Все старались делать вид, будто они уже в курсе всех последних новостей или словно они знают Намного Больше, но не имеют права говорить. На лицах людей было выражение, которое я никогда не видела раньше: какая-то смесь тревоги, превосходства и паранойи, слившихся в вежливую гримасу.
Каждый день мы спускались в деревню и стояли перед магазином, дожидаясь своей очереди зайти и выбрать самое необходимое. Почему-то это напоминало мне популярное телевизионное шоу, в котором мне всегда хотелось поучаствовать, только выбор продуктов здесь был невелик, а мы не могли пробежаться по магазину, кидая в тележку все попадающееся под руку.
Самым ужасным было то, что приходилось выслушивать все эти безумные теории, и не было никакой надежды притвориться глухими, потому что в деревне все знают друг о друге все.
Вот несколько примеров этих теорий. Все они говорились тихим приглушенным голосом, особенно в нашем — детей — присутствии. Если Вам это не покажется таким уж утомительным, попробуйте записать их на диктофон и проигрывать нон-стоп, слушая и вежливо улыбаясь, пока скулы не сведет судорогой.
— Мой шурин утверждает, что это французские ублюдки.
— Моя подруга из Челси рассказала, что там страшное мародерство и ей удалось по случаю приобрести шикарный широкоэкранный телевизор.
— Мой сосед из Палаты Лордов говорит, что это китайцы.
— А вы заметили, что ни один еврей не пострадал?
— Под офисом Marks & Spencer есть противоядерный бункер, куда пускают только акционеров.
— Люди едят своих домашних питомцев.
— Королева держится.
— Королева сломлена.
— Королева — одна из Них.
Представьте себе, что это шоу происходит каждый день, и все соревнуются в сообщении самой худшей новости.
Одна семья из Лондона, у которой была дача недалеко от деревни, переехала сюда, посчитав, что здесь намного безопаснее. У них было двое детей и чистокровный бувье-де-фландер — оказалось, что это собака. Возможно, они были и правы насчет безопасности, если не считать местных жителей, которые вдруг стали проводить разделение на Своих и Чужих. Пока все вели себя довольно прилично, но было видно, что в душе они ненавидят эту семейку вместе с их франкозвучащей собакой и только ждут подходящего момента, чтобы расквитаться с ними, когда закончатся продукты.
Многие неравнодушные семьи предлагали нам переехать к ним в отсутствии тети Пенн. Но было ясно, что они не хотят этого, даже если бы мы согласились. Иногда, когда они слышали наш вежливый отказ, по их лицу пробегало такое заметное облегчение, что мы не могли не почувствовать себя немного уязвленными.
С каждым днем одни паниковали все больше, а другие мрачнели, цокали языками и говорили, Как Это Ужасно. Но вдали от них нам было очень весело, и мы смеялись по пути к дому. Отчасти, чтобы подбодрить, Пайпер, но отчасти потому, что это все еще выглядело как приключение. Война войной, но солнце продолжало светить, и нам нравились наши прогулки.
Мне отчаянно хотелось рассказать Лии обо всем этом и о том, как здорово жить без взрослых, когда никто постоянно не указывает тебе, что делать. Я, конечно, не говорила об этом вслух, но подумайте сами. Все вокруг с печальным видом говорили, как ужасно, что все эти люди погибли и что же теперь будет с демократией и с Будущим Нашей Великой Нации. Но то, что мы, дети, не говорили вслух, было: НАМ НЕТ ДО ЭТОГО ДЕЛА. Большинство погибших были либо также стары, как наши родители, так что они уже пожили в свое удовольствие, либо они работали в банке, а значит, были невыносимо скучны, либо это был еще кто-нибудь, кого мы не знали.
Осберт и его друзья со школы мечтали жить в Лондоне и быть шпионами, чтобы проникать в логово врага и добывать информацию. «Если бы я была премьер-министром, Осберт и его сопливые дружки стали бы первыми, к кому бы я обратилась за помощью, чтобы спасти нацию», - думала я.
В тот день я нашла Эдмунда в дальнем сарае, где он кормил животных. Потом он стал доить коз, а я играла с Динг. Динг был забавный, как щенок. Он легонько бодал меня своими рожками, пока я не начала гладить его между ушами. Тогда он закрыл глаза и стоял, как в трансе, все больше и больше наваливаясь на меня, и если я отступала назад, он падал.
Мы отнесли молоко в дом. Начался дождь, и мы с Эдмундом поднялись в мою комнату. Он курил, мы сидели и болтали обо всем на свете. Он засыпал меня вопросами, которые обычно бесили меня, например, почему я так мало ем.
Но на него я почему-то не рассердилась, а просто рассказала, что сначала я перестала, есть, потому что боялась, что моя мачеха хочет отравить меня. Ее это ужасно злило. А потом мне понравилось испытывать чувство голода и то, что всех вокруг это сводит с ума, а папе стоит целого состояния. И просто у меня хорошо получалось голодать.
Он не смотрел на меня, пока я рассказывала, а затем откинулся на спину и прижал свое колено к моему. Я опять почувствовала то, что не положено чувствовать к своим кузенам. «Что это со мной?»— подумала я про себя. Хотя пытаться что-то утаить от Эдмунда, который умел читать мысли, было бесполезно. Нужно много тренироваться, чтобы привыкнуть думать осторожно. А с другой стороны, в этом были свои плюсы. Когда ты точно знаешь, что другой сможет понять твои мысли, можно избежать многих неловких разговоров.
— Ты когда-нибудь думала о смерти? — вдруг спросил он.
— Да, всегда, но обычно представляя, как остальные винят в ней себя, — ответила я.
Он ничего не ответил, но много позже, когда я прокручивала этот разговор в голове, я поняла, что так и не задала ему тот же вопрос.
Мы долго молчали, слушая, как дождь барабанит в окно. Я чувствовала его колено, прижимавшееся к моему, и странное чувство металось между нами, как случайно залетевшая в комнату птица. Это чувство, недавно только зародившееся, сейчас было таким сильным, что у меня закружилась голова. Поначалу мы убеждали себя, что это родственная любовь и все такое, что обычно повторяешь в уме, когда пытаешься себя обмануть.
Через некоторое время я решилась подумать про себя одну вещь, очень-очень тихо. Целую вечность ничего не происходило, Эдмунд просто лежал с закрытыми глазами. Я почувствовала одновременно разочарование и облегчение, но когда я начала думать о чем-то другом, Эдмунд приподнялся на локте, с легкой улыбкой посмотрел на меня и очень мягко и нежно поцеловал в губы... Потом поцеловал еще раз, уже не так мягко.
Телом, умом и каждой своей клеточкой я почувствовала, как я изнываю от голода, голода, голода по Эдмунду.
И какое совпадение! Это было чувство, которое нравилось мне больше всего на свете.
Глава 10
Мой рассказ был бы проще, если бы это была история о непорочной и чистой любви Двух Детей Вопреки Всему в Тяжелое для Страны Время. Но ведь это вранье.
Правда заключается в том, что война была здесь не причем, помимо того, что она создала идеальные условия, в которых двое слишком молодых и слишком близких родственников могли начать целоваться, и никто и ничто не могло остановить нас. Не было родителей, учителей, расписаний. Некуда было идти и нечем заняться. Ничто не напоминало нам о том, что в Реальном Мире такого не случается. Не было больше Реального Мира.
Сначала мы с Эдмундом попытались дать задний ход. Весь день мы не смотрели друг на друга и вели себя, будто ничего не произошло.
Но это не сработало. Закон Ньютона, что всякое тело в движении остается в движении, оказался правдой. Что ж, спасибо, Мисс Валери Грин, учительница физики в моей старой доброй школе для девочек. Кто бы мог подумать, что хоть что-то из Ваших уроков мне когда-нибудь пригодится?
Поймите, когда я приехала в Англию, в мои планы отнюдь не входило влюбляться в своего несовершеннолетнего кровного брата и спать с ним. Но я начинала верить, что некоторые Вещи Случаются, нравится нам это или нет. И когда они начинают происходить, остается только держаться изо всех сил и смотреть, куда судьба тебя занесет.
То, что происходило с нами, было слишком экстравагантным.
А потом мы стали спать преимущественно днем, чтобы быть вместе по ночам, когда остальные спали. Если бы мы могли выбрать самых нежелательных свидетелей нашей преступной любви, Айзек и Пайпер, несомненно, заняли бы первое место. Потому что Айзек каким-то внутренним чутьем всегда знал, где Эдмунд находится и о чем думает, хотя все и так было видно по нашим лицам. А Пайпер была настолько чистой и наивной, что, когда ее что-нибудь смущало, она просто стояла и смотрела на вас, пока вы не скажете ей правду или не убежите и не спрячетесь. Мы вовсе не стремились рассказывать ей правду, так что почти все время прятались.
Чувства были настолько сильными, что, казалось, люди вокруг могли услышать гул, исходивший от нас. Пайпер и Айзек ничего не говорили, но собаки выглядели расстроенными и вели себя странно, словно запах нашей кожи и этот самый гул тревожили их. Джин отказывалась покидать Эдмунда, ложась возле его ног, когда он собирался пойти куда-нибудь, или же тыкалась ему в подмышку, когда он сидел, словно желая спрятаться в нем. Все дошло до того, что ему приходилось постоянно ее гладить, иначе она громко скулила до тех пор, пока Осберт из другой комнаты не кричал:
— Кто-нибудь заткнет эту собаку?!
Иногда, когда мы хотели побыть одни, Эдмунд запирал ее на ночь в сарае. Но втайне я чувствовала отчаяние и жалость к ней, потому что точно знала ее чувства.
Один только Осберт вел себя как обычно. Он был так заинтересован в Упадке Западной Цивилизации, что не замечал происходящего под его носом.
Новостей от тети Пенн не было. Прошли недели после ее отъезда, и каждый миг каждого нового дня казался некоей новой странной жизнью, где отсутствие новостей от тети Пенн было нормой. Пайпер скучала по своей маме, да и я все еще хотела задать ей несколько вопросов, но если бы она появилась в середине такой неуместной ситуации, как сексуальная одержимость, было бы, мягко говоря, неудобно.