Главы монографии написаны следующими авторами: Введение и Заключение — Р.Ш. Джарылгасиновой, «Китайцы» — В.В. Малявиным, «Корейцы» — Р.Ш. Джарылгасиновой, Ю.В. Ионовой, «Японцы» — С.Б. Маркарьян, Э.В. Молодяковой, «Монголы» — Н.Л. Жуковской, «Тибетцы» — Е.Д. Огневой. Указатели составлены О.В. Кочиевой.
Авторский коллектив выражает свою искреннюю благодарность сотрудникам Японского государственного этнографического музея (г. Осака), сотрудникам Музея искусства Востока (г. Окаяма), сотрудникам Японской ассоциации культурных связей с зарубежными странами (г. Токио) и музея «Наш маленький мир» (г. Инуяма) за помощь в изучении праздников японцев.
Коллектив авторов благодарит художников К.Б. Серебрякову (Ленинград), В.И. Агафонова, Г.В. Воронову (Москва), а также фотографов В.Е. Балахнова (Ленинград), С.Н. Иванова (Москва), выполнивших иллюстрации к книге.
Китайцы
Одна из важнейших особенностей календарных праздников — их очевидная и неразрывная связь с социальным началом в человеческом бытии, с хозяйственной деятельностью человека. Принимать участие в их праздновании — значит утверждать определенный уклад жизни, выражать и удостоверять свою принадлежность к той или иной общности людей: семье, общине, сословию, этносу, государству, а кроме того, приводить жизнь общества в соответствие с движением всего мира.
В Китае календарные праздники отчетливо и убедительно отображали основные черты традиционной общественной организации китайцев. Достаточно сказать, что все они включали в себя, хотя и в разном соотношении, как семейный, так и коммунальный аспект, воспроизводя характерный для традиционного китайского общества разрыв между семейной и публичной жизнью. Этот разрыв, наложивший глубокий отпечаток на все стороны китайской культуры, заявлял о себе, в частности, в фундаментальном для китайской религии разделении обитателей загробного мира на «внутренних» духов, т. е. душ семейных предков, и духов «внешних», или чужих, имевших только публичную значимость.
В жизни китайцев годовой цикл праздников имел тем большее значение, что он был тесно связан с естественной сменой сезонов, движением небесных светил, а также традиционной космологией и даже моралью китайцев. Едва ли будет преувеличением сказать, что этот цикл был наиболее последовательным и полным выражением традиционной основы китайской цивилизации — идеи гармонического единства Неба. Земли и Человека. Жизнь природы, по китайским понятиям, сходилась с жизнью общества, а праздники выступали как важнейшая связующая нить между социальным и природным и тем самым как высшая санкция культуры. Неудивительно, что уже в нашем столетии традиционные календарные праздники заняли видное место в ряду факторов, определяющих этническое самосознание китайцев, например, в общинах китайских эмигрантов [Календарные обычаи, 1985, с. 11]. По данным социологических опросов, китайцы в современном Сингапуре считают свои традиционные календарные праздники третьим по важности после пищи и языка отличительным признаком китайской культуры (для сравнения заметим, что малайцы и выходцы из Индии в Сингапуре в ряду таких признаков отводят своим календарным праздникам лишь седьмое место) [Tham Seong See, 1984, с. 160].
Способность праздников выявлять и санкционировать социальное начало в жизни людей объясняется особой двойственностью их природы. Праздники фиксируют и отмеряют протекание обыденного времени, определяемого астрономическими, биологическими, хозяйственными циклами. Но опознание обыденного, счислимого времени было бы невозможно, если бы праздник одновременно не выявлял присутствия «другого», священного и неизмеримого времени — непреходящего, но в каждый момент времени отсутствующего Начала времени.
Загадка праздника — в неразличении этих столь несходных видов времени, неразличении, позволяющем человеческим обществам созерцать во всей полноте свою жизнь, включая и те ее аспекты, которые в обычное время были бы сочтены опасным и даже недопустимым отклонением от нормы. Поэтому календарные праздники, как было показано В.Я. Проппом [Пропп, 1963], изоморфны по своей структуре, представляя собой как бы развертывание всеобщей драмы жизни в ее совершенной, объемлющей даже смерть целостности. Но, придавая течению времени дискретный и неоднородный характер, они не могут не отличаться от будней и друг от друга, не могут не быть вестниками уникального, неповторимого, конкретного.
Праздники устанавливают преемственность в общественном сознании и практике, но лишь посредством выявления и узаконения присутствующих в них разрывов. Так праздник оказывается, быть может, наиболее полноценным свидетельством символизма культуры, который и устанавливает различия, и стирает их, делая возможным постоянное определение и переопределение человеком самого себя и тем самым процесс человеческого самопознания. Оттого же праздник, будучи в традиционных обществах принципиально консервативным и даже анахронистским элементом культуры, приносит в общественную жизнь людей элемент обновления.
Таким образом, праздник, будучи сам по себе целостной системой символов, принадлежит более обширным символическим системам, воплощенным, например, в годовом цикле. Однако праздник никогда не является только частью системы знаков. Он выражает полноту жизни, представленную в контрастном сопряжении обыденного и священного времени, поддерживает символическое измерение культуры, которое нельзя перевести в понятия. Как все факты человеческой практики, праздник может быть рационализирован, но воссоздать праздник по его рационализированному образу невозможно. Праздник всегда несет в себе нечто из ряда вон выходящее, избыточное, создает атмосферу экзальтации — то, что в Китае называли жэнао — «всеобщее возбуждение», «будоражащая оживленность». В просторечии «праздновать» для китайцев как раз и означало «глядеть на оживление» (кань жэнао).
Одним словом, в празднике отражается социальная сущность человека, который настолько же принадлежит миру, насколько он отделяет себя от него. Традиционные календарные праздники китайцев — это не просто иллюстрация отвлеченных идеалов и ценностей, а, быть может, самая универсальная форма драматизации человеческого бытия, в которой общество опознает и утверждает, празднует себя.
Годовой цикл у китайцев: формирование и структура
Можно было бы ожидать, что календарные праздники в китайской цивилизации, известной всем своей устойчивостью и своим постоянством, были в наименьшей степени подвержены переменам. При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что традиционные праздники китайцев в том виде, в каком они сохранились к началу XX в., прошли долгий и сложный путь развития.
Как было установлено впервые французским синологом М. Гранэ, цикл праздников в древнем Китае первоначально определялся разделением года на «деловой» и «пустой» (зимний) периоды. Первый был временем роста всего живого и трудовой деятельности людей, второй — временем смерти, бесплодия земли и праздности. Еще на рубеже II–I тысячелетий до н. э. древние предки китайцев различали, по-видимому, только два весьма растянутых во времени праздничных периода в году, которые знаменовали начало и окончание хозяйственного сезона [Granet, 1929, с. 197–198; Bodde, 1975, с. 73]. Со временем из этих первичных празднеств выделились обряды весенние и осенние, летние и зимние. Если две первые разновидности обрядов отмечали соответственно начало и окончание земледельческих работ и летнего выпаса скота, то в зимних празднествах, сложившихся в результате слияния двух первоначально самостоятельных праздников «пустого» сезона, драматизировалось обновление годового цикла, а вместе с ним всего мира. Как и празднование Нового года, они заняли центральное место в цикле календарных обрядов китайцев. Новая система праздников была ориентирована на даты астрономического календаря. Новый год оказался соотнесенным в ней с зимним солнцеворотом, точкой же консолидации весенних и осенних обрядов стали соответственно дни весеннего и осеннего равноденствия. Появился и праздник летнего солнцестояния — вероятно, не без влияния чувства симметрии — в качестве своеобразной параллели Новому году [Granet, 1959, с. 329].
Судя по сообщениям древнейших письменных памятников Китая, в обрядности календарных празднеств той эпохи доминировали характерные черты архаического праздника: праздничные «излишества» и расточительство, ношение звериных масок, относительная свобода сексуальных отношений и пр. (Примечательно, что в древнекитайской литературе понятие «безумства» первоначально относилось к состоянию праздничной экзальтации.) Следует заметить также, что цикл календарных праздников в древнейших очагах китайской цивилизации складывался в процессе контактов и смешения разных племен и вобрал в себя элементы различных этнокультурных традиций.
Важный шаг в эволюции календарных обрядов китайцев был связан с процессом формирования государства, который нашел свое завершение в идеологии и политических институтах имперской государственности. В середине I тысячелетия до н. э. древний Китай пережил быстрый распад родового строя и его культуры. Заявив о себе как полностью автономная сила, которая сама себя оправдывает и оформляет собой общество, новое деспотическое государство восприняло многое из наследия архаической эпохи, но придало ему подчеркнуто функциональную и оттого, по сути дела, сугубо номинальную, фиктивную значимость. Показательна судьба важнейшей категории архаической культуры — понятия обряда. Оно было оторвано от обрядных действий, как таковых, отчасти даже противопоставлено им и вместе с тем распространено на движение всего космоса и объявлено нормой нравственной самооценки человека.
Кризис и разложение архаической религии обернулись в Китае апологией ритуализма и ритуальной соборности как существа космического потока жизни. Обряд стал знаком этической дистанции между человеком и миром, символической глубины образов и, следовательно, реальностью, которая сама не имела адекватного образа. Его отношение к реальным (например, фольклорным) обрядовым действиям осталось принципиально неопределенным.