[115]. Заготовленной еды должно было хватить с избытком на всю семью, поскольку вкушение пищи в новогодние дни само по себе считалось доброй приметой. «В первой половине первого месяца рот пи у кого не бывает пустым» — такова была идеальная норма, о которой свидетельствует старинная поговорка. Если говорить конкретнее, заготовленная впрок провизия была символом семейного достатка, переходившего из одного года в другой. Часть продуктов, предназначенных для новогоднего периода, даже полагалось оставлять несъеденной. Нетронутый остаток еды должен был, очевидно, способствовать преуспеянию семьи в наступившем году «Если на Новый год есть излишек зерна, еда не иссякнет», — говорили в народе[116].
С окончанием работы на кухне надлежало сделать последние приготовления к встрече Нового года. Из колодца набирали воды на два дня вперед, после чего его закрывали и «опечатывали» бумажками с надписями-заклинаниями. В доме еще раз убирали. Жители Пекина два века назад в канун Нового года выбрасывали на улицу и сжигали все накопившиеся за год объедки и все старые лекарства, что называлось «отбросить сто болезней»[117]. Известно, что в средневековом Китае аптекари в Новый год бесплатно высылали лекарства своим постоянным клиентам. В канун всеобщего очищения все мылись. В Пекине в XVIII в. это делали 27-го или 28-го числа последнего месяца, в связи с чем бытовала поговорка: «Двадцать седьмого смывают болезни, двадцать восьмого смывают грязь»[118]. В XIX в. пекинцы мылись главным образом в последний день года. Мужчины шли в баню и посещали цирюльника, женщины принимали ванну дома. После купания полагалось одеваться во все новое.
Состоятельные лица выставляли в гостиной лучшие вазы, лучшие образцы живописи и каллиграфии, которые в обычное время хранились под замком. Кроме того, у семейного алтаря вешали портреты предков, призванные напоминать о том, что мертвые участвуют в новогодних празднествах вместе с живыми. Рядом вешали свиток с именами всех прямых предков в роду. Считалось, что души усопших родичей пребывают в доме до середины 1-го месяца, и в течение всего этого времени к ним относились как к самым дорогим гостям. Ежедневно перед портретами ставили еду и питье: пять видов пищи, пять чашек вина и пять чашек чаю; тут же клали пять пар палочек для еды и даже полотенце, чтобы предки могли вытирать свои лица, запечатленные на портретах.
В Южном Китае был распространен любопытный обычай: в последний день года мальчики с утиным яйцом и курительной палочкой в руках бегали по улицам, выкрикивая: «Продаю лентяя! Продаю лентяя!» Курительную палочку они оставляли в местном храме, а яйцо съедали, возможно искренне веря, что в будущем году они избавятся от своих дурных наклонностей[119]. Со своей стороны, взрослые дарили детям на счастье связки монет на красном шнурке, символизировавшие дракона; такие связки вешали на ночь в ногах детской постели[120].
Обязательным сопровождением каждой новогодней церемонии были оглушительные взрывы хлопушек и ракет. Предками современных хлопушек были обыкновенные стволы бамбука, который при горении с треском лопается. Согласно первому упоминанию о таких импровизированных хлопушках, относящемуся к VI в., они должны были в новогоднюю ночь отпугивать горных демонов. Бумажные пороховые хлопушки с фитилем вошли в обиход китайцев с XI в. В Китае верили, что разрывы хлопушек и их шум не только отгоняют злых духов, но и привлекают добрые божества. Кроме того, шумный ночной фейерверк был привлекательным зрелищем. Неудивительно, что разноцветные вспышки и грохот всевозможных петард до сих пор остаются для китайцев подлинным символом новогодних празднеств.
Во многих районах Китая дожил до XX в. древний обычай в ночь на Новый год зажигать во дворе большой костер, вокруг которого собиралась вся семья. В Шаньси зажигали уложенный штабелем каменный уголь, в других местностях — древесный уголь или хворост. Нередко костер заменяла жаровня с углями, которую ставили под стол во время совместной новогодней трапезы. В большинстве районов обычай разводить огонь в Новый год называли «подогреванием года», в Маньчжурии — «изгнанием (нечисти) года»[121]. В Шанхае каждый день до 15-го числа 1-го месяца зажигали жаровню с большой грудой углей, которую называли «грудой радости». Эта жаровня, несомненно, символизировала согласие и радость в семье в новом году[122]. На Тайване распространен обычай в новогоднюю ночь прыгать через жаровню во дворе дома, приговаривая нехитрые заклинания вроде: «Как перепрыгну — богатство не уйдет»[123].
В широком же смысле огонь был символом торжества света и жизни над мраком и смертью, всеобщего очищения мира в Новый год. Во многих домах, вдохновляясь той же магией очистительного и животворящего огня, жгли ветки кипариса. Считалось к тому же, что дым от них угоден божествам и продлевает срок жизни[124]. В провинции Хэнань обычаю воскурения кипариса давали и более подробное объяснение. Там бытовало поверье, что в Новый год на небе дерутся птицы с девятью головами и, если на дом прольется их кровь, случится несчастье. Дым же от кипарисовых ветвей отгонял этих птиц[125].
По всему Китаю был распространен обычай в канун Нового года «гадать по очагу». Кувшин с водой ставили на очаг и бросали в него палочку. Когда палочка переставала вращаться в воде, гадавший выходил на улицу и шел в том направлении, куда она указывала, прислушиваясь к словам первых встреченных им прохожих. Добрые слова служили предзнаменованием счастья, недобрые сулили неудачу. В провинции Гуандун таким способом гадали мужчины, женщины же ставили на очаг сито с рисом, накрывали его чашкой и, смотря, как просеивался рис, гадали, будет ли наступающий год урожайным[126].
С наступлением темноты на дорожках во дворе стелили коноплю в знак того, что в будущем году «жизнь должна идти так же спокойно, как покойно ходить по этому растительному ковру»[127]. Одновременно хруст конопляных стеблей под ногами должен был отпугивать злых духов, особенно опасных в новогоднюю ночь. В частности, боялись посещения демона по прозвищу «Кожаный тигр», который крал новогоднее пирожное у бедных и отдавал его богатым — занятие, вполне согласующееся с порядками «вывернутого наизнанку» мира праздника[128]. Согласно еще одному объяснению, записанному в XVII в., коноплю расстилали для того, чтобы «похоронить демонов и не дать им выйти наружу»[129]. Ворота заклеивали крест-накрест полосками красной бумаги, чтобы не выпустить счастье Нового года и уберечь дом от посягательств злых духов. Теперь ничто не могло заставить обитателей дома открыть ворота до надлежащего срока. А если бы кто-нибудь окликнул их с улицы, это сочли бы проделками демонов.
Новый год в Китае — праздник строго семейный, и каждый китаец стремился провести его в кругу родных. Встретить Новый год в шумном ресторане, в компании друзей или даже пригласить к себе домой близкого друга было в старом Китае делом немыслимым. Вечером последнего дня года каждая семья в полном составе собиралась в гостиной на праздничный ужин, чтобы, как говорилось в Китае, «закруглить год». Во время этого ужина, проходившего под знаком единства рода, и, прежде всего, единства его живых и усопших членов, его участники ели блюда, которые вначале подносили духам предков. Одновременно члены семьи получали превосходную возможность простить друг другу старые обиды. После окончания трапезы никто не ложился спать, чтобы не упустить свое будущее счастье. Ночные бдения на Новый год так и назывались: «оберегать год» (шоу суй).
В новогоднюю ночь следовало исполнить целую серию важных религиозных обрядов. Для начала требовалось поблагодарить богов и предков за покровительство в прошедшем году (иногда это делали в предыдущую ночь). В Пекине, например, обряд благодарения божеств называли «проводами Небесного правителя — Юйхуана», в Фуцзяни — «подношением новогоднего риса»[130]. Затем в указанный гороскопами «счастливый» час надлежало исполнить ритуал жертвоприношения всем божествам Неба и Земли, который в большинстве районов Китая знаменовал «встречу» богов, сходивших на землю в новогоднюю ночь. Так, в провинции Шаньдун к Новому году вешали на стенах и окнах домов стебли конопли, символизировавшие лестницы, по которым духи спускались к людям[131]. В Шаньдуне и в некоторых других местностях Северного Китая на исходе новогодней ночи во дворах домов устанавливали длинные бамбуковые шесты, которые должны были привлекать богов[132].
Независимо от конкретных форм церемоний «встречи» духов сама идея нисхождения обитателей горнего мира на Новый год имела, несомненно, очень древние истоки и восходила к характерным для исторического праздника мотивам пугающей и пьянящей близости сверхъестественных сил, экстатического общения людей и богов. В одном из древнейших памятников китайской литературы — «Шуцзине» — сохранились универсальные для первобытной мифологии упоминания о временах далекой древности, когда Небо сходилось с Землей и люди свободно общались с богами. Об этих временах напоминает помимо прочего традиционный для Китая титул императора: Сын Неба.