Разруха, поражение, невзгоды,
И покаянье целого народа.
О! Вечный город, несравненный Рим.
Который возродил счастливый случай.
Он как всегда могуч, непобедим
Когда руководит великий Дуче,
И вся страна склонилась перед ним.
А после, между рюмками чинзано
Плевали в труп на площади Милана.
История не учит ничему.
Глотнув случайно капельку свободы,
Не замечают пред собой стену,
Которую возводят сумасброды,
Мечтая снова выстроить тюрьму.
Чтоб с помощью наивного закона
Под власть пахана угодила зона.
Не замечаем, что грядёт беда.
Несчастная планета — вор в законе
Сумел на трон взобраться без труда,
И статуя Свободы на Гудзоне
Немного покраснела от стыда.
И нет страшней проблемы во Вселенной,
Чем кнопка под рукой олигофрена.
Лёгкий хлеб
— Как вкусен хлеб, — промолвил волк голодный, —
Где мне его все время доставать.
Как знойным летним днем, зимой холодной,
Его всегда без устали жевать.
Ему крестьянин показал то место,
И научил, как сеять, как пахать,
Молоть муку, месить в кадушке тесто,
Как молотить, косить и собирать.
— Мне так придется съесть немало соли,
Ты научи, как хлеб покушать всласть.
— Ну что ж иди к коню, что в чистом поле,
Сорви подковы и скорее в пасть.
Но вот мелькнуло в воздухе копыто,
Ударил волка конь, что было сил.
Пред волком небо звездами залито,
И от удара голод отступил.
От боли волка бедного шатает.
Стоит он среди поля, глух и слеп.
Сквозь шум в мозгу волчище рассуждает:
— Как горек, оказался легкий хлеб.
Обида супруги
Кроссворды не очень люблю я, ребята,
Хоть польза для памяти, в общем, видна.
Но казус неловкий случился когда-то,
Меня из-за них оскорбила жена.
Дочурке однажды рассказывал сказки,
Присев перед сном у кроватки, и вдруг.
Жена обратилась ко мне за подсказкой:
— Что хочет от милой обычно супруг?
Четыре лишь буквы, — супруга сказала.
Подумал я вслух о борще, а она, —
Там «Эс» при конце, и возможно сначала,
Вздохнув тяжело, уточнила жена.
— Наверное «Соус», — и тут «половина»
Сказала, спиной повернувшись и зло:
— Когда ты нажрёшься, тупая скотина?
И ручку с кроссвордом швырнула на стол.
Матадор
Летаю по арене, как комета,
Эфес сжимает сильная рука.
Звучит под пасодобль кастаньета,
Мелькает словно бабочка мулета,
У носа разъярённого быка.
Он носится быстрее фаэтона,
Имея острый рог и мощный вес.
Но я смогу проворнее тритона,
Свалить его на землю Барселоны,
Как некогда на Крите Геркулес.
Трибуны за мгновенье от экстаза.
На них метнул я быстрый острый взгляд.
И среди тысяч лиц увидел сразу
Глаза, как два сверкающих алмаза,
И застучало сердце, как набат.
Померкли резко остальные лица,
И запылал в груди моей пожар.
Ну, как я мог когда-то не влюбиться,
В прекрасный облик этой танцовщицы,
И не попасть под власть девичьих чар.
Я в тесном кабаре стоял у стенки,
Потупив на неё влюблённый взор.
Мелькали обнажённые коленки,
Когда она горячее фламенко,
Плясала под гитарный перебор.
Как карусель её кружилось платье.
Потом, когда софитов свет погас,
Познав её холодные объятья,
Её слова, как страшное проклятье,
Сулящее не счастье, а отказ.
И вот сейчас, когда девичьи очи,
Принесшие так много горя мне,
Глубокие глаза, чернее ночи,
Добры, светлы, влажны и непорочны,
Горят в каком-то трепетном огне.
Как можно в это сладкое мгновенье,
Когда она так нежна и близка,
Не замечать своё сердцебиенье.
Я делаю нелепое движенье,
И бык меня возносит на рога.
Умолкли на трибунах разговоры.
Лежу в крови, и свет в глазах погас.
Оплошность не прощают матадору,
Они, как осторожные сапёры,
Способны ошибаться только раз.
Стервятник в нетерпении кружится.
Передо мной любимые глаза.
В цветастом платье надо мной девица,
Склонилась, и из глаз её струится
Солоновато-горькая слеза.
За каплей капля на меня стекала.
Медовые они, как в сладких снах.
Прощальный поцелуй — преддверье рая.
Глаза закрыв, я тихо умираю,
С счастливою улыбкой на устах.
Любовь цыганки
Манила я и мне казалось мало,
Что ты испил любовный приворот.
А я в тот миг не знала, не гадала,
Куда меня дорога приведет.
Ты осторожно обнимал за плечи.
Пьянила нас ночная тишина.
В ушах журчали сладостные речи,
Но я была как льдинка холодна.
Любовь и воля — выбор для цыганки
непрост.
Как для любого из ромал.
Дворцу с широкой мягкой оттоманкой
предпочитаю степь и сеновал.
Ты грудь сжимал ладонью вожделенно.
Мне не хотелось молвить: — уходи.
Я стала согреваться постепенно
И начал таять лед в моей груди.
Ты целовал мне руки и колени.
Сопротивляться не хватало сил.
Ты тело, разомлевшее на сене,
Как скатерть самобранку расстелил.
В траву летели пестрые одежки.
Дурманил нос душистый суходол.
И путаясь в завязках и застежках,
Ты тело мне усами исколол.
Движениям твоим невольно вторя,
Я таяла как льдинка на песке.
В меня ты погружался, словно в море
И я в тебе тонула как в реке.
Нас что-то поднимало в поднебесье
И слышалась среди цветов и трав —
Мелодия какой-то дивной песни,
Диапазоном в тысячу октав.
Сгорала от любви как от пожара.
Пропала воля, честь и жизнь моя.
В твоих руках как звонкая гитара
Романс любви горячей пела я.
Судьба
Меню, салфетка, звон бокалов,
кольцо, признанье в первый раз.
Волнуясь, побледнела калла.
Что ждёт — улыбка, иль отказ?
Грудь разрывает от волненья.
В глазах тоска, а в горле ком.
Я весь во власти наважденья.
Ты горизонт, мираж, фантом.
Сгорая сердцем, вожделенно
стою перед тобой во фронт.
И опускаюсь на колено,
что бы приблизить горизонт.
Дано ли шаткою судьбою
согреть тебя во цвете лет?
Иль рок мой быстро стать золою?
Верёвка, мыло, табурет.
Ты улыбнулась, взгляд особый.
Сердца забились в унисон.
Я жив, мой час ещё не пробил.
Неси шампанское, гарсон.
Голубиный взгляд
Мой конь, отлитый из металла,
Несет меня в двадцатый век,
Переживать мне не пристало,
Я современный человек.
Мне чувства чужды, прежде дело,
И я всегда вперед бежал,
Но, как-то голубочек белый,
Под колесо мое попал.
В заботах сладких и кручинных,
Промчаться долгие года,
Но взгляд предсмертный голубиный,
Я не забуду никогда.
Шахта
Мы в шахту опускаемся как в ад,
Не зная, или суждено подняться,
Ползу по горизонту словно гад,
Что б в черный пласт врубаться и вгрызаться.
Не знаем мы, ни завтра, ни вчера,
Ведь завтра будет новое сегодня,
Для тех, кому судьба, жить до утра,
Кто в шахте был, тот видел преисподнюю.
Мы уголек рубаем за гроши,
Но нам всегда на выпивку хватает,
И перспективы наши хороши,
Другой судьбы шахтеры не узнают.
И жены не перечат нам давно,
И для детей судьбу другую ищут,
Но жизнь сменить, возможно, лишь в кино,
И то, наверно, одному из тыщи.
Растают все отцовские мечты,
Мы все угля и выпивки холопы,
И выбор небогат у сироты,
Ему одна дорога в углекопы.
У дочки тоже выбор небольшой,
В медовый месяц сделаться вдовою,
А суждено везение судьбой,
То мужа ждать поутру из забоя.
И все, что в этой жизни нам дано,
Мы пьяными устами проклинаем,
Но изменить, навряд ли, суждено,
Ведь это наша жизнь, другой не знаем.
Пигмалион
На маленьком острове Кипре,
Под моря печальный стон,
Жил в хижине тихо, тихо
Художник Пигмалион.
О женщинах думал с презреньем.
Безбрачный обед принял.
Но, как-то в порыве забвенья
Он девушку изваял.