ыми, но стремящимися к соединению. И опять всё начинается с телесных ощущений, с тяги к чувственному удовлетворению.
Обострённая чувствительность позволила мне довольно глубоко испытывать любовное волнение. Сначала к прянику, который нельзя было из-за болезни, к маме, которая всё-таки иногда понемножку давала пряник, к доброй бабушке, к хромому мальчику из сказки о цветике-семицветике и к игрушечному котёнку. Однажды я поняла, не знаю как, что ужасно влюблена в трёхлетнего Гену из нашей группы в детском саду. А вот первое осознанное потрясение от музыки: мамин ученик на домашнем пианино исполняет танец маленьких лебедей. Шлёпает по клавишам, а я стою за дверью не шевелясь, не дыша от восторга и любовного томления, вызванного звуковыми сочетаниями. Удивительно, какой малой искорки Гармонии порой довольно неискушённой душе, чтобы вспыхнула большая страсть! Тётушка моя рассказывала, как её крестник, шестилетний малыш, потерял сознание от восхищения, увидев букетик цветов, который сестра его как-то принесла с прогулки. Впоследствии он стал ботаником. Я не стала музыкантом, но все самые острые чувственные переживания с тех пор были связаны с музыкой.
Следующее открытие случилось в школе, на уроке литературы. Учительница читала поэму Ахматовой «У самого моря». Вдруг звуковой поток подхватил и увлёк будто в какие-то иные миры. Я ловила рифмы не ушами, а каждой клеточкой тела, не вдумываясь в смысл отдельных слов. Какое блаженство было бы вовсе раствориться в стихах, как кусок сахара в чашке чая! С тех пор музыка русского языка по-хозяйски вошла в мою жизнь и наполнила её новым смыслом. А вот красота цветов никак не давалась, несмотря на диплом о художественном образовании. Что поделаешь, не ко всякой гармонии одинаково открыта душа! Потребовалось несколько десятков лет жизни, прежде чем я оказалась способна не просто намалевать пейзаж, а проникнуться музыкой подвижных цветовых сочетаний, линий и форм. Не наблюдать со стороны действо природы, а стать его участницей, почувствовать, как мир отвечает едва заметными изменениями на каждый мой вздох.
Человек принимает мир и хочет быть принятым. Поэтому и пишет, вопреки здравому смыслу, сочинение о проведённой жизни. Но не все обожают играть словами или на пианино. Кто-то играет понятиями и формулами, кто-то на взаимоотношениях, кто-то на нервах, кто-то в футбол, а кто-то в войну. Жизнь — это игра до самозабвения, то есть до состояния абсолютной исполненности бытия, когда «я» как будто растворяется в совместном действии, словно сахар в чае. Тогда-то становится совершенно ясна невыразимая словами цель стремления всякой жизни.
Неисправимый романтик, я провела жизнь в мечтах. Почему так? Возможно к моменту моего рождения какая-то Аннушка уже разлила масло, акушерка уже вымыла окна, но не помыла руки, и её руки меня чуть не убили. Да мало ли, что ещё. Только я с детства бежала от реальности, обители чудища, которое всё время очень больно кусает и когда-нибудь сожрёт меня, это неминуемо. Я знала, что от него совсем не отвяжешься, и научилась с ним тактично ладить. Только взглянуть реальности в глаза у меня не было ни малейшего желания. И ни малейшей возможности, надо сказать. Среди людей я чувствовала себя неловко, как крот на вернисаже. Лишённая напрочь замечательной женской интуиции, я наблюдала за подобными себе, как за безликими тенями, загадочными и опасными. Будучи не в состоянии понять, что они чувствуют, и чувствуют ли что-то вообще, я и не пыталась это сделать, а только предпочитала держаться от людей подальше, как и от собак, кошек, у которых непонятно, что на уме. Кроме того нездоровье, постоянные запреты на удовольствия и обострённая чувствительность к боли и малейшему дискомфорту заставляли меня глубоко страдать даже там, где большинство людей не видят причин страдать.
С вещами, как и с людьми, не ладилось. Ужасная рассеянность ставила в глупые положения. А глупые положения оскорбляли гордость. Спасением оказалась фантазия. Я создала мир чистой радости — убежище от мира реального, где нет ни боли, ни страха, где всё интересно и восхитительно! Использовала ночь, дорогу, монотонную работу, любые удобные моменты, чтобы оставить тело и улизнуть в придуманный мир. Распахнуть дверь полутёмной комнаты, а за ней — феерия красок, музыки, сказочных созданий! В первый момент захлёбываешься от восторга и прилива таких сил, о которых и не подозреваешь, сидя, притаившись, во тьме. О, там я по-настоящему жила, а не бесцветно существовала! Там превращалась в прекрасную принцессу, в отважного героя, в хитрого разбойника, в правителя целой страны. Перепробовала тысячи ролей, была со всеми и над всеми, самим Богом! А как же, ведь это я их всех придумала, они пребывают в моём воображении, как, возможно, мы пребываем в воображении Создателя. Там, на престоле моего сердца… ой, кто только ни сидел! Начиная от трёхлетнего Гены, одноклассников, однокурсников, потом случайные знакомые, брюнеты и блондины, сказочные принцы и чародеи, и так до самого, наконец, Христа. Да! Образ Спасителя, мужественный и обаятельный, всегда пленял. А с возрастом я начала присматриваться к Его отцу…
Так когда-то Зигфрид создал в воображении чудный мир Озера, населил его множеством существ. И каждую ночь ускользал из дворца туда, где ждала его заколдованная Одетта. С зарёй гений реальности, безжалостный Филин, прогонял фантазии, и они стаями лёгких птиц разлетались в синеве далей. Сколько таких Зигфридов — художников и одержимых чудаков предпочитают своё Озеро дворцовой суете и ведут как бы двойную жизнь, где повседневность — всего лишь бесцветный фон, черновой материал к ярким вспышкам творческой фантазии. Одни сражаются с Филином за свою Одетту, другие, поддавшись мимолётному обману, женятся на Одиллиях, дочерях реальности, растят детей и уж стараются на замечать окровавленной белой птицы, отчаянно бьющейся в оконное стекло — границу внешнего и внутреннего мира. Видите ли, трагедия настоящего романтика не в том, что мечты его несбыточны, а в том, что сбывшимися они ему не нужны…
Романтики! Нас так много, но каждый в своём дворце бесконечно одинок, бредит каким-то Озером и вызывает в лучшем случае недоумение окружающих. Несчастные, жалкие эти окружающие! У них нет, вообще нет Озера! Днём они заняты делами, а по ночам просто спят. В праздничные вечера ведут своих Одиллий с детьми в театр и — трогательный парадокс! — платят за то, чтобы Зигфрид на сцене обязательно победил делового Филина и соединился с Одеттой!
Мне нравится, как проведена линия моей жизни. Правильно и осторожно. Без ошибок и лишних движений. Я привыкла не давать волю эмоциям и тщательно обдумывать каждый шаг. Учёба — работа — семья, хозяйство. Каждый этап жизни имел свои цели, задачи, всегда аккуратно выполняемые. Так что моя отчётность перед Филином безупречна, мы с ним в ладу. Но если б мне предложили прожить жизнь с любого момента заново, я бы решительно отказалась. Потому что всегда и повсюду меня преследовали неизменные «нельзя», «потерпи», «не хочу», «устала», «страшно, больно» (через запятую и без). Даже редкие события, выпадающие из рутинной суеты, не ощущались как чистая радость, а были сопряжены с более-менее чувствительным дискомфортом. Видно, мои зубы не годны для того, чтобы оценить по достоинству вкус реальности… Для меня она становится съедобна лишь хорошо отлежавшись в прошлом, тщательно отфильтрованная фантазией и, по сути, ставшая фантазией.
Как известно, мир — не коробка, набитая всякой всячиной. Мир строится каждый раз заново сознанием каждого живого существа и сообщества. Пространство и время — производные жизни, а не наоборот. Правду говорят: мир один, но у всех он свой.
Когда начался строиться мой мир, моё игровое поле, большая игра на Земле продолжалась. Одни игроки уже покинули её, другим ещё предстояло родиться. Страсти кипели вокруг. Страсти кипели и во мне. Земля горела в войнах и катаклизмах, и я горела на больничной койке. Люди сражались, отстаивая свои миры, и я делала то же. Моё время и пространство как бы вкладывались во время и пространство человеческого сообщества, но были отличными от него. И для меня, к примеру, совершенно логично сначала состоялось вступление в пионерскую организацию во втором классе, и только потом — дуэль Пушкина с Дантесом, на уроке литературы, которую засвидетельствовала та же учительница, что читала поэму Ахматовой. А после уже, спустя несколько месяцев, случилось падение Римской империи, на уроке истории. Событие, конечно, грандиозное, но не настолько, чтобы сравниться с моим падением с велосипеда, которое произошло на несколько дней позже. Моё пространство расширялось по мере расширения взаимодействия с миром, построенным и проникнутым моим сознанием. Но я всегда оставалась в центре его. А вдруг по-настоящему живая только я? Остальные только притворяются, что живые, а на самом деле появились с моим появлением и исчезнут с моим исчезновением? Вдруг кроме мира «я» ничего нет?.. Читатель, наверное, здесь улыбнётся и скажет: «Совершенно точно есть. И это мир «я»!
Как чудесна жизнь! Бесконечные миры, сотканные из неисчислимого сонма сочетающихся друг с другом форм, где время, пространство и сознание у каждого своё и у всех одно! Затейливая линия жизни бежит, огибая препятствия, между добром и злом, страхами и желаниями, небытиём и абсолютной исполненностью бытия, словно электрический ток между разнозаряженными полюсами. От чудища к принцу, от плохого к хорошему, от «не могу!» к «Получилось!» Сзади лязгают чьи-то клыки. Едва оступишься — и клац! чертовски больно! А прямо по курсу кто-то открывает ласковые объятия. Это сам Творец принимает формы то принца с принцессой, то новой модели айфона, а то просто тёплого сдобного пряника. И знаешь, что надо поторопиться, но успеваешь на бегу ещё перекусить и оглядеться по сторонам, покрутить рубик мироздания, с досадой бросить и ускориться. Кто-то по дороге так увлекается, что забывает, куда бежит. Кто-то старается бежать быстрее других, и вдруг понимает, что… даже максимально разогнавшись, остаётся на месте! Может быть, жизнь — это состязание по бегу на месте? Может, в некотором смысле, я сама себе Велес? Задаю жару день за днём, год за годом, а никуда не сдвинусь из точки настоящего — временного центра, где вечно пребываю. Ношусь с места на место, из города в город, а ни на шаг не оторвусь от себя. Ем, а голодна, люблю, а одинока, веселюсь сквозь слёзы, то ли больна, то ли здорова, то ли сплю, то ли нет, то ли сама я сон, то ли нет. О, эта бессмысленная, восхитительная, страстная суета! Её бессмысленность — не отсутствие смысла, а отсутствие определённого смысла. Её пустота — исполненная пустота. Если я извлекла из жизни не то, что хотела, это не значит, что в ней нет желаемого. Это значит, что я неправильно пожелала. Как если не получила ответ на вопрос, значит, неправильно его задала. Конечно, я могу применить к своей судьбе доступный мне смысл. Но в целом событие жизни само по себе настолько стихийно и грандиозно, что моя оценка здесь не важнее мнения обывателя о народном хозяйстве в Государственной думе. И вот уже в теме сочинения «Как неизвестно кто провёл неизвестно что» теряет смысл последнее короткое «как»…