Психика ребенка и ее развитие не столь просты. Как ее более точно понять? Что в ней происходит? Поиском ответов на эти вопросы в течение более 50 лет занимался замечательный швейцарский ученый, классик детской психологии Жан Пиаже. Свои исследования по теме развития морали у детей он описывает в книге «Моральное суждение у ребенка», недавно переведенной на русский язык[4]. В частности, в данной работе описаны эксперименты с детьми дошкольного и начального школьного (предподросткового) возраста, которые автор проводил вместе с сотрудниками в 20–30-е годы прошлого века. И организация экспериментов, и их результаты, и выводы Пиаже довольно интересны, мы расскажем о них подробнее.
Способ исследования
Рассуждать о вине, наказании и его соразмерности скорее считается привилегией взрослых. «Что способен сказать ребенок о справедливости и других моральных категориях, разве он в этом разбирается?» – скажет иной читатель. Можно спорить, имеет ли такой скептицизм основания, однако вместо дискуссий Жан Пиаже стал изучать, что именно дети понимают в моральных вопросах.
Прежде всего ученый обнаружил, что уже с 6 лет мальчики и девочки не отказываются беседовать на такие темы. У них есть мнение, несколько разное у различных детей, оно меняется с годами и достойно изучения. Пиаже и его сотрудники провели многие сотни часов, обсуждая с малышами и подростками темы лжи, обмана, вины, наказания, справедливости, сочувствия… Возраст респондентов варьировался от 5 до 12 лет.
Метод состоял в следующем: сначала ребенку рассказывалась короткая история про детей и взрослых, потом его спрашивали, что он думает о поступках и переживаниях героев. В результате выяснилось много интересного и иногда неожиданного. В частности, о детском понимании справедливости.
Шести-семилетки о справедливости
Удивительно, но дети 6–7 лет не считают слово «справедливо» непонятным. Они не задают взрослому вопроса «А что это такое – справедливость?» Они уверены, что знают, о чем речь, хотя на самом деле осознают это слово не совсем так, как взрослые. Это ярко проявилось в ходе бесед. Например, была рассказана следующая история.
Как-то раз два мальчика воровали в саду яблоки. Вдруг пришел сторож, и оба мальчика бросились бежать. Одного поймали. Другой же, возвращаясь к себе окольным путем, переходил речку по плохому мостику и упал в воду.
Са (6 лет)[5].
– Что ты об этом думаешь?
– Тот, которого поймали, попал в тюрьму, а другой утонул.
– Это справедливо?
– Да.
– Почему?
– Потому что он не слушался.
– А если бы слушался, он бы не упал в воду?
– Нет, потому что послушные не падают.
Пел (7 лет).
– Что ты об этом думаешь?
– Это справедливо. Так ему и надо.
– Почему?
– Потому, что он не должен был воровать.
– А если бы он не воровал, он упал бы в воду?
– Нет.
– Почему?
– Потому, что он не поступил бы плохо.
– Почему же он упал?
– Это произошло, чтобы он был наказан.
Оба ребенка считают, что герой истории должен быть наказан, потому что не слушался и поступил плохо. И это справедливо! Даже мостик участвует в том, чтобы убежавший от сторожа «получил по заслугам». А те дети, которые подчиняются родителям, не падают с мостика – это тоже справедливо, иначе и быть не может. Это как в сказке – все заодно: и лес, и птицы, и мышки, и мостик – каждый помогает доброму герою и мешает плохому.
А вот что считают дети по поводу другой истории:
Мама каталась со своими детьми в небольшой лодке по озеру. В четыре часа она дала каждому по булочке. Но один из мальчиков баловался на краю лодки. Он склонился над водой и уронил свое кушанье. Что нужно было делать: не давать ему больше ничего? Может, каждый из детей должен был отделить ему по кусочку от своей булочки?
Ва (6,5 лет).
– Не нужно ему больше давать булочку, потому что он уронил ее.
Шма (7 лет).
– Незачем было баловаться на лодке. Это будет ему уроком.
– Тогда что же нужно было делать?
– Не делиться.
– А если бы мама сказала поделиться?
– Нужно было бы послушаться.
– Но это было бы справедливо или нет?
– Справедливо, потому что надо слушаться свою маму.
Заметим, Шма не просто считает, что надо слушаться маму. Его позиция: то, что мама скажет, будет справедливо. Это же мама!
В беседах с шести-семилетними проявляется одно и то же: почти все дети этого возраста считают, что родители говорят и действуют справедливо, на их решение можно положиться. В этом выражается удивительное мнение маленьких детей о величии, всезнании и всемогуществе родителей. Впрочем, скоро картина начинает меняться.
Вот беседа по поводу той же истории про упавшую булочку с девочкой на два года старше.
Жюн (9 лет).
– Делиться не нужно, потому что это его вина.
– А его братья решили поделиться. Это справедливо?
– Я не знаю.
– Это по-доброму? Это благородно?
– Да, это по-доброму.
– Справедливо или благородно?
– Больше благородно, чем справедливо.
– А если бы мама сказала поделиться. Это справедливо?
– Тогда это было бы справедливо.
Как мы видим, мнение Жюн менее категорично. Она не осуждает братьев, которые хотят поделиться, более того, она соглашается, что это по-доброму и благородно. В то же время, чтобы признать такое действие справедливым, ей нужно подтверждение значимого взрослого – мамы. Собственное ощущение есть, но присутствует и оглядка на маму.
В этой беседе обращает внимание перемена в моральной позиции девятилетнего ребенка, отход от полного следования мнению взрослого, зарождение более самостоятельной и развернутой оценки ситуации. Мы убедимся, что такое развитие характерно для возраста 8–11 лет, мы встретимся с проявлениями того же процесса в отношении других моральных суждений.
Что такое ложь?
Среди прочих детских проступков родителей особенно беспокоит ложь. Почему дети говорят неправду? Откуда это берется? Как относиться к обману? Мы ищем ответы на эти вопросы. В таких поисках важно иметь в виду возраст ребенка.
Психологам хорошо известно, что до 5–6 лет дети смешивают свои фантазии и действительность. Если они о чем-то рассказывают, это может быть из мира воображения. Кроме того, как обнаружил Пиаже, до 6–7-летнего возраста дети имеют довольно туманное представление о том, что значит само слово «ложь». На прямой вопрос об этом ученый часто получал ответы: «Это слова, которые не надо говорить», «Это плохие слова». Малыши придерживаются такой позиции при более детальных расспросах.
Вот Пиаже беседует с мальчиком Тулом 6 лет. Начинает профессор.
– Если я говорю кому-нибудь «дурак», это ложь?
– Да.
– Почему?
– Потому что это плохое слово.
– А если он на самом деле дурак, это все равно ложь или нет?
– Да.
– Почему?
– Потому что это плохое слово.
Таким образом, ребенка не удивляет само слово «ложь», он готов к его использованию в разговоре. Тем не менее дети этого возраста ассоциируют ее или с просто неправильным ответом, или с ругательными словами, которые им запрещают произносить. Один 6-летний мальчик назвал ложью ответ «пять» на вопрос, сколько будет дважды два.
Ученый начинает более детально изучать отношение детей к этому понятию. Он меняет фокус исследования, теперь его интересует не определение лжи, а более практический вопрос: какая ложь хуже? Тут приходится сравнивать две истории о конкретных происшествиях.
В одном эксперименте детям рассказали следующее.
Первая история: маленький мальчик гулял и увидел очень большую собаку, которая его напугала. Придя домой, он рассказывает маме, что видел собаку, такую же большую, как корова!
Вторая история: мальчик, приходит из школы и говорит маме, что учительница поставила ему хорошие отметки. Но это неправда: учительница не ставила ему никаких отметок – ни хороших, ни плохих.
Потом спросили: какой из этих двух мальчиков поступил хуже и почему?
Буг (6 лет).
– Тот, кто говорил про корову.
– Почему это хуже?
– Потому что это неправда.
– А тот, который говорил о хороших отметках?
– Он не такой плохой.
– Почему?
– Потому что его мама, возможно, ему поверила; потому что она могла бы поверить этому вранью.
Поразительно! Хуже сказать про «собаку величиной с корову», чем солгать про отметки! Мальчик, конечно, маленький, многое еще плохо понимает, но такого все-таки не ожидаешь. И тем не менее такие ответы повторяются снова и снова. Вот более развернутый ответ.
Бурд (7 лет).
Хуже тот, кто сказал, что видел собаку большую, как корова. Это хуже, потому что мама это знала [что это было ложью], тогда как у другого мама не знала. Если дети говорят что-нибудь, что мама не знает, то это не так плохо, потому что мама могла бы в это поверить. Если же мама знает, что это неправда, то ложь больше.
Еще обстоятельнее Бурд поясняет в беседе по поводу другой похожей пары историй.
– То, что она [мама] знает, хуже.
– Почему?
– Потому что, когда она знает, она может ругать сразу, а когда она не знает, то сразу ругать не может…
– А когда ребенок оказывается более плохим: когда его ругают сразу или когда его не сразу ругают? Или это одно и то же?
– Он хуже, когда его ругают сразу.
Его слова можно понять как некоторое обоснование позиции детей. Легко представить, что по свежим следам ребенка будут более горячо ругать и, значит, он будет чувствовать себя более виноватым. Вероятно, будет дольше переживать. А с течением времени для мамы детский проступок уйдет в прошлое, случившееся затеряется между другими событиями. Также она понимает, что ребенок уже плохо помнит, о чем речь. Она не будет очень переживать, горячо выговаривать и наказывать. Определенно, если мама ругает сразу, то хуже – достанется больше.
Пиаже также приводит случай, рассказанный его сотрудницей.
Одна 6-летняя девочка соврала в детском саду. На вопрос воспитательницы, хорошо это или плохо, она ответила: «Ничего страшного! Мама этого не видит!»
Девочка придерживается той же позиции: главное, что мама сразу не узнает, а потом даже если узнает, то сильно ругать не будет – ничего страшного.
Мнение более старших
Лет в 8–9 ответы радикально меняются. Приведем только часть одной беседы про ту же историю «с собакой, большой, как корова» с ответами, характерными для детей 8–11-летнего возраста.
Деп (8 лет 9 месяцев).
– Кто хуже?
– Тот, который соврал про учительницу.
– Почему?
– Потому что история с собакой не имеет никакого значения, тогда как история с учительницей рассердила бы его маму.
Дети едины в том, что первый мальчик, по существу, не врал. Одни объясняют его слова тем, что «собака была очень большой», т. е. он просто преувеличил. Другие – тем, что «у него плохо работала голова», третьи – что сказавший про собаку просто пошутил. При этом все соглашаются, что хуже ложь «про учительницу». Такие ответы нас не удивляют, они совпадают с тем, что скажет и взрослый.
Вина и наказание
Пиаже также интересует оценка детьми степени вины, а заодно их мнение о том, кого надо больше наказать. Он снова рассказывает истории и обсуждает их с малышами и подростками. Тут обнаруживается то же: понимание вины и наказания одно в 6–7 лет и другое к 11 годам, оно очень меняется с возрастом.
Детали обсуждений и ответы детей 6–7 лет довольно любопытны.
Проводится следующий эксперимент. Сначала рассказываются две истории.
1. Жила-была маленькая девочка, которую звали Мари. Она хотела сделать сюрприз своей маме и скроить ей платье. Но поскольку она не умела как следует обращаться с ножницами, то сделала большую дыру в своем платье.
2. Маленькая девочка, которую звали Маргарита, как-то раз, когда мама ушла, разыскала ее ножницы. Она забавлялась некоторое время с этими ножницами, и так как не умела с ними как следует обращаться, то сделала небольшую дырку в своем платье.
В этих и других похожих историях Пиаже соединяет положительное намерение и отрицательный результат. Его интересует, насколько при оценке случившегося важно намерение ребенка, похвальное оно было или не очень.
Заметим, что в первом случае есть явное намерение сделать приятное маме, а дыра, хоть и большая, получилась нечаянно. Во второй истории хорошего намерения нет, более того, девочка, воспользовавшись отсутствием мамы, скорее всего, делала то, что ей не позволялось. Зато дыра на платье во втором случае получилась меньше, чем в первом.
Как вы уже догадались, детей спрашивают, какая из девочек лучше или какая хуже.
Жео (6 лет).
– Первая хотела оказать маме услугу и сделала в своем платье большую дырку. Вторая забавлялась и сделала маленькую дырку.
– Какая из этих девочек хуже?
– Та, которая хотела оказать услугу, хуже, потому что она сделала большую дырку. Мама ее ругала.
Конст (7 лет).
– Та, которая сделала маленькую дырочку, лучше.
– Если бы ты была мамой и увидела, что они сделали, какую бы ты наказала больше?
– Ту, которая сделала большую дырку.
Ученый на всякий случай переспрашивает девочку:
– Какую ты наказала бы меньше?
– Ту, которая сделала маленькую дырочку.
– А что бы сказала та, которая сделала большую дырку, когда ты ее наказала бы больше?
– Она сказала бы: «Я хотела сделать сюрприз».
– А другая?
– Она играла.
– Которую надо наказать больше?
– Ту, которая сделала большую дырку.
Ребенок твердо стоит на своем, это не случайное мнение, не оговорка. То же обнаруживается и в других беседах. Вот рассказываются две истории про чашки.
1. Маленький мальчик, которого зовут Жан, находится в своей комнате. Его зовут обедать. Он входит в столовую. Но позади двери стоит стул, на котором поднос с 15 чашками. Жан не может знать, что все это за дверью. Входя, он отворяет дверь, та толкает поднос, и – бах! – 15 чашек разбиты.
2. Жил-был маленький мальчик, которого звали Анри. Однажды, когда его матери не было дома, он захотел взять из буфета варенье. Малыш встал на стул и протянул руку. Но варенье было слишком высоко, и он не мог до него дотянуться. Пытаясь его достать, Анри зацепил чашку. Чашка упала и разбилась.
Таким образом, в первой истории 15 чашек были разбиты нечаянно, во второй мальчик разбил только одну чашку, но доставая варенье без спроса, всем ясно, что это делать не положено.
Приведем мнения о том, кто хуже, из бесед с детьми 6–7 лет.
Жео (6 лет).
– Какой из мальчиков хуже?
– Первый, потому что он уронил 15 чашек.
– Если бы ты был папой, кого бы ты наказал больше?
– Того, который разбил 15 чашек.
Шма (6 лет).
– Они оба одинаково плохие, эти мальчики, или нет?
– Оба плохие!
– Ты бы их наказал одинаково?
– Нет. Больше того, кто разбил 15 чашек.
Конст (7лет).
– Кого из них ты наказала бы больше, если бы была мамой?
– Того, кто разбил много чашек.
– Он более плохой?
– Да.
Снова мы видим, что маленькие дети не учитывают намерений героев историй. Это соответствует той стадии развития, на которой они находятся.
Словесная мораль
В своей книге Пиаже подробно показывает, что до 7–8 лет[6] моральное развитие детей проходит особую стадию, которую можно условно назвать стадией словесной морали. На этом этапе ребенок запоминает поучения родителей[7], воспроизводит их, не подвергая сомнениям, безусловно веря в их правильность. Однако понимание детьми моральных категорий довольно приблизительно. Малыши используют относящиеся к этой теме слова и назидания взрослых, удерживают их в памяти, но толкуют очень неточно и неполно. Основа для осмысления – реакция родителя: если он рассердился, значит, ребенок поступил «плохо», если наказал – «виноват», приказал – это «справедливо». Отношение ко лжи практически следует правилу «Раз мама не узнает, то ничего страшного». Приведенные выше беседы Пиаже с детьми хорошо это демонстрируют.
Добавим, что собственные действия ребенка совсем не обязательно согласуются с уверенно произносимыми им правилами[8]. Моральные утверждения детей и их поведение существуют отдельно. Мы будем более подробно обсуждать это явление в следующей главе.
Еще одна особенность моральных суждений детей на этой стадии состоит в том, что они опираются только на внешние свойства и результаты поступка. Малыши не принимают в расчет намерений и чувств другого ребенка при оценке его поступка. По словам Пиаже, они даже не способны к этому. Такая способность развивается в более старшем возрасте. Кстати, это одно из важных открытий ученого, неоднократно подтвержденное другими психологами.
Другой уровень развития
У многих детей 8–11-летнего возраста ответы меняются.
Корм (9 лет).
– [Тот], который разбил, когда входил в комнату, не плохой, потому что он не знал, что там [за дверью] были чашки. Другой же хотел взять варенье [без разрешения] и задел чашку.
– Который же из них более плохой?
– Тот, который хотел взять варенье.
– Сколько чашек он разбил?
– Одну.
– А второй?
– 15.
– Которого бы ты наказал больше?
– Того мальчика, который хотел взять варенье. Он это знал [сделал нарочно].
Гро (9 лет).
– Сколько он разбил?
– Одну.
– А второй?
– 15.
– Тогда которого же ты наказал бы больше?
– Того, который разбил одну чашку.
– Почему?
– Он сделал это нарочно. Если бы он не полез за вареньем, этого бы не случилось.
Здесь позиция детей определенна, учет намерения принципиально важен: больше виноват тот, у кого хуже намерение. Даже огромная разница в ущербе домашнему хозяйству не заставляет их колебаться. Они подтверждают свое мнение и, когда задается вопрос о наказании, отвечают: да, надо наказать больше того, у кого был плохой умысел.
Впрочем, Пиаже стремился более детально разобраться с отношением детей к наказанию. Он стал проводить дальнейшие эксперименты.
Наказывать или объяснять
Как мы знаем, подростки перестают считать, что родители всегда безусловно правы. Они часто имеют свою точку зрения, в частности, на проблему наказаний. Чтобы выяснить мнения детей 8–11-летнего возраста по этому вопросу, Пиаже с сотрудниками стали снова предлагать детям истории. Их начало было одинаковым, но продолжения разными. Мы приведем один такой пример с сокращениями. Итак, рассказываются две истории.
История 1. Мальчик играл у себя в комнате, его папа был на работе. Мальчику захотелось порисовать, но у него не было бумаги. Тогда он вспомнил, что в одном из ящиков письменного стола в комнате отца лежат прекрасные белые листы. Он незаметно пробрался в комнату, разыскал их и унес к себе.
Когда родитель вернулся, он заметил беспорядок и обнаружил, что у него пропала бумага. Он тотчас зашел в комнату к сыну и увидел на полу столь ценные листы, изрисованные вдоль и поперек цветными карандашами.
Отец был рассержен и серьезно наказал сына.
История 2. Вторая история почти такая же (рассказывается практически то же, только без последней фразы). Тут кончилось по-другому. Папа не наказал сына, а лишь объяснил, что сделанное им нехорошо: «Если бы я захотел украсть игрушки из твоего ящика, ты был бы недоволен. И ты, когда меня нет, не должен воровать мою бумагу. Это нечестно по отношению ко мне. Нехорошо так делать».
У этих историй есть продолжение.
Несколько дней спустя оба мальчика – и тот, которого наказали, и тот, которого не наказывали, – играли каждый в своем садике и нашли по карандашу. И в том и в другом случае он принадлежал отцу. Оба ребенка тотчас вспомнили, как за обедом папа говорил, что потерял свой карандаш где-то на улице и испытывает досаду.
Мальчики подумали про себя, что если забрать карандаш себе, то об этом никто никогда не узнает и, значит, наказания не будет. Несмотря на это, один ребенок оставил найденную вещь у себя, а другой отнес ее отцу. Угадай, кто из них отнес: тот, кто был как следует наказан за бумагу, или тот, которому только объяснили неправильность его поступка?
Ответ вроде бы ясен. Не зря же наказывают детей, а чтобы они не повторяли аналогичных поступков, чтобы поняли «раз и навсегда», не так ли? Немало детей ответили именно таким образом: тот, кто был наказан, принесет карандаш, а ненаказанный возьмет себе.
Однако свыше половины из большого числа опрошенных детей говорили по-другому. Приведем несколько особенно интересных ответов.
Бриг (8 лет).
– Который из них вернул?
– Тот, которого не наказали.
– Что он подумал?
– Что лучше вернуть, потому что это доставит удовольствие папе.
– А другой?
– Он оставил карандаш себе.
– Почему?
– Потому что он не хотел доставлять удовольствия своему папе.
Шу (8 лет).
– Карандаш вернул тот мальчик, которого не наказали.
– Почему он вернул?
– Потому что ему объяснили [по поводу бумаги].
– Почему?
– Потому что это исправляет больше.
– Который из двух пап более великодушен?
– Тот, который объяснил.
– А что более справедливо: наказать или объяснить?
– Объяснить.
Кла (9 лет).
– Кто из них вернул карандаш?
– Тот, которому папа объяснил.
– Почему?
– Потому что его не наказали.
– А что подумал другой?
– Я очень хочу взять карандаш себе. Папа все равно ничего не узнает.
– Который из двух пап был более справедливым?
– Тот, который не наказал.
Ответы очень определенные и дети их обосновывают. Бриг точно указывает на психологический механизм честного поступка. Шу и Кла подчеркивают, что более справедливо не наказывать, а объяснять. Несомненно, они опираются на свой жизненный опыт. Заметим, в их ответах упоминаются мысли и переживания мальчиков – героев историй, значит, демонстрируется довольно хорошее понимание внутреннего мира других. Да и действия «папы, который наказал» дети не считают правомерными. Мы видим, что их моральные суждения не соответствуют стадии словесной морали. Они переросли этот этап, вышли на новый уровень развития.
Что же касается меньшинства обследованных детей, то они все еще оставались на стадии словесной морали, т. е. считали правильными все действия взрослых и проявляли, по словам Пиаже, «нечувствительность к человеческим нюансам». Это свидетельствует о некоторой задержке морального развития.
В обсуждениях следующей истории дети, выросшие из словесной морали, заметны еще более явно.
У мамы было две дочери, одна послушная, а другая – нет. Мама больше любила послушную дочь и давала ей самые большие куски пирога. Что ты думаешь об этом?
Вот высказывания таких детей.
– Та, которая была непослушной, должна была слушаться, но маме все равно надо давать ей то же самое. Потому что не нужно вызывать зависти.
– Мама должна любить так же и другую и хорошо с ней обращаться. Тогда она, может быть, стала бы послушнее.
– Если она дает больше послушной, то другая будет еще хуже.
– Вторая девочка видела, что ее не любят. Ей трудно исправиться.
– Может быть, это не ее вина, что она была непослушной. Может быть, это вина ее родителей?
Последнее суждение не оставляет Пиаже равнодушным, он пишет: «Психолог может только изумиться этому замечанию, до которого еще не может подняться здравый смысл среднего взрослого».
Похоже, многие дети начинают склоняться к мнению: когда родители просто наказывают, это не очень справедливо, неправильно. А правильно – когда объясняют и любят, тогда хочется стать хорошим, поступать по-доброму.
Итоги и выводы
Прежде всего, мы выделим главное в открытиях Ж. Пиаже – то, что особенно важно родителям для лучшего понимания ребенка и его воспитания.
• Моральное развитие ребенка – сложный длительный процесс. Он идет вместе с развитием речи, мышления и сознания ребенка. В нем можно выделить две основные стадии.
• Первая стадия – «словесной морали». Она продолжается вплоть до 7–8-летнего возраста, причем ее завершение у разных детей происходит в разные сроки. Вот ее основные черты:
– Дети воспринимают родителей как несомненный авторитет, их требования и наказания считают безоговорочно справедливыми.
– Моральные слова взрослых понимают упрощенно, неполно, и часто искаженно.
– Свои «плохие» действия дети оценивают по тому, насколько рассердится родитель.
– В поступках других ребенок не видит изменений и судит их, ориентируясь на результат и мнения взрослых.
• Вторая стадия приходится на возраст 8–11 лет, где у детей появляются ростки «автономной», или «истинной» морали. Это выражается в следующем:
– Мнения родителей теряют характер абсолютной истины. Справедливость их действий начинает подвергаться сомнению.
– Понимание моральных слов и понятий становится более адекватным.
– В моральных оценках поступков начинают учитываться «хорошее» или «плохое» было намерение.
• Следы словесной морали могут сохраняться намного дольше. У взрослых они проявляются в подчеркнутой заботе о «приличиях». В крайнем выражении такое развитие приводит, по словам ученого, к «узко ограниченной личности, в которой морализм подавляет человеческое чувство».
• Развитию истинной морали способствуют такие отношения между родителем и ребенком, в которых присутствует понимание, доверие и уважение. Напротив, ее развитие тормозится при авторитарном стиле воспитания.
Заметим, что все факты и наблюдения в работе Пиаже были получены на основе опросов и бесед с детьми. Такой метод служил его цели – исследованию эволюции морального сознания детей. Что касалось поведения, то оно обсуждалось скорее «теоретически», на примерах из придуманных историй.
В последующих главах мы направим внимание на эпизоды реальной повседневной жизни ребенка. Обсудим, как ведут себя дети, и какие действия родителей могут помочь им в моральном развитии.