них так и проскакивало, что папа грешник, что папа у нас нехороший, он ругаетсяи хочет выкинуть иконы. Я увидела, что дети видят его совершенно такими жеглазами. И куда это зайдет, когда они вырастут, если они сейчас не уважаютотца, слово отца ничего не значит?
Я стала потихонечку менять этот стереотип. Я стала говорить,что, да, папа ругается, но в этом мы виноваты. Мы его не послушались, мыспровоцировали его. Мы плохо за него молимся! Мы молимся за него? Мы вообще занего не молимся! И когда духовник спросил: «Как ты молишься за него? Ты кладешьза него земные поклоны,
ты что-то читаешь? Как ты просишь Богородицу, чтобы
он пришел к вере?» А никак я не прошу! Вот он не идет, такэто его личное дело. Я же сама пришла!
И я вдруг испытала к нему жалость. Я поняла, что
если мы с ним разойдемся, ведь никто его не спасет!
Быть может, первым порывом у меня было чувство гордыни: еслине я помогу ему спастись, то кто же! Во-зьмусь-ка я за него, буду егоисправлять. Но когда я
45
взялась за его исправление, то увидела в нем столькодостоинств, которыми сама не обладала. Я увидела, что, находясь долго в храме,я запустила дом. Ведь я ходила на все воскресные и праздничные службы, на всемолебны! И дома развелось много беспорядка, физически мне было не управиться,плюс маленькие дети. Я считала, что это нормально, ведь я не могу успеть все, атак я буду успевать главное. То есть, посмотрев на себя со стороны, я увидела,что я хозяйка никакая, что я не готовлю ничего вкусного, дома у нас беспорядок,мы папу не встречаем, в общем, муж у меня находится в черном теле. И тут, когдая так стала сравнивать себя и его, я вдруг увидела, что я действительно не стоюего мизинца! У меня в голове произошел просто переворот!
Мы с ним решили написать, что мы хотим друг от друга.Требования к мужу и требования к жене, — так мы назвали эти листочки. Я,конечно, написала, что хочу, чтобы он ходил в церковь или хотя бы не запрещалнам это делать. А он написал элементарные вещи: я хочу, чтобы в доме былпорядок, я хочу, чтобы в воскресенье или хотя бы в какие-то дни мы вместегуляли. Я хочу иногда, хотя бы раз в месяц, получать пироги... То естьсовершенно простые, человеческие вещи.
И я подумала, что станет с моим православием, если впраздники я напеку своей семье пироги! Что плохого, если я наведу порядок вдоме. Что плохого, если мои дети погуляют с отцом, и пускай он в это время им что-торасскажет далекое от веры, но не плохое же, не желает же он им зла! И вот, уменя что-то переломилось в душе. И я стала его очень любить, я почувствовала,что была неправа. У меня возникло чувство ви
46
ны. Я увидела, что это я разрушаю нашу семью — я, а некто-то другой!
И я стала делать маленькие попущения. Снимала платок, когдамы выходили с ним куда-то. Я согласилась ходить с ним в гости, я надела юбку несовсем уж до пят, надела брюки, потому что ему это нравилось. Я, быть может,могу снова подкраситься и подкрутиться, ведь я делаю это для него, а не длясамолюбования. Я делаю так, потому что ему приятно, потому что ему это важно. Исделав это для него, я почувствовала, что могу в своей семье делать то, чтохочу: молиться, сколько угодно, пойти в церковь, когда заблагорассудится...Мужу было важно, что я ему уступила в чем-то. И он в благодарность согласилсяуступить что-то и мне.
47
И мы начали так балансировать: я уступаю ему немножечко, чтодопустимо, а он уступает мне. Конечно, в главном, в основном, я бы непоступилась никакими убеждениями, например, никогда не согласилась бы на аборт.Но в пустяках, в мелочах — почему бы нет?
Ведь я люблю его!
Я стала относиться к нему по-другому: он еще не с нами, егоеще не посетило то, что посетило меня. Так почему я должна так гордиться этим,ведь неизвестно, кто из нас туда раньше придет. Я, может, буду всю жизнь своюидти и не узнаю того, что ему Господь откроет за один миг. Ведь я не могузнать, когда Бог приведет его в Церковь и каким он станет. Я стала верить, чтоу нас все будет хорошо, что мы повенчаемся. Я стала верить в него. Что онсейчас, ну, такой вот бедный
человек, но он все равно придет. По его терпению и смирениюГосподь даст ему. Ведь он смиряется перед моими «заскоками», как он это понимает.У него, на самом деле, терпения гораздо больше, чем у меня. Ведь мне было всеравно, что с ним будет, лишь бы мне не мешал. А он все время говорил: «Ну какже я вас оставлю, что вы будете есть?» То есть, у него душа болела за
нас. Хотя у меня, как у православного человека, душа поэтому поводу не болела. И я поняла, что действительно, по делам нашим осудятнас. А не по тому, сколько мы выстояли в церкви и сколько часов мы молились...
Дети спрашивают: «А почему папа у нас не молится? » Раньше ябы сказала так: «Потому что он не понимает ничего, потому что он грешник». Атеперь отвечаю: «Он молится, но про себя». Он стесняется еще.
Мужчинам можно молиться про себя. И перед едой,
когда мы читаем молитву, они спрашивают: «Пап, ты молишьсятам?» И он, понимая, что я как бы его защи
48
щаю и повышаю его авторитет, бурчит им: «Да-да, молюсь я,молюсь», — отстаньте, мол. Потом я вдруг услышала как-то утром, когда былазанята своими делами и он кормил детей без меня, что он сказал им: «Почему жевы не помолились? Ведь вам мама не разрешает есть без молитвы, почему вы немолитесь? Вот когда мамы нет, так вы сразу и забываете?» И для меня, конечно,это было очень важно. Я поняла, что я на правильном пути. Что только любовью яспасу его и спасу себя. И вытащу всю нашу семью.
Потому что так, как действовала я раньше, действовать простонельзя, запрещено! Я увидела это на практике..,.
Потом он вдруг сделал нам полочку для икон. Это был для нас,конечно, огромный праздник. А однажды он сказал мне: «Давай повенчаемся, мнестало так хорошо с тобой, что я согласен повенчаться». Ну конечно, у менярадости не было предела, и я выражала ему эту радость теми способами, какиебыли приятны ему.
Сейчас я не могу сказать, что все так уж хорошо,
бывают взлеты, бывают падения, бывает, мы не понимаем другдруга. Но я иду путем уступок. Путем жертв любви друг ради друга. И он ужемного что мне разрешает. Он начал встречать нас из храма, он стал с пониманиемк этому относиться: ну надо вам в воскресенье в храм, ну идите. Он ждет нас изцеркви по часу, чтобы детей довезти на велосипеде (у нас на даче церковь за трис половиной километра).
Не может один человек спастись, не думая ни о ком изблизких. Нельзя идти к спасению по головам, за счет других. С ужасом думаю отом, к чему я вела свою семью, ведь действительно, я не смогла бы прокормитьих, я бы не смогла дать мальчикам того, что дает им
49
отец. Сейчас я вижу только большие плюсы от того, что мы сним вместе. Пускай это очень тяжело, постоянно тяжело, пускай это постояннаяработа, не расслабиться ни на минуту, но сейчас я все-таки чувствую, что нашасемья — счастливая.
Да, он придирается ко мне, но и слава Богу, что придирается.А так бы я никогда не узнала, что здесь у меня плохо, там у меня плохо. Я наэто смотрю, как на двигатель, который меня все время подталкивает. И то, что онне такой вот правильный, не кроткий, не попускает мне, это тоже хорошо, зато онсумел показать мне мою гордыню. Через него я увидела свою неправоту. Раньше,когда он кричал, я даже не вслушивалась, старалась пропускать мимо ушей. А когдаприслушалась, то поняла, что он прав. Только, может, сила выражения у него несоответствует моим оплошностям. И я ему говорю: «Ты потерпи на мне, я всеисправлю. Я же терплю то, в чем ты не идеален. Так потерпи и ты...» И то, что явсе-таки признаю эти свои оплошности, а не просто отмахиваюсь от него: «Опятьты скандалишь!» — для него много значит.
Сейчас я вижу, что дети подросли и очень тянутся к отцу, иэто хорошо, это вообще нормально для мальчиков. Он уже не хулит Бога, он хотябы принимает нашу позицию. И дети знают, что папа — где-то пускай в
глубине души, — но верующий человек.
Отец Константин:
Свидетельство Ксении — замечательный документ человеческихвзаимоотношений. Когда стало совсем плохо, вдруг нежданно показался просвет. Исегодня все идет к лучшему.
Почему произошла ошибка в поведении Ксении?..
50
Как так случилось, что она поставила семейную жизнь
на грань разрыва?
Все дело, конечно, в личных грехах. В данном случае этоэгоцентризм и гордыня! Придя к Богу, в Церковь, Ксения почувствовала духовныйкомфорт. Это понятно. Жить с Богом действительно интересней, чем без Него. Нотут нас поджидает скрытая извечная ловушка лукавого. Вместо того, чтобыосмыслять христианство как передовую линию фронта в войне с сатаной, в служениисемье, людям, миру, нам хочется успокоиться в христианстве, уютно свернуться иблаженствовать.
Возникает некая эгоистическая форма христианства.Христианин, идущий таким путем, сначала чувствует душевный уют от общения сБогом и нежелание
соприкасаться с мирскими заботами. Затем его начинаютраздражать те, кто его не понимают, и особенно те, кто напоминают о его мирскихобязанностях. В это же время рождается уверенность (переходящая в злорадство),что «я спасен», а другие — безбожники, гибнущие в адской пучине, и мне до нихнет дела.
Следующая ступень — состояние, называемое подвижникамипрелестью. Прелесть — это самообман, иллюзия, что ты в порядке. А до другихлибо нет дела, либо к другим испытывается надменное презрение.
Но это гибельный, неправильный путь. Как существует грехсатанинской, безбожной гордыни, приводящей к тому, что человек ставит себя вцентр мира: видит только себя, слушает только себя, носится только с собою;того же поля ягода — грех гнушения этим миром. Человек может оправдывать себясколько угодно, но, по сути, он тоже видит и лелеет только свое мировоззрение.
51
У Ксении этот процесс так далеко не зашел. Она сумелауслышать священника. Услышать и поверить!
Я знаю людей, называющих себя православными, которые дошли