– А вы, значит, в отличие от меня, Веронику любите?
– Да, – приятель кивнул лохматой головой, – очень. А она любит меня, хотя вам, наверное, трудно в это поверить, да?
– Трудно, – не стал спорить Беляев, – потому что я знаю Веронику почти двадцать лет, и ни разу за эти годы не заметил в ней способности испытывать это чувство. Исключение – её любовь к себе.
– Это не так, – с прежним упорством ответил Макс. – Вероника – удивительная женщина.
– А вот в этом не могу с вами не согласиться, Максим, – Беляев хищно прищурился, – потому что только удивительная женщина может так мастерски задурить голову одному из талантливейших аналитиков, которых я знаю. Смотрю вот сейчас на вас и диву даюсь: где, где ваша хвалёная хватка и проницательность, где ваше умение логически мыслить? Где??
– Вы просто не смогли или не захотели увидеть в неё искреннюю и светлую душу, – Макс словно не слышал его и говорил так убеждённо, что я вдруг засомневалась: а вдруг прав именно он.
– Не спорю, – Дмитрий Васильевич как-то недобро прищурился, – и, наверное, вы готовы простить ей любую ошибку, любой не очень благовидный поступок, да, Максим?
– Да!
Я смотрела на Макса и думала о том, что его бы уверенность да в мирных целях – цены бы не было.
– Тогда, – совершенно спокойно продолжал Беляев, – вы наверняка сможете ей простить то, что помимо вас у моей чудесной супруги есть ещё один любовник, так сказать, запасной вариант. Или запасной вы, а он основной, я, честно говоря, не вникал. Это для меня совершенно не принципиально.
– Это неправда, – Макс страшно побледнел, а пальцы, вцепившиеся в подлокотник кресла, побелели от напряжения. – Вы говорите это, чтобы отомстить мне. Это неправда! Это не может быть правдой!
– Отомстить? Господь с вами, за что мне вам мстить? Вы пока передо мной почти безгрешны. И мне жаль, Максим, поверьте, мне действительно жаль, но это правда.
– Доказательства… Мне нужны доказательства, если это действительно так, – на Макса страшно было смотреть, казалось, он мгновенно постарел лет на десять.
– Хорошо, – равнодушно пожал плечами Беляев и, достав телефон и что-то пролистав на нём, протянул его Максу. – Этого достаточно? Обратите внимание на дату – это вчера.
Я со своего места не видела, кто или что было на фотографии, но, видимо, это действительно доказывало неверность чудесной Вероники, так как Макс застыл в кресле, на какое-то время перестав реагировать на окружающих. Затем молча встал и, ни слова не говоря, вышел из комнаты, а через минуту хлопнула входная дверь. Я повернулась к Беляеву.
– Ну как ты мог? Дима, зачем ты это сделал? Он же, кажется, действительно её любит! Это безжалостно…не знаю, ужасно, жестоко… Не понимаю, зачем ты так с ним?
Беляев спокойно посмотрел на суетящуюся меня и спросил:
– То есть ты считаешь, что лучше бы он и дальше пребывал в неведении, что эта стерва дурит его, и он ей нужен только для достижения определённого результата? Чтобы потом выбросить его как ставшую ненужной вещь? Думаешь, тогда ему стало бы намного легче? Не лучше ли пресечь сейчас, когда он ещё не натворил дел? Не испортил себе карьеру и жизнь?
– Ну не знаю, – я растерянно замолчала, так как не находила аргументов для возражения. – Мне просто так его жалко, мы же ведь с детства дружим, он мне как брат, понимаешь? И даже то, что он впутался во всё это…я думаю, это он от любви…ради твоей Вероники.
– Не исключаю, – Беляев тепло мне улыбнулся, – ради того, что принято называть любовью какие только глупости не совершаются.
Я поёрзала на диване и неуверенно покосилась на лежащий телефон.
– Дима, – мне было ужасно стыдно, но любопытство просто разрывало на части, – а с кем там на фотографии твоя жена? Ну прости-прости-прости, мне просто ужасно любопытно.
Беляев хмыкнул и, найдя нужную фотографию, протянул мне телефон. Я с любопытством уставилась на экран и поняла, что лимит сюрпризов ещё явно не исчерпан. На фотографии сидящая в машине Вероника целовалась с мужчиной, который был виден только в профиль, но и этого было вполне достаточно, чтобы я узнала классически красивый профиль беляевского личного помощника.
– Не поняла, что за фигня? – может быть, не очень интеллигентно, но зато от души произнесла я, пытаясь уложить в сознании новые детали пазла. Детали сопротивлялись и укладываться категорически не хотели. – А Анатолий-то здесь при каких делах? Погоди, Дима, ты что, и про это знал?
– Знал, естественно, – Беляев философски пожал плечами, – видишь ли, Лерочка, я привык полностью контролировать всё, что так или иначе касается моего бизнеса и моей жизни. Поэтому и подозрительных или непонятных людей, что для меня примерно одно и то же, а также тех, кто пытается вести свою игру у меня за спиной, я предпочитаю держать если не рядом, то однозначно – в поле зрения. Во избежание сюрпризов, так сказать. Понимаешь?
– Нет, не понимаю,– я даже головой потрясла, – каждый день видеть человека, который спит с твоей женой, работать с ним – есть в этом что-то неправильное, противоестественное, даже извращённое, тебе не кажется?
– Нет, не кажется. Это рационально, Лера. А значит – правильно по умолчанию. Наверное, если бы твой друг Максим не появился сам, добровольно, в зоне моего пристального внимания, мне самому пришлось бы придумать что-то, чтобы приблизить его. Издали контролировать сложновато, а я в своё время обещал Веронике, что не буду активно вмешиваться в её личную жизнь: пусть спит, с кем хочет, лишь бы не провоцировала скандалы. Они сейчас ни к чему – не потому что я их боюсь, абсолютно нет, просто потому что именно сейчас – не вовремя.
– А твоя жизнь… она вся подчинена принципу рациональности? – я смотрела на Беляева со смешанным чувством удивления и жалости, да, наверное, именно жалости. Это в какой же кошмар можно превратить собственную жизнь?! Причём сделать это совершенно добровольно…
– Разумеется, – он спокойно кивнул, подтверждая самые безрадостные мои догадки, – в ином случае я бы не построил и не развил свой бизнес до того уровня, на котором он находится сейчас. Неконтролируемые чувства и эмоции – это непозволительная роскошь для такого, как я, Лера.
– То есть…я – это тоже …рационально…Какая прелесть! А не боишься, что можешь внезапно выйти за заранее установленные самим для себя рамки? Вдруг раз – и влюбишься. Не обязательно в меня, – надеюсь, моя улыбка выглядела хотя бы относительно искренней и не слишком жалкой, – а в принципе, вообще? Ты никогда об этом не думал?
– Лерочка, солнышко, я давно сделал себе все необходимые прививки от такого заболевания, как любовь. У меня абсолютный иммунитет. При этом я не имею ничего против влюблённости, увлечений, флирта, хорошего секса… Но давай не будем произносить слово «любовь», которое вы, девочки, так хотите слышать, – оно только всё усложняет. Мне кажется, внимание, забота, симпатия, желание, уважение – разве этого мало? Разве слова «я тебя люблю» стоят дороже, чем, например, решённая проблема или реальная помощь?
– А как одно другому мешает? – я ещё как-то пыталась удержать безнадёжно расползающийся на глазах образ романтического героя, в который успела мысленно упаковать Беляева, – Можно ведь и помогать, и при этом не бояться говорить о любви. Нет?
– Лера, а зачем о ней говорить? Слова что-то могут реально изменить? Помочь материально, разрулить проблему – вот самые, с моей точки зрения, правильные проявления внимания и заботы. Романтические розовые картинки хороши в книжках про ту самую любовь, а в жизни рулят прагматизм и умение решать вопросы. И никто, даже ты, не сможет меня никогда убедить в обратном.
– И ты что, никогда никому не говорит «я тебя люблю»? – я с живейшим, почти исследовательским интересом смотрела на этого яркого представителя семейства «человек разумный, рациональный».
– А зачем? – он недоумённо взглянул на меня и пожал плечами, – Я стараюсь без необходимости не врать и не создавать у людей ненужных иллюзий. Не говорил и не планирую.
– Можно я спрошу? – я поёрзала в кресле и, дождавшись настороженного кивка, спросила. – А ты любил вообще? Вот так, чтобы крышу сносило, чтобы ни о чём другом думать не мог, чтобы голова кругом?
– Да, – Беляев поморщился, – любил. И мне не понравилось. Как говорится, этот пирожок мы уже ели, и он оказался без мяса. Это отсутствие контроля над ситуацией и, главное, над собой…нет, больше я на это не подпишусь ни за что в жизни!
– Никогда не говори никогда, – предупредила я, потом на секунду представила себе свихнувшегося от великой любви Беляева, прикинула, каких дров он может наломать в этом случае и задумалась: а может, и правда – не надо. Всем будет спокойнее.
Потом подумала и решила вернуться от общефилософских вопросов к делам более приземлённым и, однозначно, более существенным.
– Слушай, а как ты думаешь, кто твоей Веронике больше нравится? Анатолий или Макс? Ну, раз уж у вас с ней такие «высокие» отношения, то, может, ты в курсе? Я вот, например, болею за Макса. А ты?
– Лер, опомнись, я ни за кого из них не болею, потому как Вероника всё-таки моя жена, хоть нас и связывают скорее деловые и дружеские отношения. И было бы странно, согласись, если бы я болел за кого-нибудь из них. Так далеко моя лояльность всё-таки не заходит. Пока никто из них не лезет слишком далеко и это просто развлекает Веронику – я смотрю на всю эту ситуацию достаточно спокойно, примерно как на увлечение йогой или вышиванием.
– И ты что, вообще её не ревнуешь? – я с искренним удивлением смотрела на Беляева: как-то не вписывалось такое благодушие в его образ, вот совсем-совсем не вписывалось.
– К чему конкретно? – Беляев иронично поднял бровь, – К йоге или к вышиванию?
– К обоим, – я приходила всё в большее недоумение, – она вон с одним в машине целуется, второй в семь утра в поисках тебя для неё знакомых обзванивает. И тебе что, совершенно всё равно? Не верю.
– Пока все эти шалости не стали достоянием общественности и не стали наносить урон моей репутации или репутации моего бизнеса – пусть их.