Татьяна ШАМЯКИНА
КАК ЖИЛА ЭЛИТА ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ
Часть 2
Более чем субъективные мемуары
Литературные нравы
В газете СБ («Беларусь сегодня») от 28 апреля 2018 г. на целую полосу помещен материал под общей шапкой «Самые загадочные авторы», где среди прочих имеется заметка и о предполагаемых авторах белорусского «Сказа про Лысую гору». Вот эта заметка: «Говорят, в 1970-х таксисты на минском вокзале торговали из-под полы не только водкой, но и самиздатовскими рукописями этой поэмы. Очень остро и безумно смешно в ней описывались быт и нравы белорусской писательской тусовки. Вот собрание членов союза писателей, где делят дачные участки. Сколько интриг, страстей! Выезд на место, а это Лысая гора под Минском. Постройка дач. Какой-то редактор «припахивает» молодых авторов, чьи имена будет открывать в своем журнале целый год. Другой, преподаватель, эксплуатирует студентов. Невероятный поиск удобрений, склоки с соседями... Неизвестного автора предали анафеме и не одно десятилетие разгадывали его личность. Увы, разгадка уже в перестроечное время не принесла спокойствия в тусовку. Ибо авторов оказалось двое: поэты Микола Аврамчик и Нил Гилевич. Причем последний стал утверждать, что текст в основном принадлежит ему. Аврамчик настаивал на своем вкладе. Оба автора ушли в мир иной вместе с реалиями совписа».
Заметка написана в той же ернической, разухабистой манере, что и сама «поэма». Но вряд ли стоило в наше время рекламировать эту достаточно низкопробную поделку, кстати, совсем не смешную.
Действительно, в 1990-е гг. упомянутые в газетной заметке авторы спорили о своем приоритете. Однако эти годы недаром названы «лихими». В то время, вместе с так называемыми «рыночными отношениями», выплеснулось наружу самое подлое, мерзкое, греховное, что есть в людях, уничтожались прежние кумиры, ценности, эстетические и нравственные нормы, вообще все, что создано в СССР, в том числе и хорошее.
Быть сатириком, ниспровергателем презираемого в то время «сталинского колхоза» — Союза писателей — считалось почетным. Вот поэты и схлестнулись. Однако в дальнейшем, помудрев в силу возраста, да и изменения общественной атмосферы, Гилевич и Аврамчик о своем авторстве вдруг замолчали. Разумно. Стыдно стало за недомыслие молодости. Сейчас, когда практически все герои поэмы ушли в мир иной, вспоминать сей злобный пасквиль просто неприлично, тем более ставить в один ряд с «Повестью временных лет», «Речью Мелешки», «Энеидой наизнанку».
Известнейший критик Дмитрий Бугаев, один из несправедливо высмеянных в поэме лысогорцев, в предисловии к изданию поэмы в перестроечном 1988 году, подчеркивал, что произведение это — не документальное, а художественное, да еще сатирическое, потому здесь многое преувеличено, подано в карикатурно-юмористическом, гротескно-сатирическом освещении. Дескать, настоящая сатира не обходится без преувеличения и заострения. То есть, видный критик благодушно стремился авторов обелить. При всем уважении к моему учителю Дмитрию Яковлевичу поспорю с ним. Преувеличение в данном случае — ложь. Например, скажу о Шамякине — тогда секретаре Союза писателей. Как он попал в поэму, с какой стороны, вообще совершенно непонятно. Дачный кооператив относился к Литфонду, а не к Союзу писателей, и распределяли участки деятели Литфонда. О Шамякине сказано несколько крайне невнятных строк и подано так, будто он тоже участвовал в дележке, борясь за какие-то приоритеты. Но мой отец и к распределению участков не имел ни малейшего отношения как секретарь СП, даже не смел вмешиваться, и на дачу не претендовал, так как у него уже была своя. Что же касается его дачи, приглашаю всех читателей на нее посмотреть в местечке Ждановичи (ранее дачный поселок № 1). Любопытное зрелище в силу закона контрастности: жалкая, ушедшая в землю халупа в окружении шикарных трехэтажных особняков, возведенных на месте таких же убогих строений нуворишами, возникшими неизвестно откуда в 1990-е. Тогда наши соседи, деятели науки и искусства, будучи не в силах содержать даже лачуги, продавали их торгашам-махинаторам и вообще проходимцам, сумевшим отхватить куски народного добра разными незаконными методами.
Вот бы поэтам-конкурентам обрушить свой праведный гнев, свою разящую сатиру на неимоверно расплодившихся воров и мошенников. Но нет, о новых хозяевах жизни мастера слова застенчиво молчали. Они спорили о том, как издевались над своими коллегами, выставляя их на всенародный позор. А нынешние журналисты напомнили о так называемой поэме, чтобы заинтригованные современные читатели с ней познакомились, хлебнули ядовитого пойла, и чтобы многие названные в ней литераторы остались в народной памяти только своими грехами. Так, любимый молодыми белорусами Владимир Короткевич и в будущем народный по званию поэт Рыгор Бородулин в «поэме» обеспокоены лишь тем, будет ли рядом с дачным поселком магазин, где можно приобрести выпивку. Зато Нил Гилевич, красиво названный в произведении «другом всех славян» (переводил с некоторых славянских языков и неплохо на этом зарабатывал), благородно отказался от дележки, так как снимал дачу на Нарочи, рядом с классиками — Михасем Лыньковым, Максимом Танком, Аркадием Кулешовым.
Но что же с героями «поэмы» происходило на самом деле? Как и в любом коллективе (в то время большинство учреждений и предприятий организовывали кооперативы), писатели тянули участки по жребию. Землю под подобные садово-огородные товарищества колхозы и областные власти всегда предоставляли самую худшую, бросовую, потому захватывать лучшую, как обвиняет автор «поэмы» функционеров Литфонда, совершенно бессмысленно — все участки оказались очень плохие. Но везде, в том числе в писательском коллективе, совершенно негодную землю, любовно приложив к ней руки, облагораживали и превращали в цветущий рай. Почему-то об этом молчание. А при дележке эмоции неизбежны, тем более писатели — всегда люди тонко чувствующие, легко ранимые. В общем же все проходило гораздо спокойнее и приличнее, чем изображено в «поэме». Скорее всего, автору хотелось кипения страстей — литература ведь вообще скучна без драматичных перипетий.
Вслед за эпизодами распределения участков в произведении идут строфы, рассказывающие об обустройстве дачников, причем все подано в совершенно вульгарной, китчевой манере, где тема фекалий становится центральной. Своим хамством, вызывающим цинизмом, пошлостью «Сказ.» предвосхитил будущую расхристанность художественных текстов, снятие всех нравственных и эстетических запретов в массовой культуре постсоветского времени.
Можно было бы посчитать неформальную лексику и самый площадной юмор продолжением вербальных народных традиций, потому что подобные вещи в народной среде существовали. Но существовали непечатно и не с конкретными именами. В данном случае ради острого словца оскорбляли уважаемых людей, например, доцентов и профессоров, коим уделено немалое внимание. У всех здесь указанных (Дмитрия Бугаева, Степана Александровича, Ивана Науменко, как, кстати, и у Нила Гилевича) я училась и в разгар дачного бума занималась в аспирантуре на их кафедре, потому была в курсе всех дел «дачников». Никаких студентов на строительство никто не привлекал, как намекает автор, а работали собственные дети владельцев соток — тогда студенты.
Будучи большими марксистами, чем сам К. Маркс, авторы (или автор) радели якобы за коллективизм, выступали против частнособственнических инстинктов. Но осмеивать стоило бы явление, а не конкретных людей. Сравнение с «Энеидой наизнанку» неправомерно, так как в поэме XIX века показаны выдуманные, несуществующие языческие боги. Это действительно удачный прием, и это весело, остроумно — художественно. А злобно высмеивать, утрируя с немалой примесью лжи, своих товарищей по цеху вряд ли достойно. Тем более что в основе, под прикрытием высоких слов, обычная зависть, причем даже не творческая, а человеческая.
В «поэме» высмеивался горячий энтузиазм, но и неизбежные слабости бывших крестьян, ставших писателями. А крестьянские корни поразительно живучи в каждом белорусе — со всеми архетипическими особенностями, характерными для крестьянского сословия. И страсть к собственному клочку земли (вспомним гениальную «Новую землю» Якуба Коласа) неистребима. Причем в 1990-е гг., когда предполагаемые авторы вели позорную полемику, именно садово-огородные участки — в точности по Коласу — буквально спасали от голода миллионы людей. Воистину: «Зямля не зменіць і не здрадзіць...»
Мой любимый мастер слова Константин Паустовский говорил: «Писатели все должны понимать спокойнее и добрее, чем другие люди». Часто так и бывает, но, к сожалению, этого не скажешь об авторах «Сказа...».
Кстати, и в среде дворян, даже творческих личностей, нравы тоже не отличались христианским благочестием. До XIX в. писатели зависели от воли властителей, а с XIX в. — от пристрастий капризной публики. И всегда за свой престиж у монарха или у читателей несчастные (потому что несвободные) литераторы боролись — далеко не самыми благородными методами. Люди во все времена и везде — люди. Среди них — самые разные, причем очень часто в творчестве писатель выглядит гораздо лучше, чем носитель его таланта — человек. Такова наша природа.
В 1845 г. Ф. М. Достоевский напечатал повесть «Бедные люди» и буквально в одни сутки стал знаменитым — два великих вершителя судеб писателей в 1840-х гг. Н. А. Некрасов и В. Г. Белинский объявили Достоевского лучшим среди молодых русских авторов и вторым после Н. В. Гоголя. И тут же на застенчивого молодого человека — Федора Михайловича — обрушились поклеп и травля. К сожалению, заводилой здесь выступал еще один замечательный русский мастер слова — И. С. Тургенев. Да и Н. А. Некрасов присоединился, посчитав все неумные анекдоты о Достоевском забавными шутками.
Правда, ради справедливости нужно сказать, что когда от чахотки умер В. Г. Белинский, богатый И. С. Тургенев подарил его вдове и дочери деревеньку. Однако в известных мемуарах гражданской жены Н. А. Некрасова Авдотьи Панаевой, уведенной поэтом у друга и коллеги, Иван Сергеевич неизменно предстает исключительно в негативном виде, что тоже не есть правда.