– Я не знаю, – говорит Саймон. – Не больше часа, полагаю.
– Мы же можем тут встретиться после, – говорит Фердинанд.
– Где-то через час?
Они соглашаются, и Фердинанд с Саймоном уходят.
– Она милашка, та, что в шляпке, а? – говорит Фердинанд.
– Ничего так.
– Да ладно тебе – самый сок. А как насчет второй?
– Что насчет второй?
Фердинанд смеется в упоении.
– Да, я тебя понимаю, – говорит он.
Он что-то бормочет, пока они занимают места на скамье.
– Так, что это у них? – спрашивает он.
– Месса Моцарта, – говорит Саймон, не глядя на него, – до минор.
– А, ну да.
И, словно желая насладиться музыкой в полной мере, Фердинанд складывает руки на коленях и закрывает глаза. Звучит музыка.
Музыка.
Когда они возвращаются в паб, на который теперь ложится тяжелая тень собора, то видят, что девушки ушли. Саймон как будто все еще слышит музыку, а его друг, разочарованный таким поворотом, спрашивает официанта, не оставил ли кто-нибудь для него записки, он все еще слышит чистое сопрано, где-то в пустоте над головой, возносящееся под высокие каменные своды. И пока они ждут на террасе на случай, если девушки вдруг вернутся, Фердинанд стоит у самых перил, пристально вглядываясь в кишащие туристами сумерки, а Саймон сидит, курит, продолжая слышать неземной голос. Нечто божественное.
Когда Фердинанд оборачивается, на лице у него мировая скорбь.
Нечто божественное.
– Мать твою! – говорит Фердинанд.
Неизреченная святость под сводами собора, эта светоносная музыка.
– Они не вернутся.
Светоносная музыка, неосязаемое сопрано.
Наполняющее своды собора.
– Нет, – говорит Саймон.
Друг его садится и, не спрашивая, берет из пачки «Филип Моррис» сигарету.
– Что будем делать? – говорит он, стараясь казаться спокойным.
Они идут по улицам в поисках подходящего места, чтобы поесть.
И довольно скоро понимают, что заблудились.
Фердинанд подходит к журнальному лотку и пытается спросить дорогу у продавца.
Пока его друг добивается разъяснений, Саймон замечает, что среди журналов есть порнографические – он видит набухшие соски, голое тело, открытые рты. Вообще-то, ничего, кроме порнографии, здесь нет. Продавец, уставший коротышка, совсем не знает английского и, жестом попросив Фердинанда подождать, исчезает в дверях ближайшего магазина с пустой витриной.
Вскоре он появляется с женщиной средних лет в простом синем платье. Саймон сочувствует ей, тому, что ей приходится терпеть рядом с собой всю эту грязь.
– Да? – говорит она по-английски, приближаясь к ним с улыбкой.
Фердинанд объясняет, что они заблудились и ищут, где бы поесть.
Она советует им, как выйти на знакомые улицы, и добавляет, извиняясь, что не знает подходящего заведения поблизости, открытого в такое время.
– Ну, что вы, что вы, – говорит Фердинанд, – спасибо, не беспокойтесь.
– А журналы вы покупаете? – спрашивает она.
Вопрос, как будто, обращен по большей части к Саймону, который стоит у лотка и курит. Он смотрит на нее, словно не понимая.
– Секс, – говорит она, обводя рукой лоток.
И начинает улыбаться – и от этого ее лицо вдруг кажется Саймону мордочкой злобного хищного зверька.
– Нет, – говорит он быстро.
– Вы смотрите, – говорит она, продолжая улыбаться, вынимая один из журналов из-под резинки и протягивая Саймону. – Смотрите!
– Нам это не интересно, спасибо, – говорит Фердинанд.
– Но почему? – спрашивает она со смешком.
– Просто, – отвечает он и устремляется за своим другом, который уже отшагал пол-улицы, – спасибо.
Они едят пиццу в «Пицца хат», а потом едут на метро до конечной станции.
Улегшись на жестком матрасе на полу их комнаты и укрывшись простыней в рыжевато-бурый цветочек, Саймон пытается записать что-нибудь в дневник. Фердинанд тем временем принимает душ. Саймон улавливает шум льющейся воды, и, пока его слышит, он понимает, что друг не потревожит его. Он также слышит перебранку в кухне между хозяйкой и ее мужем. У него есть время – как раз достаточно. Уже почти неделю он этого не делал… После того раза в качающемся туалете в поезде, под перестук колес, по пути из Варшавы в Краков. Его пальцы едва сомкнулись на горячей твердой плоти под простыней, когда смолк звук льющейся воды и заскулили трубы, и он быстро натянул шорты и уткнулся в дневник, сжав ручку, чтобы Фердинанд, появившийся из ванной с одним маленьким полотенцем на бедрах, ничего не заподозрил.
– Все никак не успокоятся? – спрашивает он, имея в виду перебранку на кухне.
Раздается звук бьющейся посуды.
Саймон ничего не отвечает, лишь крепче сжимает ручку.
– Зайке не повезло, – говорит Фердинанд.
Он встает перед маленьким зеркалом и поворачивается, пытаясь разглядеть шрам у себя на спине.
– Хуже стало, – говорит он. – Посмотри. Хуже, а?
Саймон сразу вскидывается и говорит:
– Я не знаю.
– Хуже, – говорит Фердинанд.
С тяжелым вздохом он ложится на кровать и открывает томик Йейтса с комментариями. После пары строк –
Юнцы,
В объятиях друг друга[14]
он снова вздыхает и с минуту смотрит в грязно-белый потолок.
Юнцы,
В объятиях друг друга
Положив книгу на гладкий желтый паркет, он натягивает повыше тонкое ватное одеяло и поворачивается к стене.
Саймон, так ничего и не написав, убирает дневник и гасит свет – настольную лампу, стоящую на полу рядом с его матрасом.
Глава 3
– Мой муж, – говорит она наутро, доставая что-то из холодильника и ставя перед ними на столе – сейчас в Брно. Футбол. Он будет в Брно три дня.
– Какой-нибудь чемпионат? – спрашивает Фердинанд.
– Что?
– Он в Брно из-за чемпионата?
Она, похоже, не знает такого слова.
– Из-за матча? – уточняет Фердинанд.
– Матч, да, – говорит она. – Важный матч. Футбол.
Сливовицы больше нет. Есть кофе и сигареты. И черствый хлеб, к которому никто не прикасается. У хозяйки явное похмелье. Она присаживается рядом с Саймоном в своем коротком желтом халатике и спрашивает:
– Вы найти девушек?
Вопрос смущает его, и он мнется, не зная, что сказать.
– Нет? – удивляется она. – Вам это должно быть легко, я думаю.
– Ну, вообще мы встретили одних, – говорит Фердинанд.
– Вам нравятся девушки?
Хотя вопрос обращен к Саймону, отвечает на него Фердинанд:
– Да. Очень даже.
– А вам?
Прежде чем ответить, Саймон нервно затягивается сигаретой.
– Да, – говорит он.
Она изучает его хмурый профиль, а он тем временем напряженно смотрит на стол, словно стараясь запомнить все, что на нем находится.
Пакет молока – mléko – очень простого дизайна.
Его «Филип Моррис» с надписью о вреде для здоровья на немецком.
Ее «Петра» в бумажной пачке с красной полоской.
Зажигалка «Крикет».
– Вы очень симпатичный мальчик, – говорит она.
Стеклянная пепельница, полная окурков.
Пластиковая миска с ломтиками черствого хлеба.
– Когда я была молодая, – говорит она, – мне бы очень хотелось встретить такого симпатичного мальчика.
Тарелочка с желтоватым маслом.
«Когда я была молодая…»
И она рассказывает им о своей молодости.
Оказывается, она вовсе не чешка. Она родилась в Сербии. Они с мужем познакомились в Югославии, как тогда называлась эта страна, куда он приехал в составе футбольной команды. Она работала на высокой должности в местном спортивном клубе, который занимался этой командой. Светловолосая, голубоглазая, говорливая, живая, она провожала его команду в столовую и ездила с ними на матчи в одном автобусе.
С гордостью она говорит, что ее муж был одним из лучших игроков в команде. Первый раз они занимались любовью в парке ночью. Ведь она в то время еще жила у родителей. А он – в общежитии со своей командой. Куда еще им было пойти?
– Мы были молоды, – говорит она. – А когда вы молоды… Да. – Она закуривает, вздыхает и говорит отрывисто: – Я была молода, но это не был первый раз для меня.
– Не первый? – Фердинанд, похоже, заинтересовался.
И она рассказывает им, как потеряла девственность с инструктором по плаванию в молодежном лагере в Италии, когда ей было пятнадцать.
– Он был старше меня, – говорит она. – Это было приятно, вы понимаете.
Саймон сидит, ссутулившись, и курит, как будто не слушая.
– Это приятно, – говорит она ему, – первый раз с тем, кто старше.
И Фердинанд рассказывает ей, как его в том же возрасте соблазнила няня сестры, старше на десять лет, и как это было приятно.
– Да, – говорит она, и ее глубоко посаженные глаза серьезны. – Приятно.
– Это было приятно, – поправляет ее Фердинанд, довольный собой.
– Так всегда лучше всего, – говорит она. – С тем, кто старше, кто опытней. С тем, кто приятный.
Саймон сидит, ссутулившись, и курит, как будто не слушая.
– Вы понимаете меня?
Вопрос обращен к нему. Она хочет знать, понял ли он, что она сказала.
Они ждут, пока он скажет что-то – покажет, что понял, что услышал ее слова.
И тут где-то звонит телефон, в какой-то другой комнате. Она поднимается и устремляется туда в своем коротком желтом халатике, разгоняя облако сигаретного дыма. И они слышат, как она говорит с кем-то по телефону.
Утро они проводят, бродя по городу в поисках Шляпки. В поисках Шляпки от солнца под солнцем. Фердинанд прикидывает, где сейчас она может быть, в каких местах им лучше посмотреть, и готовится разыграть удивление, если она их увидит. Но вскоре затея уже кажется безнадежной. Город огромен, и достопримечательности ужасно рассыпаны по разным мощенным булыжником аллеям и незаметным маленьким паркам. Он пытается думать, как могла бы думать она, пытается поставить себя на место молодой женщины одного с ним возраста или на пару лет старше, не блещущей умом, которой часто докучают мужчины, женщины с бирюзовыми ногтями на ногах, собирающейся поступать на курсы секретарей… Австралийский паб? Они проводят там два часа, потягивая легкое пиво и почти не разговаривая.