Т. Ш. ].
Осторожность старшего поколения литераторов, много переживших, можно понять. «Наивность» же фронтового поколения писателей, то есть тех солдат и офицеров, которые вступили в литературу во время войны и после нее, я объясняю для себя иначе. Среди этих писателей — Иван Мележ, Василь Быков, Иван Шамякин, Алексей Кулаковский, Владимир Карпов, Андрей Макаенок, Иван Науменко, Алексей Пысин, Алесь Савицкий и многие другие. Это поколение чрезвычайно плодотворно работало в 1940—1970-е годы, даже несколько и позже, но все же наиболее значительные произведения созданы в отмеченный период. Фактически писатели-ветераны как наиболее активная часть литераторов сформировали белорусскую послевоенную литературу, которая именно благодаря им стала широко известной в мире.
Великая литература Беларуси — можно с полным правом говорить о ее несомненном величии — возникала на волне оптимизма и ликования от Победы, счастья жить на мирной земле, радости ее обновления. Причем стремительный взлет литературы наблюдался в 1960-е гг. Но он был обусловлен вовсе не «хрущевской оттепелью», не разоблачениями этим негодным руководителем «культа личности Сталина», а специфическим периодом в истории Советского государства, когда послевоенные лишения остались позади, страна отстроилась, народ стал жить хорошо, но сохранялась еще инерция ощущения Победы и связанные с ней удивительно теплые, сердечные, дружеские отношения между людьми.
Кстати говоря, докладом Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС советские ученые не занимались. А вот иностранные авторы (Дж. Гетти, Р. Торстон, Г. Ферр, С. Виткрофт, Р. Девис), которых никак не заподозришь в симпатиях к Сталину, исследовали доклад серьезно, обстоятельно, глубоко и доказали лживость Н. Хрущева буквально по всем пунктам.
«В 60-е СССР на пике своего развития. Паритет с США, полет Гагарина, беспрецедентный экономический рост, строительство жилья для народа, лучшие в мире системы образования и здравоохранения — это была «лебединая песня» социализма. Народ поверил в «очеловечивание» власти, был готов к созидательному труду. Но власть не смогла распорядиться народной инициативой», — пишет русский писатель Юрий Козлов.
От властей вообще редко исходят изменения к лучшему — как правило, это заслуга народа. Номенклатура всегда прежде всего заботится о себе. А именно с Хрущева номенклатура, пощипанная Сталиным в 1937 году, почувствовала свою безнаказанность.
Я сама ностальгически зачарована шестидесятыми — лучшего времени за весь ХХ век не было. Но, повторяю, особая атмосфера той эпохи вызвана совсем другими процессами, чем принято считать. Перестроечные либеральные идеологи все упростили, создали примитивный миф, а мы с тех пор бездумно повторяем очевидные глупости о «хрущевской оттепели» в то время, когда все гораздо сложнее, объемнее, диалектичнее. Впрочем, сложность и диалектика в наше время никому не нужны, более того, пугающи... Кстати, замечу, что в сами шестидесятые, да и позже, вплоть до «перестройки», слово «оттепель» вообще широко не употреблялось.
В 1960-е гг. белорусская литература считалась одной из самых развитых в СССР, да даже и в Европе. Причем наибольшую известность имели преимущественно авторы военного поколения. Сегодня значение их произведений, по большому счету, еще больше возрастает — ведь это свидетельства непосредственных участников событий, которые успели их глубоко и всесторонне осмыслить.
Удивительной оказалась плеяда творцов. Писатели военного призыва — А. Кулаковский, А. Пысин, А. Макаенок, И. Шамякин, И. Мележ, В. Быков, И. Науменко, А. Савицкий — являлись по существу первым полностью советским поколением, родившимся и сформировавшимся уже в советской стране. И идеологию первого в истории социалистического государства их жизненный опыт в общем подтверждал: СССР победил в самой жестокой, кровопролитной из всех известных войн, необычайно быстро, без посторонней помощи, возродил народное хозяйство, осуществил космический проект, стал по многим экономическим показателям второй супердержавой в мире. Значит, приходила к выводу наиболее думающая часть общества — писатели, — социальный строй этой державы самый справедливый и правильный.
В то же время мастера пера — люди умудренные и умные — не могли не видеть и недостатки системы: глупость в управлении войсковыми операциями, бездушие бюрократов в отношении простых людей в тылу.
Поколение Победителей вообще во многом по-другому воспринимало жизнь, чем творцы довоенного времени. Авторы, влившиеся в состав Союза писателей после фронта, были социально уверены в себе, в своей правде и жизненном предназначении. Ведь они привыкли к инициативе, к самостоятельному принятию решений в условиях самых необычных и даже часто невыносимых. Они каждый по-своему, соответственно своему феноменально богатому жизненному опыту, смотрели на мир и умели видеть в нем разные стороны — иначе не сформировались бы как творцы.
Писатели-ветераны — на самом деле не наивные юнцы, как несколько лукаво пишет Шамякин, а очень серьезные люди, знающие относительно себя, что свою главную задачу в жизни, свою, без преувеличения, планетарную миссию они выполнили честно, достойно — спасли мир от самой реакционной силы в истории. Именно их правдивые произведения и мужественная позиция, вообще в целом их пребывание в обществе, создавали ту неповторимую атмосферу, которой характеризуются 1960-е годы и которую абсолютно неправомерно приписывают невежде Н. С. Хрущеву, деятелю неумному, но хитрому.
Правда, в конце 1940-х гг., о которых и вспоминает в мемуарах мой отец, еще не все молодыми авторами осмыслено до конца, и тем не менее их «наивность»— это на самом деле уверенность в себе, потому что они — Победители. Да и сам И. Шамякин в романе «Тревожное счастье» писал, что за четыре года войны они все повзрослели на двадцать лет. Действительно, вспоминая то поколение и сравнивая с последующими, уже достаточно инфантильными, я вижу мудрость, честность и благородство наших отцов, наших наставников.
Что же касается периода борьбы с космополитизмом в заметках Шамякина, то, как отмечает чрезвычайно осведомленный русский поэт Станислав Куняев, многолетний главный редактор журнала «Наш современник», это был, на самом деле, упреждающий удар тогдашнего председателя Союза писателей СССР Александра Фадеева против кампании, что велась против него и его круга. Он знал, что чрезвычайно мощный партийно-идеологический клан в недрах самого ЦК КПСС пытается его свергнуть и поставить на освободившееся место более подходящую для них фигуру — Константина Симонова. Прежде чем началась борьба с космополитизмом, в литературных кругах развернулась атака против окружения А. Фадеева — драматургов А. Софронова, В. Вишневского, А. Сурова, Н. Вирты с целью вытеснить их пьесы из репертуара и заменить своими авторами. Рецензии тогдашних театральных критиков поражали злобностью и непримиримостью. И вот тогда, почувствовав опасность, мудрый и опытный А. Фадеев, заручившись поддержкой сподвижника Сталина Георгия Маленкова, нанес удар первым.
Таким образом, за разными явлениями в литературе как советского, так и постсоветского времени нужно видеть более глубокие их корни. В то время сложился такой политический момент, когда антипатриотические силы осмелели и решили провести «разведку боем» по разрушению основ социализма. Да только руководители Союза писателей их переиграли. Больше это не повторится никогда...
Вообще, нельзя ничего понять в реалиях времени, если не знать главного противостояния в советской литературе, начавшегося, впрочем, задолго до революционного 1917 г. (еще М. В. Ломоносов боролся против немецкого засилья в России). Все время шла борьба между двумя идеологическими тенденциями, как пишет Станислав Куняев, «условно говоря, патриотической и “интернационалистской”, пытающейся гальванизировать послереволюционную антирусскую направленность, которая была решительно подорвана во время Великой Отечественной войны».
От себя скажу, что идеологический отдел ЦК КПСС постоянно балансировал между этими двумя силами, стараясь равномерно распределять как блага, так и наказания. Лишь период «борьбы с космополитизмом» можно считать нарушением баланса, реваншем за «дело Г анина» (да и убийства С. Есенина, как сейчас уже доказано) и «дело славистов». Впрочем, пострадавшие отделались легким испугом — «никого ведь из критиков-космополитов не расстреляли и в лагеря не сослали. Даже из Союза писателей никого не исключили» (Ст. Куняев).
Зато кратковременное потрясение многому научило: с тех пор «испуганные» изменили тактику и начали расшатывание устоев планомерно и методично, но с малого — насаждения социальной апатии, тоски, безнадежности у охваченного энтузиазмом и жаждой творчества народа. Об этом — многие кинофильмы, песни бардов, подпольная литература. Позже — чернушные фильмы, маргинальный рок, уголовный шансон, постоянный пошлый стеб в журналистике. А уже «перестройка» конца 1980-х гг., как пишет умнейший Александр Проханов, — «это мощнейшее, набиравшее обороты, организационное оружие, которое послойно уничтожало все опоры, символы, институты советского государства». Причем дело велось чрезвычайно умело, так как оказалось, как видится сегодня, хорошо подготовленным. Социолог Сергей Кургинян отмечает: «Горбачевская «перестройка» (декоммунизация) — насилие. Неслыханное насилие: информационное, психологическое и метафизическое».
Подоплеку подобных, набирающих обороты, явлений молодые белорусы, ветераны войны, в конце 1940-х — начале 1950-х годов, конечно, не знали. А вот в 1950-е и особенно в 1960-е, когда уже маститые к тому времени белорусские писатели дружили и активно сотрудничали с русскими и украинскими авторами, разговоры на эту тему в нашем доме шли постоянно, едва ли не ежедневно. Обсуждали не достоинства и недостатки разных произведений — для того хватало разных заседаний и страниц журналов, — а политику, в том числе, как принято было провозглашать, «политику партии в области литературы».