И что очень важно — чем дальше, тем меньше мы доверяем себе и больше доверяем машине. Это проявляется в самых разных сферах жизни. Например, в образовании, когда тестирование с машинной проверкой результатов становится основной формой контроля знаний. Это преподносится как достижение — ведь машина, в отличие от живого наставника, оценивает «объективно». Но далеко не все можно оценить объективно, ведь преподавание — это не только механическая передача знаний, но и процесс живого общения учителя с учеником, в котором происходит и усвоение какого-то объема информации, и передача доверия к этим знаниям. Ведь, сколь бы критичным ни было наше мышление, а всего, чему нас учат, мы лично проверить не можем, не можем воспроизвести в своей жизни весь опыт научной мысли человечества. Значит, я должен доверять тому, чему меня учат, и должен передать этот опыт доверия своим ученикам. А доверие — вещь межличностная, не заменяемая никакими технологиями.
Но чем дальше, тем больше у людей возникает желание решить возникающие проблемы с помощью машины, с помощью какой-то технологии. Например, есть проблема терроризма — и решение видят в повсеместном внедрении следящей аппаратуры. То есть мы, люди, не можем самостоятельно между собой разобраться, и потому применяем машины.
Однако машинизация мира означает, что мы становимся все более и более зависимыми от машины, и зависимость эта выражается еще и в том, что мы вынуждены подстраиваться к машине, подстраивать свою речь, свое мышление.
Это, на мой взгляд, приведет к тому, что через 20-30 лет машины будут опосредовать отношения между людьми. То есть будет тотальная слежка, тотальный контроль всех сторон жизни.
В обществе будущего люди не будут понимать, как машина устроена, окажутся не в состоянии ее контролировать. А вот машина как раз и будет осуществлять полный контроль над людьми, причем большинство не увидит в этом ничего плохого — ведь будет уже устойчивая привычка доверять машине, в том числе и доверять решение межчеловеческих, межличностных проблем.
Кстати, тут встанет еще и такая проблема — отставание развития права от развития технологий. Собственно, мы и сейчас уже сталкиваемся с этим (например, в вопросах авторского права), но в будущем эта тенденция усилится. То есть будут возникать ситуации, когда в силу то ли технических сбоев, то ли программных ошибок, то ли непредвиденных последствий внедрения технологий люди будут страдать, их права будут нарушаться, но ничего нельзя будет поделать, поскольку закон такие ситуации еще не научился регулировать.
Впрочем, говоря о праве, о законе, замечу, что право — это ведь тоже машина, тоже технология. Пускай не железная, не материальная, а социальная — но технология. С древних времен замечено: закон появляется тогда, когда люди сами по себе оказываются неспособны договориться, наладить отношения. То есть закон — это тоже своего рода протез. Порой без него никак, но нужно понимать, что это хоть и наименьшее, а зло. Проблема в том, что закон, призванный регулировать какие-то совсем уж экстремальные ситуации, распространяет свое влияние и на ситуации обычные, стремится зарегулировать все и вся.
Например, необходимы законы, защищающие детей от родителей-извергов, но ведь в итоге мы приходим к тому, что закон всех родителей воспринимает как потенциальных злодеев. Отсюда многочисленные семейные трагедии, пресловутая «ювенальная юстиция» на Западе и самодурство органов опеки у нас. Я убежден, что чем больше в обществе юридических инструментов, тем меньше в нем будет доверия.
***
Тенденция очевидна: прогресс технологий будет разрушать доверие между людьми. Но, как мне думается, в обществе будущего окажется довольно много людей, не желающих так жить. Они будут стремиться к межличностным отношениям, не опосредованным машинами. Причем они не будут, подобно луддитам XVIII столетия, разбивать машины или бежать от технической цивилизации куда-то в леса и пустыни. Не отвергая технологии как таковые, эти люди будут стремиться поставить машину на подобающее ей место, не позволяя ей слишком многого. Они постараются не пустить машину в семью, в образование, в религию. А значит, им придется выстраивать автономные формы человеческого общения. Трудно предсказать, как это выразится внешне — какие-то изолированные поселения, анклавы или неформальные сообщества внутри технологической цивилизации.
Иными словами, в обществе будущего станут развиваться две противоположные тенденции. С одной стороны, развитие высоких технологий и развитие права, делающее людей однородными винтиками системы. И с другой стороны — движение людей, не желающих быть винтиками, людей, создающих какие-то альтернативные формы общественных отношений. Естественно, одного желания тут будет мало, им потребуются большие усилия на разных уровнях — интеллектуальном, психологическом, духовном.
То, к чему они будут стремиться, — это самостоятельность. Вот было в старину выражение: самостоятельный мужик. То есть который может позаимствовать что угодно у кого угодно, но лишь в той степени и в тех формах, какие ему самому полезны.
Как в обществе будущего сложатся отношения между большинством населения и движением «самостоятельных»? Тут возможны разные сценарии — и непримиримая вражда, и взаимное безразличие, и — в самом оптимальном случае — даже какие-то формы сотрудничества.
И мне кажется, что люди все-таки не позволят себя расчеловечить. Надеюсь, большую роль в этом, применительно к нашей стране, сыграет Русская Православная Церковь, перед которой в будущем встанет сложнейшая, но необходимейшая задача — сохранить правильный формат межличностных отношений, дать пример такого формата, дать пример преодоления тех соблазнов, о которых шла речь — мировоззренческой дезориентации, бездумного применения машины там, где ей не место, ухода в виртуальность.
***
Уже сейчас в массовом сознании происходит сдвиг из мира реальности в мир воображаемый. В мир, порожденный компьютерными играми, киноиндустрией, телевидением, масс-медиа. Конечно, люди в большинстве своем понимают, что этот мир создан человеческим воображением, но для многих он становится важнее, интереснее, эмоционально ближе, чем обыденность. Совершенно очевидно, что в обществе будущего эта тенденция станет гораздо масштабнее. Возникнет возможность жить в воображаемом мире, практически не касаясь «земли». Есть даже научный термин, обозначающий это явление — имажинация, то есть перенос в мир воображения.
Конечно, для кого-то — например, для инвалидов, такой перенос окажется спасением, даст им возможность самореализации, ощущение полноты жизни. Однако для гораздо большего числа людей это обернется огромными проблемами, которые они сами даже не смогут осознать. Вместо того чтобы жить полноценной жизнью, развивать свои способности, выстраивать подлинные, глубокие отношения со своими близкими, они по сути эмигрируют в мир воображения.
Но ведь реально-то все равно придется жить в двух мирах — и в воображаемом, и в настоящем. Наивно думать, что одно с другим окажется никак не связанным. Все те мысли, эмоции, настроения, которые порождает в людях воображаемый мир, влияют — и еще как влияют! — на их поведение, на их запросы в мире реальном.
А значит, с помощью воображаемых миров людьми можно управлять. Можно формировать их политические и мировоззренческие взгляды, их материальные потребности, их способы проводить время, способы зарабатывать и тратить деньги. Поэтому тот, кто контролирует мир воображения, будет определять тенденции в экономике, в культуре и, разумеется, в политике.
Вполне возможно, что и политическая борьба, и экономическая конкуренция в какой-то мере распространятся и на воображаемые миры. Определяя содержательную составляющую этих виртуальных миров, можно распределять в социуме ресурсы доверия и, наоборот, недоверия. Воздействуя не столько на разум, сколько на эмоции, порождая те или иные настроения, запросы.
***
У будущего будет другое прошлое — потому что история все больше и больше пользуется методами точных, естественных и гуманитарных наук, все больше возникает возможностей проверить исторические факты: когда именно что-то произошло, кто мог некий текст написать, сколько лет конкретному артефакту, как происходило заселение тех или иных территорий людьми, и так далее. Уверен, что многое из нашего понимания истории придется переосмыслить.
Но, напомню, раздробленность науки и эклектика современного сознания, о которых шла речь выше, будут определять оптику нашего восприятия прошлого. Поэтому, видя те или иные сенсационные новости, нужно понимать: это всего лишь предположения. Пройдет время — и наука еще раз все переосмыслит.
Как минимум — следует изначально понимать границы научной достоверности. Наука имеет дело с вероятностями, интерпретации которых зависят от методов измерения и языков описания.
И, конечно, не следует поверять свой духовный опыт средствами науки. Она не для того существует, чтобы изучать трансцендентное, это не ее компетенция.
Я подчеркиваю необходимость загодя понять и выработать устойчивость к вызову прошлого, которое только еще нагрянет…
Жан-Клод Ларше
Доктор богословия Жан-Клод Ларше об экологии и нравственном компасе для наших детей
Каким Вы видите мир будущего — через двадцать-тридцать лет?
— Я его вовсе никаким не вижу. Будущее невозможно предсказать не только в долгосрочной перспективе, но даже в краткосрочной. Кто в 1913 году мог предсказать начало Первой мировой войны? Кто в 1916 году мог предсказать русскую революцию и установление коммунистического режима на всей территории Восточной Европы на шестьдесят лет? Иногда достаточно лишь одного события — также непредсказуемого, — чтобы изменился весь ход истории. А кто мог двадцать лет назад предсказать технологическую революцию, которую творят в нашей сегодняшней жизни компьютеры, мобиль