Холодно, темно в Похъёле. Даже воздух и тот застыл на морозе. По снежным полям скачут здесь снежные зайцы, в снежных реках купаются снежные утки, над застывшими водопадами пролетают ледяные лебеди.
До самого сердца пробрал Вяйнемейнена холод. Немилой показалась ему чужая земля, и пошел он искать дорогу в родные места — туда, где он родился, где слушал в тенистых рощах кукушку и на цветущих полянах Осмо складывал веселые песни.
Долго он шел. Нигде ни дороги, ни тропинки.
Совсем опечалился Вяйнемейнен. Чернее угля, темнее смолы стали его думы. Сел он на прибрежный камень и горько заплакал.
Рано утром вышла из дому молодая работница, что прислуживала самой хозяйке Похъёлы, злой старухе Лоухи.
Поспорила она с солнцем, кто раньше встанет.
И вот еще петухи не пропели, еще солнце не открыло своих глаз, а она уже взялась за работу. Остригла пять овец, сняла шерсть с шести ягнят, наткала сукна, вымыла столы, чистым веником подмела пол, а потом собрала сор на медную лопатку и вынесла во двор.
И вдруг слышит — плачет кто-то вдалеке.
Бросилась она в дом и говорит старухе Лоухи:
— Слушай, хозяйка, кто-то стонет и плачет на берегу. Может, это малые дети слезы льют? Или женщины причитают?
Вышла старая Лоухи, хозяйка Похъёлы, на крыльцо, послушала одним ухом, послушала другим и говорит:
— Так не плачут дети. И женщины так не причитают. Это плачет сильный муж, могучий герой. Беги скорее, веди его ко мне в дом!
Побежала служанка на берег моря.
В густом ивняке нашла она Вяйнемейнена и привела в дом старухи Лоухи.
Весь он избит злыми волнами. Борода у него растрепалась, волосы повисли клочьями. Сотни ран у него на теле. Тысячу ударов обрушил на него ветер.
Спрашивает его хозяйка Похъёлы:
— Скажи мне, бедный старик, кто ты такой, откуда родом?
Отвечает ей Вяйнемейнен:
— Был я певцом в родных долинах Калевалы, в зеленых дубравах Вяйнелы. На радость людям пел я свои песни, чтобы весельем начиналось их утро, чтобы светлым был долгий день и ясным — вечер. Но теперь постигло меня горе, и я сам не знаю, кто я такой.
— Какое же горе постигло тебя, Вяйнемейнен? — спрашивает старая Лоухи. — Поведай мне, какое несчастье случилось с тобой?
— Коли хочешь знать — слушай, — отвечает ей Вяйнемейнен. — Вот уже сколько дней не могу я найти дороги в родные места. Потому я и плачу, что по чужой земле ступают мои ноги, через чужие ворота вошел я на чужой двор, перешагнул через чужой порог, открыл чужую дверь. Не радует меня на чужбине и береза, больно ранит мое сердце ольха. Здесь все деревья — мои враги, каждая ветка бьет меня по лицу. Только ветер, что примчался с далекой моей родины, — мой товарищ. Только солнце, что светит над любимой Калевалой, — мой друг на этой чужой земле.
— Напрасно ты горюешь, Вяйнемейнен, — говорит ему старуха Лоухи. — Оставайся лучше здесь. Будет у тебя вдоволь и семги и свинины. Забудешь ты о своей Калевале, заживешь в нашем краю, не зная забот.
Отвечает ей Вяйнемейнен:
— Нет радости тому, кто покинул родину. Не знать ему счастья на чужбине.
Нам сладка в краю родимом
И вода, что из-под лаптя.
На чужбине мёд нам горек
В раззолоченном сосуде.
— А что ты мне дашь, если я помогу тебе вернуться домой? — спрашивает злая Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы.
— Выбирай, что тебе больше по душе, — говорит Вяйнемейнен. — Хочешь — дам шапку серебра, хочешь — мешок золота, а хочешь — лесные птицы будут петь для тебя свои песни.
— О старый, мудрый Вяйнемейнен, — говорит хозяйка Похъёлы, — ошибся ты на этот раз. На что мне серебро и золото? На что мне песни? Золото — только молодым забава, серебро — только коням украшение, а песни — одним лишь детям утеха. Скажи-ка мне лучше, сможешь ли ты выковать Сампо? Сможешь ли из пера лебедки, из клочка овечьей шерсти, из молока нетельной коровы да из ячменного зерна сделать мне чудесную мельницу, чтобы молола она когда надо муку, когда надо — соль, когда надо — деньги? Если скуешь мне Сампо, если украсишь пеструю крышку, я дам тебе в жены мою дочь и покажу тебе дорогу в родной дом. Снова будешь ты слушать пенье птиц в зеленых чашах Калевалы, кукованье кукушки в цветущих рощах Вяйнелы. А не выкуешь мне Сампо — не видать тебе больше родных мест!
Говорит ей Вяйнемейнен:
— Нет, не могу я выковать Сампо, не могу украсить пеструю крышку. Но если поможешь мне вернуться на родину, я пришлю тебе кователя Илмаринена. Самый искусный он во всем свете мастер. Ведь это он выковал небо, он выковал крышу воздуха — да так, что нигде ни одной зазубринки не видно и даже следов от клещей нигде не осталось. Илмаринен тебе и Сампо выкует.
Отвечает ему хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи:
— Хорошо, поверю твоему слову. Покажу тебе дорогу на родину. Только уж дочери моей, моего весеннего цветочка, моей веселой птички, тебе не видать. За того отдам я ее замуж, кто выкует мне Сампо.
Вывела старая Лоухи из конюшни резвого коня, запрягла его в сани и говорит Вяйнемейнену:
— Слушай, что скажу тебе, — пока не доедешь до дому, не поднимай головы, не гляди на небо, а не то беда случится.
Взмахнул Вяйнемейнен кнутом и понеслись сани по дороге.
Из туманной Похъёлы, из суровой Сариолы домой, в родные края, едет старый, мудрый Вяйнемейнен.
7. Вяйнемейнен делает для красавицы Похьелы лодку и ранит себя топором
пешит, торопится старый, мудрый Вяйнемейнен в родную Калевалу.
Звенит дорога под копытами коня, скрипят быстрые полозья, трещит на морозе сухая дуга.
И вдруг слышит Вяйнемейнен — что-то зажужжало у него над головой. Забыл он, о чем говорила ему старуха Лоухи, и поднял голову.
Смотрит вверх — и глаз отвести не может. На небесной радуге, на семицветной дуге сидит красавица Похъёлы и прядет пряжу. Словно птица, летает в ее легких руках серебряный челнок, без конца тянется золотая нитка в ее проворных пальцах.
Остановил Вяйнемейнен коня и говорит красавице:
— Не скучно тебе, украшение земли и неба, сидеть здесь одной? Сойди лучше вниз, садись в мои сани, и повезу я тебя к себе на родину. Будешь ты в моем доме хозяйкой, будешь печь медовый хлеб и варить пенистое пиво, будешь петь у окна звонкие песни, веселиться на полях Калевалы.
А красавица творит ему в ответ:
— Спрашивала я у веселого дрозда, спрашивала у сизокрылой синицы, как лучше мне прожить на свете: у отца ли с матерью — любимой дочкой или у мужа — послушной женой? И ответил мне веселый дрозд, просвистела сизокрылая синица: «Тепло греет солнце, а родительская любовь еще теплее. Промерзает на морозе железо, а жене в мужнином доме еще холоднее. При отце с матерью девушка — точно ягодка в поле, а жена при муже — точно собака на привязи».
— Пустые это песни, глупые это слова, — отвечает ей Вяйнемейнен. — У девушки ум, что у малого ребенка. Только жен чтут и уважают герои. Садись-ка в мои сани, красавица. Не худший я из женихов, не последний из богатырей.
Отвечает ему красавица Похъёлы:
— Не знаю я, чем ты славен, не слыхала я о твоих подвигах. Вот если разрежешь волос тупым ножом, тогда назову тебя героем, тогда стану твоей женой.
Недолго думая, вырвал старый Вяйнемейнен волосок из своей бороды, достал нож и тупой стороной разрезал волос надвое.
А красавица ему говорит:
— До тех пор не сяду я к тебе в сани, пока не вырежешь мне изо льда спицы, да так, чтобы ни одна крошка льда не обломилась.
Всё сделал Вяйнемейнен, как хотела красавица. Острым лезвием вырезал он изо льда тонкие спицы. И уж такие гладкие, будто выточены из кости! И ни одного кусочка льда не упало, пока вырезывал их Вяйнемейнен.
А красавица опять говорит:
— Разрезать волос даже ребенок сумеет. И спицы сделать тоже нехитрое дело. Только за того выйду я замуж, кто сколотит мне из обломков веретенца лодку. Только того назову героем, кто спустит лодку на воду, не дотронувшись до нее рукой, не толкнув коленом, не сдвинув плечом.
— Ну, лодку построить — это дело как раз по мне, — отвечает Вяйнемейнен.
Взял он кусочки сломанного веретенца и на каменной горе принялся вытесывать доски.
Работает он день, трудится другой, и ни разу не изменил ему глаз, не дрогнула рука.
На третий день услышал злой Хийси стук топора.
Разгневался Хийси, что кто-то потревожил его, и решил проучить дерзкого.
Вот взмахнул Вяйнемейнен топором, хочет по дереву ударить, а Хийси схватился за топорище и прямо на скалу направил лезвие.
Отскочил топор от крепкого камня и с размаху рассек бедному Вяйнемейнену колено.
Бурным ручьем хлынула кровь из глубокой раны.
— Глупый, неразумный топор! — говорит Вяйнемейнен. — Зачем же ты меня поранил? Верно, показалось тебе, что ты рубишь дикие сосны, или, может быть, подумал ты, что воюешь с косматой елью, или померещилось тебе, что валишь крепкие березы, когда ударил ты меня по колену, острым лезвием перебил мне жилы?
Прикладывает он к ране и травы, и лишайники, и болотные мхи — нет, не унимается грозный поток. С шумом сбегает непокорная кровь на землю, заливает цветы на полянах, растекается прудами на лугах.
Не знает вещий песнопевец таких слов, что крепкой повязкой ложатся на рану, словно на замок запирают буйную кровь.
С трудом запряг Вяйнемейнен коня, сел в сани и отправился искать того, кто своей мудростью излечил бы его от недуга.
Немного времени прошло и подъехал он к деревне. В три стороны расходится здесь дорога.
Взмахнул Вяйнемейнен кнутом и направил коня по нижней дороге. У первого дома остановился и говорит такие слова:
— Нет ли кого-нибудь в этом доме, кто исцелил бы героя, кто остановил бы реку крови?
Отозвался с печки малый ребенок:
— Нету здесь такого. Спроси в другом доме, может, там тебе помогут.
Поехал Вяйнемейнен средней дорогой. Остановился у среднего дома и говорит под окошком такие слова: