Данные обстоятельства позволяют предположить, что некогда эти два праздника были более значительно разделены во времени, а самое главное — семантически противостояли друг другу. Это предположение подтверждается материалами исторической этнографии. Так, у древних китайцев в I тысячелетии до н. э. сосуществовало два новогодних праздника — чжа и ла. Праздник чжа был посвящен земледельческим богам, которым приносились в жертву животные. Для этого праздника были характерны красочные экзорсистские процессии, массовые игрища. Во время праздника ла проводились обряды поклонения предкам и домашним божествам. По мнению исследователей, к середине I тысячелетия до н. э. эти два праздника слились в новогодний праздник ла.
Можно предположить, что более архаическими по своему происхождению были обряды, проводившиеся еще в конце XIX в., в период полнолуния 1-го лунного месяца; обряды, посвященные божествам, покровительствующим общине, селению, деревне. Японские этнографы обращают внимание на тот факт, что еще до недавнего времени в восточной части о-ва Хонсю в первый день Нового года совершались обряды, связанные с поливным рисом, а в период полнолуния — обряды, призванные обеспечить урожай различных зерновых культур. Это обстоятельство также свидетельствует о том, что праздник полнолуния был более древним по своему происхождению.
Связь праздника полнолуния с божествами, охраняющими общину, массовый характер праздника дают ключ к изучению истории праздника и социальной организации народов Восточной и Центральной Азии.
Обобщенный в монографии материал посвящен только одному празднику в календарном годичном цикле китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев — празднику Нового года. Однако особое место новогоднего торжества в культуре изучаемых народов выявляют в обычаях и обрядах связанные с ним многочисленные аспекты духовной культуры. Мы встречаемся здесь и с древними культами: с культами огня (который и выполняет очистительную функцию, и способствует рождению новой жизни), воды, растений и животных, с уходящими в глубь веков астральными культами. Мировые и национальные религии соседствуют с архаическими представлениями об уходящем и возвращающемся боге, боге, умирающем и воскресающем.
Приведенные в монографии данные свидетельствуют о типологической общности представлений не только рассматриваемых народов, но и народов мира, в частности европейских и восточноазиатских. В этом смысле материал новогодней обрядности народов Восточной и Центральной Азии прекрасно иллюстрирует идею, выдвинутую акад. Н.И. Конрадом, о типологической близости культур Запада и Востока.
С новогодним праздником тесно связано развитие многих сторон декоративно-прикладного искусства, различных жанров народного театра, танцев, песен, фольклора. Своеобразием некоторых праздничных традиций китайцев, корейцев, японцев является особое магическое значение, которое придается письменному иероглифическому знаку (например, парные свитки с иероглифами, вывешиваемые к дню Начала весны у корейцев, обычай «первых иероглифов» у японцев).
Генезис некоторых обычаев и обрядов народная традиция связывает с историческими деятелями. Так, происхождение многих новогодних обычаев китайцы относят ко времени правления императора династии Мин Чжу Юаньчжана (XIV в.), а у корейцев предания и легенды возводят отдельные традиции или к периоду правления династии Корё, или ко времени правления Ли Сонге (XIII–XIV вв.), или к годам Имджинской войны (1592–1598). Здесь мы, очевидно, имеем дело со своеобразной «историзацией» происхождения древних народных календарных обычаев и обрядов, с явлением, характерным также и для мифологии народов Восточной и Центральной Азии. Словом, изучение обычаев и обрядов китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, связанных с Новым годом, открывает новые пути в исследовании культуры народов Восточной и Центральной Азии.
Обобщенный в монографии материал убеждает, что Новый год китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, несмотря на утрату им отдельных элементов, предстает перед нами не как музейный экспонат, а как живое, жизнедеятельное и жизнеутверждающее начало.
Приложение
Шестидесятилетние циклы летосчисления, используемые китайцами, корейцами, японцами (на примере циклов 1864–1923 гг., 1924–1983 гг., 1984–2043 гг.)
Summary
The collective monograph Calendar Customs and Rites of East Asia Peoples. New Year (Late 19th — Mid. 20th c. c.) continues research by scholars of the Ethnography Institute, USSR Academy of Sciences, into calendar festivals observed by various peoples of the globe.
Analysed are calendar customs and rites of five peoples: the Chinese, the Koreans, the Japanese, the Mongols, and the Tibetans which means that the authors approach the subject from the ethnic viewpoint rather than from that of individual countries, the New Year festival being in the focus.
At the turn of the 19th and in mid — 20th centuries, the New Year festival played a significant role both in the calendar annual cycle of the peoples of East and Central Asia, and in their traditional life. The festival was charged emotionally and functioned as a focal point for the aesthetic ideals of good and evil produced deep inside national cultures.
Each of the peoples under study had, at that period of time, a well established pattern for the New Year festival reflecting the features of its spiritual and material culture. The distinguishing features between the patterns can be explained by climatic and regional conditions, economic and cultural types, previous historical experience, political history, and by the time categories and the history of a calendar.
There are all grounds to maintain that at the turn of the century all the peoples under study had already developed a national pattern for the New Year festival, though this does not exclude a large variety of local and regional options which survive to this day. The establishment of a national pattern coincided with very important events — the crisis of the feudal system, the establishment of capitalist relations, the period of imperialist expansion, and powerful national liberation movements. Many elements of traditional culture were as if revalued. The New Year festival, a leading calendar festival, experienced transformation, its significance being reconsidered. By the mid — 20th century, the traditional New Year festival had already existed in every of the peoples under study as an expression of their ethnic specifics and a major component of their ethnic self-awareness. Both the New Year festival and its components had acquired a special ethnic hue.
The book centres around interrelation between New Year customs and rites, on the one hand, and socio-cultural types, on the other (agricultural peoples are opposed to nomadic peoples). Special emphasis is laid on their functional orientation. Eight basic functions are distinguished: fertility magic, tokens and divination, future prosperity and well-being of all family members, purification, warding off evil, expiatory, opposing (or protective), and initiating. All the above functions had by the beginning of the 20th century at least two levels: one of ensuring prosperity, in a new year, for a family, and the other — for the community, village, or a larger group. In the most general form (because in real life these linkage is considerably more complex), the eve and the first day of a new year (or some more days before and after the new year) are devoted to rites aimed at ensuring prosperity for a family (patronymy, clan) and its members, while the full moon (and the days around it) are dedicated to the rites relating to fertility magic or to the well-being of the whole community or village. Each level is determined by the number of participants in a rite and the way they are performed.
New year customs and rites include elements of fire worshipping (which performs a purificatory functions and promotes rebirth), and of water, floral and animalistic cults which can be traced back to ancient astral cults. World and national religions exist there side by side with archaic ideas of the departing/dying and returning/rising god. This data testifies not only to the fact that the peoples under study have much in common typologically, but to that the peoples of the world form a typological unity, including peoples in Europe, East Asia and Central Asia. This is yet another illustration to the idea put forward by Academician N.I. Konrad of the typological similarity of Eastern and Western cultures.