Время от времени я ловила на себе отстраненные взгляды Эдмунда и отвечала ему тем же взглядом, ожидая его реакции. Но он просто улыбался и в этот момент со своими полуприкрытыми глазами больше всего был похож на Верного Пса, чем когда-либо. Если бы вдруг выяснилось, что этому ребенку 35 лет, я бы не удивилась.
Собственно, это все, что произошло со мной в мой первый здравый день в Англии. Я бы оценила жизнь со своими кузенами больше, чем просто хорошо. К тому же, все это было намного лучше, чем жизнь дома на Восемьдесят Шестой улице.
Поздно ночью я услышала телефонный звонок, раздавшийся где-то в доме. Я подумала, не звонит ли мне мой папа, чтобы сказать:
— Привет, я совершил ошибку, отправив мою единственную дочь в другую страну из-за капризов одной гарпии-интриганки.
Но я была настолько сонной, что мне едва бы хватило воли встать с постели и поискать в темноте замочную скважину, чтобы подслушать. Как видите, воздух этой закоренелой страны идет мне только на пользу.
Глава 5
На следующий день рано утром я, как обычно, спала и во сне витала в своем подсознании, населенном темными сущностями. Вдруг я услышала голос Эдмунда у себя над ухом:
— Вставай, Дейзи! — и увидела его лицо, склонившееся надо мной. В руке у него дымилась сигарета, а на ногах было что-то вроде турецких туфель. — Собирайся, мы идем на рыбалку, — сказал он.
Я почему-то не сказала, что ненавижу рыбалку и рыбу тоже, раз уж он упомянул о ней, а вместо этого вытащила себя из-под одеяла, натянула одежду, даже не умывшись, и вот уже Эдмунд, Айзек, Пайпер и я сидели в джипе и неслись, подпрыгивая на ухабах, по старой разбитой дороге; солнце ярко светило в окошки и мне было очень хорошо жить, даже если несколько рыб должны были из-за этого умереть.
Эдмунд был за рулем, а мы все стиснулись на переднем сиденье, не пристегнувшись, потому что пристегиваться было нечем. Пайпер напевала песню с забавным рваным мотивом, которую я раньше не слышала, и ее голосок был ангельски чистым.
Мы подъехали к реке, остановились и вышли из машины. Айзек вытащил все снасти, а Эдмунд достал завтрак и одеяло. Хотя день не был очень теплым, я сделала себе гнездышко среди высокой травы, примяв ее и постелив одеяло. Я лежала очень тихо и грелась на солнце, которое, поднимаясь выше, все больше согревало. Слышала я только звук голоса Эдмунда, ведшего неторопливую плавную беседу с рыбами, Пайпер, напевающую свою причудливую песню, и редкий всплеск речной волны или крик какой-нибудь птицы, вспорхнувшей недалеко от нас.
Я почти ни о чем не думала, кроме этой птицы, и вдруг Эдмунд оказался рядом со мной и прошептал мне на ухо:
— Жаворонок.
Я только кивнула, зная, что бесполезно спрашивать, откуда он знает ответы на вопросы, которые даже и не зародились. Затем он протянул мне чашку горячего чая из термоса и снова исчез, вернувшись к удочкам.
Ни у кого не было улова, кроме Пайпер, которая поймала одну форель и кинула ее обратно в реку. («Пайпер всегда кидает рыбу обратно», — сказал Эдмунд, а Айзек, как обычно, промолчал.) Я чувствовала себя очень счастливой. Я не садилась, потому что дул довольно прохладный ветер, а лежала, погрузившись в грезы, думая о тете Пенн и о своей жизни до этого и вспоминая прошлое, каким бы оно могло быть, чтобы быть счастливой.
Именно в такие моменты я теряла бдительность на какую-то долю секунды, и образ моей мамы появлялся у меня в голове. Хоть она и умерла, из-за чего люди принимали это отвратительно благочестивое выражение лица и произносили:
— Мне очень жаль, — как будто это была их вина. На самом деле, если бы все не принимались тут же извиняться всякий раз, когда задавали совершенно естественный вопрос: «Где твоя мама?», я могла бы узнать побольше о ней от кого-нибудь, чем только то, что Она Умерла, Чтобы Дать Тебе Жизнь which is the party line on Good Old Mom.
Очень обидно, когда начинаешь свой первый день на этой планете с убийства, но что я могу поделать, тогда я не могла выбирать. К тому же я могла бы жить куда счастливей без этих ярлыков, которые на меня навесили: Убийца или Бедное Дитя, Оставшееся Без Матери.
Я была словно между молотом и наковальней.
Отец никогда не упоминал имя матери, что, на мой взгляд, психологически некорректно. Отец Лии работал на Уолл Стрит и застрелился в тот день, когда потерял чужие 600 миллионов долларов, но в их доме живы воспоминания и разговоры о нем.
Иногда мне хотелось, чтобы кто-нибудь просто рассказал мне о таких обычных повседневных вещах, например, какой у нее был размер ноги, пользовалась ли она макияжем, какая была ее любимая песня, любила ли она собак, был ли у нее приятный голос, какие книги она читала, и так далее. Я решила поспрашивать о ней тетю Пенн, когда она вернется из Осло, но понимала, что не могу спросить то, что на самом деле хочу знать: были ли у мамы глаза, как у тети Пенн? Когда тетя Пенн убирала прядь с моего лица, чувствовала бы я то же самое, если бы это была моя мама? Были ли мамины руки такими же сильными и мягкими, как у тети Пенн? Могла бы моя мама смотреть на меня с таким же непонятным выражением лица, как тетя Пенн? И, как бы, между прочим, боялась ли моя мама умереть?
Эдмунд и Пайпер легли на одеяло с обеих сторон отменя. Эдмунд выпускал серые кольца дыма в воздух, а девочка, как и обычно, взяла меня за руку. Айзек же по-прежнему стоял в воде, выглядя довольно спокойным и миролюбивым. Но тут все начали спорить о пути передвижения форели. Я же закрыла глаза и пожелала, чтобы все они стали мне родными.
Глава 6
Я почти не видела Осберта на этой неделе, потому что он ходил в школу, в отличие от Айзека, Эдмунда и Пайпер, которые были на домашнем обучении. Могу сказать, что такое обучение подразумевает чтение случайных книг и положительные ответы на редкие вопросы тети Пенн, спрашивающей об успехах в освоении географии.
Сейчас становится ясно, что это было одно из лучших нововведений в системе образования, и я была рада, что меня зачислили. Но тетя Пенн сказала, что мне ничего не нужно делать до начала осеннего семестра.
Моя жизнь с кузенами отличалась от той, которую обычно видишь по телевизору, где меня бы хлопали по плечу и регулярно спрашивали о моем душевном состоянии. Пайпер, Эдмунд, Айзек и я делали все вместе, хотя иногда я забывала посчитать Айзека, потому что он мог не произнести ни слова за несколько дней. Тетя Пенн не беспокоилась об этом, считая, что он будет говорить тогда, когда будет готов. А я вот подумала, что в Нью-Йорке на этого ребенка в детстве обрядили бы в смирительную рубашку и в течение следующих примерно двадцати лет водили по психологическим консультантам, которые спорили бы о его особенных потребностях и брали за это немало денег.
Несколько ночей спустя, я тихо спустилась к кабинету тети Пенн в надежде отправить несколько е-мейлов людям, которые, возможно, уже думали, что я исчезла с лица земли. Из-под двери мерцал свет:
— Эдмунд? — спросила тетя Пенн.
Сначала я думала ничего не отвечать, а просто улизнуть, но в последнюю минуту передумала и произнесла:
— Нет, это Дейзи.
— О, Дейзи, пожалуйста, входи, — тетя была рада видеть меня. — Присядь у камина.
Несмотря на то, что был уже апрель, ночи пока были холодными и морозными.
— Ты просто не представляешь, во сколько мне обходится отапливать этот дом, — вздохнула тетя.
Я придвинулась ближе к огню, и она отложила свою работу, сказав, что достаточно поработала сегодня. Заметив, что я все еще дрожу, она поднялась и укутала меня потеплее пледом. Она как будто улыбалась, но немного грустно. Затем она села на диван рядом со мной и начала рассказывать о своей сестре. Я не сразу поняла, что она говорила о моей маме.
Она рассказала мне то, о чем я никогда не знала. Ее сестра готовилась поступать в университет, чтобы изучать историю, но влюбилась в моего папу и, в конце концов, передумала учиться, чем очень разозлила своего отца. Когда она уехала жить в Америку, дома о ней почти не говорили. Тетя Пенн взяла со стола рамку с фотографией, с которой смотрели две очень похожие друг на друга молодые девушки. Одна из них улыбалась, а другая была серьезной и обнимала за шею огромную собаку, больше похожую на бродячую. Собаку звали Леди, конечно, в шутку, потому что у нее совсем не было хороших манер.
— Но посмотри, как твоя мама ее любила, — сказала тетя.
Дома я видела много маминых фотографий, но почти на всех она была с моим отцом, и не было ни одной ее фотографии до их знакомства. Здесь она была совсем другой — молодой и счастливой — словно из другой жизни. Тетя Пенн сказала, что я могу взять фотографию, но я отказалась. Это фото было единым целым с этим столом и этой комнатой, и мне не хотелось забирать его отсюда.
Тетя Пенн потерла глаза и заявила, что уже поздно и нам обеим пора спать, но когда я подошла к двери, она сказала:
— Когда твоя мама позвонила мне, чтобы сообщить о своей беременности, ее голос звучал счастливей, чем когда-либо до этого. Это счастье подарила ей ты, Дейзи.
Она приказала мне бежать наверх, пока я не заболела, но я еще долго не могла унять дрожь.
На следующий день тетя Пенн отправилась в Осло. Особо не задумываясь, мы были вполне довольны, что остались за главных. Позже, оглядываясь назад, становится ясно, что именно момент ее отъезда стал для нас переломным, так же как убийство австрийского герцога Франца Фердинанда стало поводом для начала Первой Мировой войны, хотя эта связь, по крайней мере, для меня, никогда не была столь очевидной.
Но в тот момент она просто поцеловала каждого из нас, улыбнулась и наказала нам вести себя хорошо и быть благоразумными. То, что она и бровью не повела, когда наклонилась поцеловать и меня, было самым лучшим из всего, что произошло со мной с тех пор, как я приехала.
Мы не успели, как следует насладиться своей свободой, когда начали происходить события.
Первое случилось не по наше вине. А по вине бомбы, которая, на следующий день после отъезда тети Пенн, взорвалась на крупной станции метро в Лондоне и унесла жизни то ли семи, то ли семидесяти тысяч человек.