Зал взорвался хохотом. Слова эти стали крылатыми.
Бровка не мог не осведомиться у начальства, как прошло мероприятие, ожидая похвалы. Спросил у Шауро, когда тот в нашем кабинете одевался:
— Ну, как? По-моему, все хорошо.
— Балаган.
Бровка позеленел.
— Этот Пестрак! Василию простительно — он волновался.
— Дело не в них.
А в чем? Разгадать мы так и не смогли, даже с помощью мудреца Глебки, почему такое серьезное обсуждение стало балаганом».
Настоящую подоплеку истории с «Доктором Живаго» писатели узнали довольно скоро. Но все равно и в писательской среде, и в обществе укоренилась традиция считать Пастернака несчастным страдальцем, мучеником, жертвой. Помню, как рассказывали нам, студентам, о нем на лекциях — буквально со слезами жалости и умиления. И лишь в 2014 г. чрезвычайно авторитетная «Литературная газета» опубликовала официальное сообщение об «операции “Живаго”»: «Рассекречено около 130 документов ЦРУ, подтверждающих версию, согласно которой это ведомство принимало непосредственное участие в публикации и распространении романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». В рамках кампании по борьбе с коммунистическим строем американская разведслужба организовала выпуск запрещенной в СССР книги на Западе, а также распространение романа среди советских граждан, — сообщает газета «Вашингтон пост». Документы предписывали ни в коем случае не демонстрировать, что к изданию причастна “рука правительства США”. Текст романа был получен ЦРУ в январе 1958 г. секретным пакетом из британских спецслужб. В пакете находились два рулона фотопленки страниц рукописи, которую удалось вывезти из СССР».
Оказывается, не так уж сильно заблуждались «злопыхатели», «травившие» автора. Правда, его не только не выслали из страны, но даже из Литфонда не исключили. Однако слоган «не читал, но осуждаю», прозвучавший на описанном пленуме СП в отношении романа, широко пошел в народ, естественно, в самом издевательском для властей и их прихвостней смысле. А по-моему, ничего особенного в этом афоризме нет: осуждался сам факт передачи романа за границу. У нас считается позорным для писателей — и справедливо — сотрудничать с советскими чекистами, но почему-то не осуждается сотрудничество с зарубежными спецслужбами. Известный российский социолог Сергей Кара-Мурза называет подобные вещи аутизмом общественного сознания.
В дальнейшем ЦРУ принимало еще большее участие в истории создания и популяризации книги «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Сия операция вообще завершилась блестяще, так как произведение во многом способствовало подрыву доверия народа к советской власти.
Осведомленный русский публицист Андрей Фефелов пишет на этот счет: «Миф о ГУЛАГе был ловко, цельно и талантливо сконструирован на Западе. Солженицын озвучил его через существующую до сих пор масонско-протестантско-разведывательную структуру YMKA, которая плотно занималась нашей страной еще со времен российской империи».
По свидетельству почти столетнего публициста, ветерана войны, Владимира Бушина, первое издание «Архипелага.» изобиловало фактическими и орфографическими ошибками. Потом Александр Исаевич, конечно, по нему прошелся и объявил произведение художественным, а вовсе не документальным. Но дело уже было сделано.
Постоянные вопли о ГУЛАГе, о штрафбатах, «кровавой гебне», «тупом совке» во времена «перестройки» и позже буквально забили мозги не только простым обывателям, но и бывшей советской интеллигенции.
Некоторые из моих студентов, посмотрев любимый народом советский фильм «Девчата», совершенно искренне недоумевали: почему по сюжету фильма строятся дома для семейных пар — ведь действие происходит в одном из поселков ГУЛАГа, и герои — репрессированные? Стереотип: если речь о лесозаготовках — значит, ГУЛАГ. Детей за их наивность, невнимательность и феноменальное незнание жизни осуждать нельзя — им так, постоянно и систематически, внушали родители и педагоги. А родителям и педагогам — агитаторы и пропагандисты из СМИ в годы «перестройки» и «лихих девяностых». Причем манипуляция сознанием оказалась настолько мощная, что верили любому бреду: скажем, указывалось количество репрессированных большее, чем граждан СССР в 1937 году. Тут уже не аутизм, а настоящая массовая шизофрения. Причем давно доказано реальное число привлеченных к суду, не превышающее за тридцать три года (1921—1954 гг.) чуть более четырех миллионов, в большинстве случаев — за дело: вредительство, коррупцию, настоящий шпионаж, а во время войны — службу в полиции, дезертирство и т.д. В наше время известны абсолютно точные цифры: по политическим статьям в указанные годы было приговорено к смерти 642 980 человек, к лишению свободы 2 369 220 человек. Тоже много, но в ельцинское криминальное десятилетие погибло гораздо больше — граждане вымирали по миллиону в год (убийства, самоубийства), и каждый пятый ребенок — беспризорный.
Мало кто знает, что уже в 1938 году, то есть после психоза ежовских репрессий, началась реабилитация невинно осужденных. Вернулось из заключения около 800 000 человек. Именно тогда вернулся и мой дед по маме Филат Азарович. Причем, в отличие от неутихающих истерик либеральной публики, самих репрессированных и их потомков, мои родные, мама и ее сестры, всегда говорили о страданиях отца с его слов: «Значит, так надо было», подчеркивая «надо было». Истинно народный, христианский взгляд на вещи.
Но такого понимания — как у Ф. Достоевского, который был благодарен судьбе за каторгу, потому что в страданиях душа возвышается, — я ни разу не прочитала в многочисленных писаниях либералов. Писатели, конечно, всегда более осведомленные, чем основная масса народа. Но многие из них, почувствовав конъюнктуру, сами активно участвовали в создании пропагандистского мифа, ничуть не стремясь обнажить всю правду.
Среди других негативных явлений, распространенных в писательской среде, нельзя не назвать существование так называемой «переводческой мафии». Безусловно, не в Беларуси. А в Москве писателей из национальных республик переводили очень широко, и многие провинциальные, из союзных и автономных республик, авторы, скажу честно, прославились благодаря талантливости своих российских переводчиков. Помню, как Шамякину постоянно предлагали свои услуги разные литераторы из Москвы и Ленинграда. Сначала у отца были действительно выдающиеся переводчики-ленинградцы — Аркадий Островский и Иосиф Кобзаревский. Но когда они умерли, взялись за дело москвичи. Через немалое время И. Шамякин совершенно случайно узнал, что один из его переводчиков просто распределяет куски романа среди своих студентов, и те белорусского автора буквально штампуют. Оплачивался труд молодых копейками, а вот официальные переводчики, чего многие нынешние читатели, скорее всего, не знают, получали в советское время 40 % от общего гонорара. Так что перевод тогда — дело чрезвычайно выгодное.
Еще один способ заработка — кино. В то время экранизировали произведения писателей, в том числе белорусских, достаточно активно. Переведены на язык киноискусства почти все произведения В. Быкова, В. Короткевича, И. Шамякина, «Люди на болоте» И. Мележа. Шамякина экранизировал и один из очень известных тогда российских режиссеров. Здесь широко распространенная практика была такая. Сценарий всегда писал сам писатель. Режиссеры таким делом обычно себя не утруждали. Но настаивали, чтобы их имя стояло в титрах как соавторов сценария. Естественно, гонорары делились. Никто из обделенных писателей никогда не роптал: ведь кино — наилучший популяризатор их творчества. К тому же, режиссеры в процессе съемок действительно часто вносили изменения в сценарий, правда, далеко не всегда в лучшую сторону. Из-за порчи своего произведения белорусский драматург Андрей Макаенок даже поссорился с закадычным другом Петром Василевским, снявшим по пьесе Макаенка «Левониха на орбите» неудачный кинофильм «Рогатый бастион».
Однако всегда неизбежные в творческой среде недоразумения между советскими писателями и шалости с гонорарами не идут ни в какое сравнение с теми ожесточенными боями, которые развернулись во время «перестройки» и после развала СССР. Еще в конце 1980-х писатели, наконец, официально разделились по той линии, которая существовала всегда — «славянофилов» и «западников». Сразу после ГКЧП в 1991 г. они уже дрались чуть ли не врукопашную, во всяком случае, была попытка насильственного захвата помещений. А затем в течение многих лет бурно делили имущество. В результате все лишились всего, поскольку действительно немалым достоянием (домами творчества, поликлиниками, издательствами) завладели более ловкие, чем литераторы, дельцы, всегда умевшие ловить рыбку в мутной воде. Для того ее, воду, и мутили. За материальные блага (в частности, за дарованные Сталиным дачи в Переделкино, которые ранее обзывались «золотыми клетками», а сейчас благословляются) идут сражения и в наше время, причем даже в организации писателей, казалось бы, одного идеологического лагеря.
Практически никто из нынешних читателей не знает о подписанном в 1993 г. двумя известными белорусскими писателями, вместе с еще сорока российскими либералами, скандального, совершенно позорного письма президенту РФ Б. Н. Ельцину — с гневными призывами подвергнуть репрессиям просоветски настроенных деятелей культуры. С этими своими заклейменными коллегами еще несколько лет назад белорусские авторы обнимались под коньячок в кафе ЦДЛ.
Такие вещи не забываются! Куда там осуждение Бориса Пастернака за Нобелевскую премию — детский лепет по сравнению с мерзким доносом, направленным против своих же собратьев по профессии.
Конечно, хочется реабилитировать соотечественников. Ведь известно, как «подписываются» подобные письма. Звонит писателю, а иногда даже его жене, некий инициатор очередного письма властителю, кратко излагает суть, не вдаваясь в подробности, и как правило, заручается согласием на подпись. Скорее всего, так оно и было. Правда, если вспомнить публицистические выступления одного из подписантов в 1990-е годы, его обеление латышских фашистов, его мечты о скорейшем вымирании ветеранов Великой Отечественной войны, которые мешают продвижению страны по пути демократии, то вопросы все равно возникают. Второй подписант, мой глубоко уважаемый наставник, судился в то время с компартией. Можно иметь разные политические взгляды, можно состоять не только в компартии, а и в некоем сообществе «просвещенных», но стоило бы сохранять в себе нечто, что выше политики и идеологии.