И он прав. Сознание его правоты ледяным потоком пронизало тело и мозг Холлиса. Воспоминания и мечты — это не одно и то же. У него только мечты о том, что он желал сделать, у Леспера — память о свершении. Понимание разницы безжалостно сокрушало Холлиса.
— Какая тебе польза от того, что прошло и не вернётся? — крикнул он. — Чем мы сейчас отличаемся?
— Я чувствую себя спокойнее. — ответил Леспер. — я изведал всё и теперь не опускаюсь до подлости, как ты.
Подлость! Холлис повторил про себя это слово: насколько он помнил. при жизни он никому не делал подлостей. Не мог позволить себе такую роскошь. Видимо, всё низкое, что он сдерживал всю жизнь, вырвалось в такую минуту. Подлость. Он вдумался в слово. Слеза обиды покатилась по щеке. Кто-то уловил его прерывистое дыхание.
— Успокойся, Холлис!
Смешно. Минуту назад он сам пытался успокаивать других. Не сомневался в неподдельности своей храбрости. Оказывается, это не храбрость, а замедленная реакция на нервное потрясение, и теперь он пытается выложить в оставшиеся минуты всю низость, скопившуюся в течение жизни.
— Я понимаю, что тебе невесело. Холлис. — Голос Леспера замирал, пробиваясь за двадцать тысяч миль. — Я на тебя не обиделся.
Но неужели мы и теперь не равны? Леспер и я. Здесь, сейчас? Что толку от событий, прошедших давно? Нас всех ждёт близкая смерть. Но в душе он понимал, что пытается обмануть себя. Всё равно что не замечать разницу между живым человеком и трупом. Сияние жизни, таинственная искра в одном, а в другом — холод и пустота. Так и они с Леспером. Леспер жил полной жизнью, и это отличало его от Холлиса, который давно уже отгородился от жизни. Разными путями пришли они к смерти, и если бы смерть имела разные формы, то они и умерли бы по-разному. Смерть, как и жизнь, должна быть неповторимо многообразная, и уж если он давно не жил, то чего ему бояться настоящей смерти?
Секундой позже метеор срезал, как бритвой, правую ногу до лодыжки, и чуть не рассмеялся. Из скафандра снова исчез воздух. Он быстро согнулся: кровь хлестала из раны. Как забавна смерть в космосе: в непроглядном мраке невидимый мясник рубит тело кусок за куском! Боясь потерять сознание от боли, туманящей мозг, он затянул винт на колене, остановил кровь и распрямился. Воздух наполнил скафандр, и он по-прежнему летел и летел в пропасть, и это было всё, что оставалось ему делать.
— Холлис!
Холлис равнодушно кивнул, обессиленный ожиданием конца.
— Это опять я, Эплгейт.
— Слышу.
— Я слушал тебя и думал: всё это плохо, так не следует встречать смерть. Не к чему наливать желчь на других. Ты слышишь, Холлис?
— Да.
— Я солгал тебе: я тебя не провалил на выборах. Не знаю, зачем так сказал; должно быть. хотел сделать тебе больно, именно тебе из всех других, мы всегда ведь боролись друг против друга. Похоже, что я старею на глазах, раз меня уже потянуло каяться. Мне стало стыдно, когда я слышал, как низко ты обошёлся с Леспером. Слушай, я признаю, что вёл себя по-дурацки, и в том, что говорил тебе, нет ни крупицы правды. А теперь проваливай ко всем чертям!
Холлис ощутил, как снова толчками забилось сердце и по телу разлилась тёплая волна. Нервы приходили в порядок после катастрофы, а последующие вспышки страха, злобы и одиночества утихали. Словно он вышел утром из-под холодного душа и собирается приступить к завтраку перед длинным рабочим днём.
— Спасибо. Эплгейт.
— Пустяки. Не вешай носа, бродяга!
— Эй! — Это вмешался Стоун.
— Что случилось? — крикнул Холлис через пространство. Стоун был его хорошим другом.
— Я попал в поток метеоров и астероидов!
— Метеоры?
— Я полагаю, это мирмидоны. Каждые пять лет они проходят между Землёй и Марсом. Меня занесло в самую середину. Каких только нет расцветок, форм и размеров! Словно в калейдоскопе. Красота — не оторвать глаз!
Молчание.
— Они меня увлекают с собой, придётся лететь вместе. Чёрт побери, как красиво! — Он рассмеялся.
Холлис огляделся, но не заметил ничего. Только россыпи изумрудов, сапфиров и алмазов на чёрном бархате Вселенной, сквозь пристальный блеск которых пробиваются неведомые звуки. Было что-то чудесное и поражающее воображение в том, что Стоун уносится, смешавшись с метеорным роем, и каждые пять лет вместе с ними будет мелькать между Марсом и Землёй, и так миллионы столетий Стоун в бесконечности бессмертия, перемещаясь в кишащей массе метеоров, будет плести новые узоры и расцветки, как в детстве, когда он вертел длинную трубку калейдоскопа, направив её на солнце.
— Прощай, Холлис! — Голос Стоуна едва слышен. — Прощай!
— Желаю удачи! — громко крикнул Холлис, чтобы перекрыть разделяющие их тридцать тысяч миль.
— Брось свои шутки! — в последний раз долетел голос Стоуна.
Звёзды сомкнулись.
Все голоса стали замирать. Каждый уносился по своей орбите — кто к Марсу, кто ещё дальше. А сам Холлис… Из всех только он один возвращался на Землю.
— Прощайте.
— Держись молодцом!
— Прощай, Холлис! — Это Эплгейт.
Скупые слова расставания, прощальные напутствия. И вот распалось то, что в могучем корпусе ракеты, как в черепе, составляло мозг корабля, огненной струёй пронзавшего Вселенную. Их совместная работа лишилась смысла, и один за другим они застывали в ледяном безмолвии. Как после гибели мозга начинают отмирать клетки тела, так постепенно отмирало всё, что связывало их в долгие годы полётов, чем они были дороги друг другу. Эплгейт значит теперь не больше, чем оторванный палец, нет смысла презирать его или бороться с ним. Взрыв разнёс мозг корабля на мелкие осколки, далеко разлетевшиеся во все стороны. Голоса стихли, и космос вернулся к безмолвию. Голоса их поднялись и замерли, подобно эху, многократно отражённому звёздными глубинами. Холлис остался один: он падал, и падение не имело конца. Каждый из них теперь одинок. Капитан на пути к Луне, Стоун в гуще метеоров. Стимсон, Эплгейт несутся к Плутону. Куда летят Смит, Тернер, Андервуд? Все те, кто, как стекляшки калейдоскопа, так долго плёл узор мысли?
А я? Что я ещё могу сделать? Неужели ничем нельзя возместить ужас впустую прожитой жизни? Если бы сделать хотя бы одно доброе дело, чтобы сгладить мелочность потраченных лет! Но я здесь совсем один, а как делать добро в одиночку? Невозможно. Завтра ночью я врежусь в атмосферу Земли. Я сгорю, и мой пепел разлетится по всем континентам. Ничтожная, но польза. Очень мало, но пепел есть пепел. он тоже нужен Земле…
Он падал стремительно. Как пуля. как камень, как кусок железа. Мысли были ясные, не печальные и не радостные. И только одно желание: успеть сделать что-то полезное, пусть никто об этом не узнает, неважно.
— Когда я попаду в атмосферу — громко сказал он, — я вспыхну, как порох. Хотел бы я знать, заметят ли хоть это?..
Малыш остановился на деревенской улице глянул вверх.
— Мама, смотри, смотри, — радостно закричал он, — звезда падает!
Сверкающая белая полоса прочертила сумрачное небо Иллинойса.
— Скорой загадай желание, — сказала мать.