывал одежду.
Через какое-то время девочки сдулись, как забытые на много дней воздушные шарики. Ровно державшая спину Майя без сил опустилась на землю. Антонина свой мешок с апельсинами грохнула наземь так, словно там камни. Мешок обиженно чавкнул.
– Оставляем поклажу, – распорядился я. – Позже вернемся сюда за едой и водой.
– Если опять что-то не приключится, – не преминула вставить Антонина.
Мы двинулись дальше. Царевны несли в руках по нескольку апельсинов – ни у кого рука не поднялась бросить все.
Хватило нас еще на полчаса. Увидев, что мои ноги заплетаются, Майя с Антониной молча опустились на землю. Я осторожно расположил Кристину рядом.
Неподалеку в лесу раздался хруст. Или показалось? В команде «Тихо!» я приложил палец к губам, взял поданный Кристиной гнук и, неслышно ступая, пошел по кругу среди ближайших деревьев. Потом я сделал большой круг. Девочки застыли испуганными мышками, обнажив и выставив перед собой мечи.
Юлиан давно определил бы на запах, есть опасность или нет. Но Юлиана не было. Был мой нос. Мои глаза. Мои уши. Они все тщательно просканировали. Если хруст, как говорится, имел место, то, скорее всего, он был естественный.
– Отбой тревоги, – сообщил я по возвращении.
Но гнук пока остался под рукой – на всякий случай.
Клинки вернулись в ножны, Кристина вновь принялась маяться с приподнятой и удерживаемой на весу ступней, Майя вытянула ноги и, прикрыв глаза, откинулась спиной на ствол дерева. Присевшая на бугорок Антонина задумчиво теребила рукоять меча.
– Взявшего в руки запрещенное оружие ждет смерть, – с отсутствующим взором заявила она.
Я объяснил:
– Если применю, то исключительно против врагов.
Рано обрадовался.
– В любом случае произошло нарушение закона, – спокойно проговорила крупная царевна.
Не желая встречаться взглядом, она сняла шлем и стала начищать узорчатый металл пучком сухой травы. Высвобожденные волосы красиво упали на защищенные бронзой плечи и заключили лицо в светлую рамку. Густые брови сурово сошлись на переносице. Вид хмурой царевны вызывал в памяти сцены из фильмов про женщин-рыцарей, между схватками коротавших время с недостойными их клинка рубаками-мужчинами, вечно непонимающими, с кем имеют дело.
– Тоня, если на нас нападут, – сказала ей Кристина, – мы будем защищаться от врага его же оружием, иначе нас перестреляют.
– Все равно это нарушение закона, а преступивший закон сознательно ставит себя вне общества – общество обязано ответить тем же.
Кто бы мне сказал, что попадусь в свои же сети. Однажды я так погубил Гордея. Теперь по макушку наполненная самомнением зазнайка хочет угробить меня. И ведь угробит, сто процентов. Потому что закон, каким бы дурацким ни был, на ее стороне.
Кристина занервничала:
– Тоня, ты с ума сошла?! Чапа и его гнук – наш единственный шанс выжить!
– Заповедь гласит: соблюдай закон, – стояла на своем Антонина. Ее натиравшая шлем рука словно сдирала кожу с вероятного противника. – В заповеди нет оговорок. Любая поправка – кощунство, надругательство над законом.
– Самозащита не может быть преступлением! – не выдержала Кристина.
Она даже забыла о боли в ноге.
– Закон справедлив, когда он выполняется, – процитировала Антонина школьную молитву, – всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.
Кристинин взгляд посерел и похоронил меня заживо. Майя хотела что-то сказать в попытке вразумить, но Антонина вдруг встала, надела шлем, что как бы добавило солидности тому, что происходило, и произнесла формулу, после которой ничто не может остаться прежним:
– Говорю! Наш временный командир Чапа – преступник. Его назначила ангел Тома, которая позволила ему взять в руки запретное оружие и командовать царевнами, посему она тоже нарушительница закона. Каким-то обманным путем коварная Тома растопила сердце доблестной Варфоломеи и заставила цариссу удочерить ее. Затем произошли странные события. На школу совершено нападение, перед которым кого-то внутри школы о чем-то предупредили вывешенным флагом с треугольниками. Затем царисса Варфоломея с семьей погибает, а единственной наследницей остается новоявленная царевна Тома. Уже здесь стоило бы задуматься. Но никому нет дела, каждый за себя. А Тома, которая, насмехаясь над традициями, даже ходит в мужской одежде, продолжает хохотать нам в лицо!
Антонина распалилась в пламенном негодовании. Щеки порозовели, маленькие глазки под густыми бровями прожигали насквозь. Откуда в этом чердаке под шлемом столько зависти и мстительности? Неужели царевна верит в то, что произносит?!
Она верила. И пыталась уверить других.
– Не достигнув необходимого возраста, – продолжила Антонина, – но зная при этом, что неправедные действия спишутся на ангельское происхождение и останутся без последствий, Тома обзавелась двумя невесторами неизвестной породы, из числа то ли чертей, то ли чужаков-людоедов. Одного она поставила нам командиром. Он с первой минуты плюет на закон, запрещающий брать в руки гнук, и даже бравирует своей преступной дерзостью. Это неслыханно. Я сообщу о нарушении закона немедленно, как только мы спасемся.
Не «как только», а «если», подумалось мне. И учитывая происходящее…
– Тоня, как ты можешь?! – Кристина вытянула больную ногу перед собой и оперлась сбоку на утонувшую в траве ладонь. – Еще издеваешься: «как только спасемся». Кто нас спасет? Сами? Ты даже еды сама добыть не можешь. Из пещеры от смерти и многого другого нас спасла Тома, а сейчас спасает ее друг Чапа. Сказано: не враждуй на сестру свою в сердце своем…
– …И обличи ближнюю свою, и не понесешь греха, – с удовольствием закончила фразу Антонина. – Вот! Знание о преступлении и недонесение не менее преступны, чем само преступление.
– Ближнюю свою! – уцепился я за соломинку. – Не ближнего. Я – мужчина.
– Под ближней имеется в виду…
– Говорю! – громко перебил я. – Обвиняю Антонину, как там тебя…
– Меланьину, – напомнила Кристина позабытую мной фамилию.
– …В корыстной трактовке и собственных толкованиях буквы закона!
– Это неправда! – Антонина побелела.
– В присутствии свидетелей Кристины Есениной и Майи…
– Береславиной, – быстро подсказала курносая царевна.
– Береславиной, – повторил я, – также обвиняю Антонину Меланьину в том, что зная о ношении мной гнука с целью самообороны и защиты жизней учениц школы, она не менее преступно покрывала с ее точки зрения возможное, как она его теперь называет, преступление в течение двух суток, пока считала эту самооборону защитой себе самой. Когда она поняла, что спаслась, решила обвинить других в том, что они делали не только возможное, но и невозможное для ее спасения, рискуя своими жизнями ради спасения ее жизни. Ответь, ты знала, что я спасал тебя из плена рыкцарей с помощью гнука?