– Хотя все вы на одну фамилию, – захохотал толстяк, – Бронштейн какой-нибудь или Эпштейн, а то ещё позаковыристей!
Однако конфету дал и попытался потрепать Яшку по волосам, но тот, зажав добычу в кулаке и ощутив на мгновенье терпкий запах пота из-под мышек толстяка, проскочил под рукой и помчался по коридору, чуть не сбив с ног сердитого проводника, разносившего по купе чай в тонких стаканах и высоких серебристых подстаканниках.
Навстречу попалась незнакомая девчонка с распущенными редкими волосёнками и большой куклой в руках. Вытаращив глаза и раскрыв рот, девчонка проводила его взглядом, а он даже не взглянул в её сторону, потому что хотел поскорее заняться «Мишкой на Севере». Шоколадные конфеты он получал лишь по праздникам, а вот так, ни за что – ни разу.
Перед купе проводников он притормозил и, забыв про конфету, стал разглядывать диковинное сооружение, которое папа назвал вчера «титаном». Яшке было строго-настрого запрещено даже приближаться к титану, но сейчас никого из взрослых поблизости не оказалось. В блестящих трубочках и цилиндриках этого замысловатого прибора тысячекратно отразилась его любопытная мордашка, и это Яшку развеселило. Он дунул на одну из трубочек, и она тотчас запотела, изображение в ней пропало, но тут же появилось снова. Яшка оглянулся, но никого по-прежнему не было, и он качнул блестящий краник, очень похожий на самоварный. Шипящая струйка кипятка брызнула на пол, и он пулей выскочил в коридор. И вовремя – по коридору возвращался проводник с пустыми стаканами и бутылками из-под водки, собранными по купе.
Девчонки с куклой уже не было, но толстяк всё ещё курил. Мальчик присел на откидное сиденье и стал внимательно изучать съёмную металлическую пепельницу между окнами. Пепельница забавно хлопала крышечкой, но вдруг, выскользнув из пазов, с грохотом кувыркнулась вниз. Окурки и спички высыпались на ковровую дорожку, и тут уже Яшка не на шутку испугался. А если его поймает проводник и пожалуется родителям? Одними шлепками наверняка не обойдётся…
Он опрометью бросился мимо курившего толстяка в своё купе, плотно задвинул дверь и даже защёлкнул звонкий тугой замок.
Но в купе было душно и скучно. Папа спал на верхней полке, а мама штопала у окна Яшкины носки. Полки напротив были свободны, и, если бы сейчас с ними ехали какие-нибудь попутчики, было бы наверняка интересней.
Яшка попробовал вскарабкаться наверх к папе, но мама не разрешила, и оставалось только скрепя сердце сидеть у окна. Но и в окне ничего интересного по-прежнему не было: редкий перелесок, пологие холмы, усеянные пыльным белёсым кустарником, далёкие трубы заводов, коптящие у горизонта.
– Ложись спать, сынок, – сказала мама, – ехать ещё долго, успеешь набегаться по вагону.
– Я не просплю нашу остановку?
– Не проспишь, я тебя разбужу, – улыбнулась мама.
Проснулся он от яркого света, ударившего в глаза. До того Яшка уже разок просыпался от резкого толчка на каком-то полустанке, но тогда в купе плавала мертвенная голубая дымка, которую никак не мог рассеять мутный ночник на потолке, и он сразу же заснул снова.
Дверь в купе с шумом отъехала на своих скрипучих колесиках, пропуская долгожданных попутчиков. Первым внутрь протиснулся широкоплечий военный, следом за ним женщина в кокетливой шляпке с чёрной вуалькой, спускавшейся на глаза. Не обращая внимания на обитателей купе, военный с грохотом задвинул большой фанерный чемодан на верхнюю полку и крикнул что-то в коридор двум солдатам, которые волокли узлы и баулы. Потом военный с женщиной принялись неспешно раскладывать всю эту гору вещей по полкам. Яшка сонно наблюдал за ними из-за мамы, рядом с которой лежал, и даже по привычке попробовал сосчитать узлы и баулы, но досчитал до десяти и сбился. На верхней полке зашевелился папа – видно, и его потревожили бесцеремонные попутчики.
Военный вытащил из кармана галифе носовой платок, шумно высморкался и лишь после этого глянул на соседей.
– Не потревожил, граждане? – неизвестно отчего развеселился он. – Ну да ничего, утром побудки не будет, давите ухо хоть до обеда.
Яшка приподнялся, чтобы рассмотреть погоны военного. Совсем недавно он научился различать воинские звания и теперь с гордостью отметил, что с ними едет майор. Одно лишь не очень понравилось: новенькие погоны на офицерской гимнастёрке были чуть выгнуты и торчали вверх крылышками. Мальчик с восторгом принюхался к вкусному запаху кожаной командирской портупеи, плотно стягивающей широкую майорскую грудь.
Коротко свистнув в ночи, поезд тронулся, и майор глянул на часы.
– Пора и нам, Танюха, на боковую, – скомандовал он женщине, – уже полвторого. Чаю и кина не будет… Отбой!
А та долго копалась в волосах, откалывая вуальку и вытаскивая шпильки, а перед тем как положить на стол, зачем-то облизывала их языком. Одним махом майор забросил своё крепкое тело на верхнюю полку, и через минуту раздался его ровный богатырский храп. За их укладыванием следить было скучно, и Яшка закрыл глаза. Мама поправила сбившееся одеяло, и до утра он уже не просыпался.
Первое, что услышал он утром, был запах табачного дыма. При нём и маме папа никогда не курил, и Яшка сразу вспомнил ночных попутчиков. Он выглянул из-под одеяла и увидел завивающуюся колечками тонкую табачную струйку над верхней полкой. Мама недовольно зашевелилась рядом с Яшкой, а попутчица военного плаксиво протянула с полки напротив:
– Лёнечка, опять куришь натощак! Совсем не бережёшь здоровье! Сколько тебе можно повторять?!
– Ну что ты, жёнушка, с утра заскрипела? – загоготал майор сверху. – Нет чтобы пожелать мужу доброго утра, а ты сразу с претензиями! Не по уставу поступаешь, матушка, не по уставу!
Но ноги с полки всё же спустил, и перед Яшкиными глазами замаячили жёлтые с трещинами пятки и белоснежные завязки тонких шёлковых кальсон. Женщина брезгливо фыркнула и отвернулась к стенке, а майор кряхтя спустился вниз, нашарил тапки и отправился в коридор.
И тут Яшка вспомнил про конфету, подаренную толстяком в сиреневой майке и парусиновых брюках. Он пощупал карманчик рубашки, висевшей на крючке над головой, – конфета была цела, только немного размякла в тепле. Ничего, всё равно съедобна. Однако шуршать фольгой под одеялом стыдно, и можно, конечно, встать, но хотелось ещё немного понежиться в тепле рядом с мамой.
Незаметно он задремал и проснулся, когда за окном было уже светло. Вдоль железнодорожного полотна по-прежнему тянулся перелесок, скучные однообразные холмы бежали вдаль, но среди них всё чаще стали попадаться редкие пролысины ещё не засеянных весенних полей.
Родители уже не спали, и мама сказала:
– Просыпайся, соня, и иди умывайся. Пора завтракать. Скоро проводник чай принесёт.
Сущее наказание подниматься с постели сразу после пробуждения, но раньше, на Урале, мама каждый раз безжалостно стягивала с него одеяло, потому что опаздывала на работу. Сегодня торопиться некуда, и можно поваляться, сколько захочется, однако Яшка вспомнил, что почти ничего ещё не осмотрел за пределами купе, поэтому поскорее натянул рубашку, набросил на плечи лямки штанишек и сунул ноги в сандалии. Неплохо бы пропустить умывание и сразу приступить к котлете с хлебом, за которыми папа вчера бегал на какой-то станции и вскочил на подножку вагона, когда поезд уже тронулся. Но ничего не вышло: мама бдительно следила, и пришлось нехотя, с полотенцем через плечо, идти в туалет…
Эта часть самого первого Яшкиного воспоминания была как бы окутана каким-то розовым радостным флёром. Первые настоящие открытия, новые люди и новые места – всё это было здорово. Потому и запомнилось. А дальше… дальше уже было совсем не так весело и радостно, как поначалу. Самое первое детское воспоминание было омрачено чем-то крайне неприятным и тяжёлым, от чего не спрячешься, как ни старайся этого не замечать.
Неужели доброе и хорошее вспоминается реже, чем плохое? Его бы, это плохое, забыть, так ведь не получается никак… Почему так устроена память? Но об этом мы стараемся не задумываться, лишь разводим руками – ничего не поделаешь. Видимо, плохого и в самом деле всегда бывает больше, чем хорошего. Помнить же о нём отчего-то необходимо.
Так или иначе, но это мрачное и тяжёлое будет преследовать его долго и повсюду – и наяву, и даже во сне. В детстве он это воспринимал как что-то само собой разумеющееся, а задумываться о причинах стал намного позже, когда совсем уже становилось невмоготу.
Но сейчас он продолжал жить этим своим самым первым детским воспоминанием…
2. Сын зэка
Когда в то утро Яшка вернулся из туалета, в купе за столом уже сидели военный с женой и тоже готовились завтракать. Перед ними лежало множество кульков и свёртков, жареная курица аппетитно выглядывала розовым бочком из пергаментной бумаги, а рядом с ней стояла стеклянная банка с крупной красной икрой. Яшка даже не обратил внимания на плоскую баночку шпрот с золотисто-чёрной ленточкой сбоку, а уж шпроты он любил невероятно, и папа иногда покупал их специально для него. Он и икру тоже пробовал, но это было всего один раз и давно. Так давно, что вкуса икры он почти не помнил, а запомнил лишь, как странно и необычно было перекатывать языком во рту крупные полупрозрачные икринки. При нажатии они упруго лопались и прыскали вязким горьковатым соком.
Яшка невольно сглотнул слюну и присел рядом с мамой. Сухая котлета, с которой сыпались обжаренные хлебные крошки, в горло уже не лезла.
– Чарку за знакомство? – хлебосольно предложил майор соседям и вытащил из сумки бутылку коньяка. – Дорога дальняя, а ночка лунная…
И тут Яшка обратил внимание на папу, который неподвижно сидел у окна и старался не глядеть на стол. Видно, ему тоже хотелось икры, но не просить же первому!
– Мама, я потом! – мальчик положил котлету на стол и выскочил в коридор. Пускай майор с женою завтракают без него. Глядеть на то, как они уплетают икру, было выше его сил.
Навстречу попалась вчерашняя девчонка с распущенными волосами, но уже без куклы. Девчонка опять вытаращилась на него и даже сунула в рот палец.