– Получил! – ухмыльнулся Лепид. – Ты же знаешь, какой могущественный человек мой отец. Я в списках трибунов городских когорт.
– Хорошо устроился! – фыркнул Друз, наконец справившись с кашлем после неудачного глотка вина.
Мы все ухмыльнулись. «В списках» – точнее не скажешь. Лепид уже два года состоял трибуном отряда, который следил за порядком на улицах Рима, но мы ни разу не видели его в форме и не слышали, чтобы он бывал в казармах. Со стороны казалось, будто его жизнь беззаботна и легка, а воинская должность связана с некими неуловимыми и, по-видимому, вымышленными обязанностями.
– Хорошо, что все собрались. Совсем как в старые времена, – улыбнулся Нерон, а Лепид сел рядом с Друзиллой.
Моя молчаливая сестра обратила на гостя большие сияющие глаза, и он забыл обо всем на свете, пока она не освободила его, отведя взгляд.
За ними наблюдала Агриппина, и я заметила, как по ее лицу промелькнула какая-то тень. Что это было – обида? Зависть? Пина не позволяла своим истинным эмоциям надолго задерживаться снаружи, чтобы никто не успел распознать их.
– Насладимся же встречей по полной, – странным тоном произнес Калигула.
– О чем это ты? – спросил Друз и снова отпил вина.
– Еще до календ вы отправитесь обратно в Африку. Когда вам опять отпуск выпадет в одно и то же время, я, скорее всего, уже уеду куда-нибудь далеко в свой легион, Агриппина выйдет замуж, и другие девочки будут готовиться к тому же. Ну а Лепид? Вот он, пожалуй, так и продолжит бездельничать, уклоняться от исполнения долга и делать вид, что служит трибуном в когортах римской стражи.
Лепид попытался изобразить оскорбленные чувства, но его старания свелись на нет широкой ухмылкой. Я посмотрела на Агриппину. Да, она почти достигла брачного возраста. Скоро мать станет получать предложения. Или теперь такими делами должен заниматься император, как наиболее подходящее лицо на роль pater familias – главы нашего семейства?
– У семьи Германика всегда будет повод собраться вместе, – уверенно заявил Нерон под одобрительные кивки Друза.
По моей спине побежали мурашки, но я сочла причиной прохладный ветер, а не все усиливающееся ощущение, будто за нами пристально наблюдают боги.
В последующие месяцы, однако, божественное присутствие не давало о себе знать. Два наших старших брата вновь уехали искать славы и триумфов в пыльных пустынях Африки. Лепид еще полгода наслаждался необременительной службой, но потом ему пришлось заняться настоящим делом. Один из трибунов покинул ряды городской стражи, и в когортах появился другой юный новичок. В результате Лепид перестал быть самым младшим и наименее важным членом отряда. Разумеется, поскольку нашему другу было не занимать обаяния и ума, очень быстро он научился выполнять свои обязанности так, чтобы у него оставалось достаточно свободного времени. И все-таки Лепид больше не мог приходить к нам на виллу так же часто, и мы видели, что Друзиллу это огорчает: когда его долго не было, она впадала в уныние, даже если Калигула был рядом.
А наш золотой мальчик становился все более скрытным и брал пример с Ливии. Он начал подражать ее едкому юмору, и не могу сказать, что мне это нравилось. В устах прабабки сарказм звучал изобретательно и умно. Калигула же часто поддавался вспыльчивому нраву, и от этого его колкости бывали чересчур жалящими. Но с другой стороны, он еще только учился.
Мне же прививали скучные навыки по ведению домашнего хозяйства и управлению делами мужа. Причем обучали этому не менее скучные наставники. Утром я предпочитала заниматься у восточного окна в таблинуме. Там, конечно, солнце било прямо в глаза, но зато Агриппина не списывала у меня задания. А она умела делать это очень ловко. Например, дожидалась, когда я уйду, потом стирала с работы мое имя и вписывала свое. Поскольку наши почерки было не отличить, уловка довольно долго сходила Пине с рук. Сначала я не понимала, зачем сестра это делает, будучи гораздо умнее меня, но потом стало ясно, что так она просто экономит время для того, чтобы полностью отдаваться плетению паутины контроля над слугами и нашими менее сообразительными друзьями.
Одна из интриг Агриппины удивила даже меня, хотя, в отличие от других членов семьи, ее коварство никогда не было тайной для меня. У одной из рабынь на вилле, вифинской девушки, дочери нашего старшего садовника, имелся гребень, который мечтала заполучить моя сестра. Само собой, все, что принадлежит рабу, принадлежит и его хозяину, но хозяйкой девушки была наша мать, а не Пина. В конце концов Агриппина просто отобрала гребень у рабыни, однако мать отвесила дочери оплеуху и вернула вещь девушке, напомнив Пине, что у нее своих гребней целая дюжина. Порой, добавила мать, лучше позволить рабам иметь что-то свое, тогда они будут благодарны и усердны, в противном же случае станут дуться и доставлять хлопоты.
Агриппина сначала злилась, а потом словно позабыла о гребне. Позднее я узнала, что́ придумала и осуществила моя сестра, и не могла не восхититься – и в то же время ужаснуться. По своим каналам она следила за рабами дома до тех пор, пока не прознала, что среди них есть двое, которые регулярно задерживаются в винном подвале. Агриппина принялась их шантажировать и заставила выкрасть у нашей матери ожерелье.
Ко всеобщему удивлению и возмущению, украшение обнаружилось в постели вифинянки. Ее отхлестали бичом на глазах у воющего связанного отца и потом продали на рынке по дешевке для работ на полях. Спустя два дня на столике Агриппины появился гребень рабыни. Заметила это одна я. Ведь прошло полгода и все уже забыли о желании сестры завладеть им. Пина обрекла девушку на тяжкий труд и разлуку с отцом – и ради чего? Ради гребня, которым она, похоже, и не пользовалась.
По-моему, весь дом вздохнул с облегчением, когда на Сатурналии мать объявила, что подыскивает для Агриппины жениха. Даже я немного повеселела, хотя и некрасиво вести себя так по отношению к родной сестре.
По мере того как бежали месяцы, жизнь вокруг менялась – почти незаметно для нашего замкнутого мирка, но для империи эти перемены имели обширные и далеко идущие последствия. Тиберий, старое чудовище, превратился в настоящего затворника, препоручив льстивому Сеяну все дела. А потом он и вовсе покинул Рим, чем шокировал все население города: погрузился на галеру со всем своим двором и охраной и поплыл по Тибру, вдоль побережья и дальше – на Капри. Это было одно из любимейших его мест для летнего отдыха, где у него имелось множество вилл.
– Рим теперь свободен? Тут стало безопасно? – спросила я Калигулу, когда узнала об отъезде Тиберия.
Какая наивность!
– Да нет же, – вздохнул брат. – До сих пор преторианцев связывал долг служения императору. Теперь же, когда его нет рядом, их единственным командиром стал Сеян. Не думаю, что он будет сдерживаться. Отныне этот человек опаснее, чем когда-либо. Я уже слышал о том, что богатые римляне и сенаторы спешно разъезжаются по загородным имениям в страхе перед грядущим.
– Но император по-прежнему контролирует преторианцев, разве нет? – подсказывала я то, что хотела слышать. – Сеян ведь должен перед ним отчитываться, как и раньше.
Агриппина, которая писала что-то в углу, подняла голову:
– С чего ты взяла, что император хоть когда-нибудь контролировал преторианскую гвардию и Сеяна? Ничего подобного.
Я наморщила лоб, но Калигула согласно закивал:
– Запомни мои слова: Сеян только что стал самым могущественным и опасным человеком в империи и, скорее всего, останется таковым, пока Тиберий не захочет вернуться. А поскольку ему не удалось занять место в очереди на императорский трон, он проберется туда другим путем, вот увидишь. Я боюсь за Нерона и Друза сильнее, чем раньше.
Мои мысли погрузились в трясину тоски. Мне-то новость об отъезде Тиберия показалась хорошей. Я уже размечталась о том, что без постоянного императорского внимания дни побегут легко и приятно, что жизни наших старших братьев больше ничего не будет угрожать, а весь Рим расцветет. Но если верить Калигуле, над Римом сгущались грозовые тучи, а наша семья стояла прямо на пути у префекта.
Мы пребывали в тревожном ожидании довольно долго. Лишь к весне настроение на вилле улучшилось – дошла весть о том, что старшие братья снова возвращаются.
Глава 3. Неприятности
В то утро, когда мы пошли встречать братьев, в порту оказалось необыкновенно людно. Как военная гавань и главная городская верфь, он и в обычные дни кипел жизнью, но в тот день там было настоящее столпотворение, на окрестных улицах скопились тележки и повозки с припасами, повсюду шныряли солдаты, пытаясь поддерживать порядок. Помню, что спросила у матери, в чем причина необычной активности.
– Фидены, – обронила она коротко, будто одно это слово все объясняло.
Ей было некогда отвечать на вопросы. Мать вела через толпу четырех детей. Помогали ей шестеро крепких слуг и четверо рабов.
Но мое любопытство пересилил здравый смысл, и я не унималась:
– И при чем тут Фидены? – Мне было известно, что это город на берегу Тибра чуть выше по течению от Рима, но и только.
Мать раздраженно обернулась ко мне, одновременно хватая за руку Друзиллу, чтобы та не свернула куда-нибудь в задумчивости.
– В Фиденах обрушился амфитеатр, – сказала она рассеянно.
Поскольку мать снова отвернулась, на этот раз чтобы подтянуть к себе поближе Агриппину, я поняла, что больше ничего от нее не добьюсь. Зато рядом со мной возник Калигула.
– Я слышал, это настоящая катастрофа. Погибли тысячи людей. Все строение развалилось на куски. Говорят, в Фидены посланы войска, чтобы хоть как-то помочь.
От одной мысли о таком количестве смертей мне стало тошно. Но как я уже говорила, мы пришли в порт для встречи братьев, завершивших службу в легионах. Трирема из Сиракуз, везущая солдат из Африки, уже причалила, трап был спущен. Воины, которые возвращались в город на отдых или отслужив свой срок, терпеливо ждали на палубе с вещевыми мешками за спиной. А на носу, у самого трапа, стояли Нерон и Друз – бронзовые от загара, с выбеленными солнцем волосами, более похожие на берберов, чем на римлян, в парадной форме и невыразимо красивые. Снаряжение и оружие братьев держали их личные рабы, остальное же имущество привезут позднее на вьючных животных. Большинство солдат сохраняли почтительную дистанцию между собой и молодыми трибунами, только один человек в шлеме с крестом центуриона стоял с ними и болтал совершенно как равный с равными. Я увидела, как Нерон засмеялся над какой-то репликой, а центурион развязно ухмыльнулся.