Трансформация календарных празднеств сопровождалась формированием их нового годового цикла. Хотя этот цикл стал более дифференцированным, а место и роль каждого обряда в нем — более определенными, эволюцию китайских календарных обычаев нельзя свести к процессу их «обеднения». Праздники не только подвергались различного рода ограничительным толкованиям в угоду идеологическим доктринам, интересам и вкусам отдельных социальных слоев и т. д., но сами выступали принципом творческой интеграции, без которого невозможно существование общества как целого. Каждый большой праздник представлял собой единство важнейших черт общественного сознания данной эпохи. Очевидные же анахронизмы праздничной обрядности в действительности делали возможным включение в культурную традицию новых и еще не осмысленных сторон действительности под маской забытого прошлого, мифических «незапамятных времен».
Следуя классификации, предложенной С.Я. Серовым [Серов, 1983, с. 44], можем выделить в годовом цикле обрядов четыре сезонных вида обрядности, которые могут быть сгруппированы попарно в различных комбинациях и сведены к трем типам обрядов. Кроме того, они составляют единый годовой ритм празднеств. Среди различных форм сезонной обрядности наиболее отчетливо выделяются весенние и осенние обряды. Первые знаменовали начало хозяйственного года и были тесно связаны с магией плодородия, лейтмотивом же осенних обрядов было благодарение богам и покойным за дарованный урожай и очищение от утративших свою благую силу поветрий уходящего года. Если в обрядности весеннего сезона акцентировалась встреча живых с умершими предками, то в осенних празднествах преобладала идея расставания живых и мертвых.
Другой тип календарной обрядности китайцев был связан с празднованием зимнего и летнего солнцестояния, хотя на рубеже XIX–XX вв. такого рода празднества уже не существовали в чистом виде. Обряды, отмечавшие зимний солнцеворот, были со временем поглощены лунным Новым годом, а аналогичные летние обряды оказались включенными в праздник 5-го дня 5-го месяца. Поскольку Новый год и летний праздник обозначали переломные моменты годового цикла, в их обрядности имелось немало общего, в частности использование одних и тех же оберегов и экзорцистских средств, мотив ритуального противоборства, обычай поедания лапши и пр. Впрочем, здесь имелись и свои особенности, обусловленные космологической значимостью зимнего и летнего солнцестояния. Так, зимой кульминационный момент празднеств — полночь, а летом — полдень.
В обрядности летнего праздника у китайцев есть немало черт, сближающих ее с весенними обрядами. Укажем на обычаи прибегать к заклинаниям против вредоносных насекомых, собирать целебные травы, гулять по свежей траве и устраивать пикники у воды. Состязания «лодок-драконов» по своему происхождению тоже относились к числу весенних обрядов, посвящавшихся водным божествам. Есть основания говорить о существовании в Китае единого комплекса весенне-летней обрядности, которой противостояла обрядность осенне-зимнего сезона.
Наконец, существовало разделение годового цикла на три этапа, отображенное в даосской концепции «трех эр» (сань юань). В соответствии с этой концепцией лунный год делился натри неравных отрезка: «начальная эра» (с 15-го дня 1-го месяца по 15-й день 7-го месяца), «средняя эра» (с 15-го дня 7-го месяца по 15-й день 10-го месяца) и «поздняя эра» (с 15-го дня 10-го месяца по 15-й день 1-го месяца).
Три указанных периода посвящались соответственно божествам трех стихий — Неба, Земли и Воды.
Таким образом, в годовом цикле китайских праздников прослеживаются четырехчастный (обряды четырех сезонов), трехчастный (обряды весенние, осенние, зимнего и летнего солнцестояния, а также цикл «трех эр») и двухчастный (обряды весенне-летнего и осенне-зимнего периодов) ритмы календарной обрядности. Все они сходились в праздновании Нового года, которое предстает синтетически-обобщенным выражением, совокупной драмой годового цикла.
В эпоху позднего средневековья в Китае появилось разделение основных праздников года на две категории: три «праздника мертвых» (гуй цзе) и три «праздника живых» (жэнь цзе). В окончательной версии этой классификации праздников к первой категории относили весенний праздник поминовения усопших, празднества 7-го месяца в честь «голодных духов» и праздник Отправки зимней одежды умершим, ко второй — Новый год, празднества 5-го месяца и Середины осени. В. Эберхард называет первые три праздника «мрачными», а три последних — «веселыми» [Эберхард, 1977, с. 90]. Произвольность этой оценки, повторенная и русским переводчиком книги В. Эберхарда [Эберхард, 1977, с. 5], вполне очевидна. Дуальную структуру годового цикла у китайцев, без сомнения, нельзя понять из поверхностных психологических объяснений. Основной чертой «праздников мертвых» является стремление умилостивить предков, возобновить их единение с живыми и заручиться их покровительством, причем инициатива в установлении контактов принадлежит живым. Нетрудно также заметить, что эти праздники обозначают начало, кульминацию и окончание хозяйственного года. Даосская триада «трех эр» представляла религиозную параллель подобному трехчастному годовому ритму.
Есть сведения о том, что состав «праздников живых» мог варьироваться. Так, жители низовий Янцзы в начале XIX в. к «праздникам живых» относили зимнее солнцестояние, Новый год и летний праздник [Гу Лу, 1973, с. 3817]. По другим известиям, прежде в Восточном Китае к «праздникам живых» причисляли наряду с Новым годом и датой зимнего солнцестояния праздник Середины осени [Ито, 1980, с. 16]. Подобные расхождения позволяют предположить, что триада «праздников живых» выделилась сравнительно поздно — как параллель праздникам, посвященным умершим. В окончательном виде «праздники живых» более равномерно распределялись в годовом цикле и приобрели репутацию крупнейших праздников года.
Каждой из этих категорий китайских праздников соответствовали определенные типы культов.
В «праздниках мертвых» центральное место занимали поклонения семейным предкам, обязательно дополнявшиеся подношениями неупокоенным, «чужим» душам и чествованием божественных патронов данной местности, которые в народном пантеоне китайцев принадлежали к разряду загробных судей. Таким образом, эти праздники служили размежеванию «своих» и «чужих» духов, а посредниками между теми и другими выступали боги-чиновники. Сопутствующие им обряды имели дифференцирующую функцию и подтверждали иерархический порядок как на небесах, в божественной канцелярии, так и на земле, внутри патриархальных семейств.
Напротив, духи, которых чествовали на «праздниках живых», являлись к людям сами и не имели четких классификационных признаков. Они могли слыть одновременно предками и «чужаками», как было в дни летнего праздника, или восприниматься в облике нейтральных, благосклонно-равнодушных к земной жизни небожителей (сянь), что характерно для празднеств Нового года или Середины осени. Иными словами, «праздники живых», являвшиеся преимущественно коммунальными, осуществляли интеграцию как среди живущих, так и среди обитателей потустороннего мира и, более того, утверждали интимное единение людей и духов в атмосфере праздничной экзальтации.
Так две категории праздников — дифференцирующая и интегрирующая — дополняли друг друга, являя в совокупности целостный образ общественного бытия. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что «праздники живых» и «праздники мертвых» чередовались друг с другом. Посещение могил предков каждый раз влекло за собой как бы ответный визит умерших к живым. Это — форма отношений характерная для традиционного китайского понятия ритуала, зиждившегося на противопоставлении «хозяина» и «гостя» и вкорененного непосредственно в социальную практику человека. Она являлась, по существу, метафорой реальных общественных отношений в средневековом Китае.
Так, сюжетом годового цикла «праздников мертвых» и «праздников живых», ставшего итогом исторической эволюции системы календарных праздников китайцев, не были ни жертвенный кризис, ни религиозная драма умирающего и воскресающего бога, хотя элементы того и другого подспудно в нем присутствовали. Таким сюжетом являлось ритуальное взаимосоответствие, развертывавшееся в подвижном равновесии различных аспектов бытия, причем процесс этого развертывания символизировал три стадии хозяйственного цикла и три возраста жизни: юность, зрелость и старость. Кроме того, в системе «праздников живых» и «праздников мертвых» прослеживаются параллели всем ритмам годового цикла: двухчастному (в виде оппозиций двух категорий праздников), трехчастному (в виде трех стадий года) и четырехчастному, который неявно присутствовал в троичной структуре цикла, подобно тому как сезонные виды обрядов нечетко выделялись у китайцев из трех типов обрядности: весенней, осенней и связанной с зимним и летним солнцестоянием. Таким образом, система двух категорий традиционных праздников содержала в себе условия взаимного преобразования всех видов календарных обрядов и в этом смысле являла собой универсальный образ годового цикла.
История изучения
Как уже было отмечено, календарные обычаи и обряды китайцев, какими они сложились к XIX в., — продукт длительного исторического развития, содержавший в себе стадиально и типологически неоднородные явления культуры. Однако реконструкция этого развития серьезно затруднена узостью и ограниченностью источниковедческой базы. От эпохи существования древних империй, когда разрыв между элитарной традицией культуры и фольклором был наибольшим, до нас дошли лишь смутные и отрывочные известия о календарных обрядах народа. В раннее средневековье появляются систематические обзоры годового цикла обрядов, составившие особый жанр сочинений в письменной традиции Китая, — «записи о календарных обрядах» (суйши цзи). Наибольшей известностью среди них пользуется сочинение VI в. «Записи о календарных обрядах в области Цзин-Чу» («Цзин-Чу суйши цзи»). Имеются комментированные переводы этого памятника на японский и немецкий языки [