Эрл-младший уставился на меня с ненавистью. Конечно, я не могла его осуждать. Когда-то я была миссис Эрл Оттингер-младшей, женой, матерью, домашней хозяйкой и только отчасти летчиком-испытателем и лауреатом престижной премии. За чем волей-неволей последовали операция, книга и развод. В один прекрасный день я стала новой Амелией Эрхарт. Оставила позади мужа, детей, перерезанные трубы. В тот чудесный год, согласно результатам опроса Института Гэллапа, я была девятой в списке самых знаменитых женщин мира.
Честно говоря, Эрл-младший никогда не воспринимал это всерьез. Но ведь и я никогда не воспринимала его всерьез. Доктор Менджерс, одно время бывший моим психоаналитиком, был уверен, что я стала летчиком-испытателем, стремясь оторваться от земли, от собственной способности к деторождению, от Эрла-младшего и детей, которых никогда не хотела. «Неужели я когда-то что-то испытывала к этому человеку?» — думала я, видя сквозь блаженную пелену первого бокала мартини бледный двойной подбородок своего экс-супруга.
На моих глазах были слезы. У него — тоже. Любовь? Нежность? Сожаление? Нет. Это был раздражающий веки смог, тянувшийся вверх по ущелью Санта-Моника от Тихоокеанского скоростного шоссе. Окись углерода от десятков тысяч легковых машин, бампер к бамперу ехавших с юга на север и с севера на юг.
Мы вытерли глаза, высморкались в бумажные салфетки для коктейлей, которые я купила на распродаже три года назад, и дружно прокляли смог.
— Что поделывает Арлен? — Эрл-младший ненавидел Арлен и подозревал ее во всех смертных грехах.
— Пытается стать продюсером фильма об Амелии Эрхарт.
Эрл-младший фыркнул… Впрочем, изданный им звук был больше похож на цыканье зубом.
— Дальше можешь не рассказывать, — посоветовал он.
— Не беспокойся. Я и так молчу.
— Я слышал, ты собиралась выступить в конгрессе с речью о необходимости остановить прирост народонаселения. — Это означало начало ссоры. Мы всегда спорили о перенаселении и необходимости установить равновесие в биосфере. Эрл-младший думал, что у нас всего полно. Я же знала, что у нас нет ничего. За исключением людей. Тех четырех-пяти миллиардов, которые существовали на Земле в прошлом феврале, было слишком много. Поэтому я при первой же возможности сунула в бочку меда свою ложку дегтя, опубликовав статью, которая была выжимкой из «За гранью материнства». Главными пророками того дня были доктор Пауль Эрлих, доктор Барри Коммонер и летчик-испытатель Тедди Оттингер. Мы говорили с глухими. Но все же говорили.
— С этим покончено, — сказала я. — Я получила новую работу.
— Неужели наконец решила остепениться? И когда это случится? — Эрл-младший изо всех сил старался пробудить во мне чувство вины. Иногда ему это удавалось. В конце концов, он был отцом моих детей, причем куда лучшим отцом, чем я — матерью. Даже в прежние дни я всегда куда-то торопилась, изучала технику и воздухоплавание, испытывала самолеты и оставляла Эрла-младшего присматривать за ребятишками, вечно больными то ветряной оспой, то какими-нибудь другими детскими болезнями. Но это действительно были его дети. Он хотел их. Я — нет. Догадываюсь, что именно поэтому я постоянно испытывала чувство вины. Отвергая условности, я шла против собственной природы. Но у всех нас одна жизнь. Каждый получает то, что заслуживает. Я жила в соответствии с этим лозунгом. И живу до сих пор.
— Больше никаких свадебных колоколов. С этим покончено, малыш. Навсегда. — Понимая, что уязвила его чувства, я быстро добавила: — Не хочу сказать, что в нашем браке не было ничего хорошего. Было. Честно, было. Но тебе слишком хотелось настоять на своем.
— Ну, никто не может сказать, что ты здесь не преуспела, — язвительно ответил Эрл-младший. Я была довольна. Начиналась привычная ссора. В старых обидах есть что-то успокаивающее. Это единственное, что остается постоянным в меняющемся мире.
Однако я решила положить конец знакомой перепалке. На уме у меня было другое.
— Кстати, о преуспевании. В данный момент…
— Тедди, ты задолжала алименты за два месяца.
— Именно об этом я и хотела поговорить с тобой, Эрл. Я на мели…
— Но не настолько, чтобы по старой памяти не показываться в «Плазе» с Арлен и ее подругами-лесбиянками.
— Женщины без мужей — не всегда лесбиянки. — Когда-то обвинение в этом доводило меня до белого каления. Теперь нет. В стране вибраторов бисексуальная женщина — королева, а гетеросексуальный мужчина находится на грани вымирания.
— Знаешь, — сказал Эрл-младший, — детям требуется помощь психиатра, а это стоит денег.
— Никаких психиатров! — Я была непреклонна. — Во-первых, я не могу этого позволить…
— Значит, ты не заплатишь и в феврале?
— Подавай в суд! — Услышав этот голос, я пролила половину мартини на свои новые джинсы. В комнату ворвалась миссис Эрл Оттингер-старшая, моя бывшая свекровь. Похожая на разъяренного терьера, она представляла собой изрядную опасность и была вполне способна действительно цапнуть меня за ногу. Думаю, в ней была четверть негритянской крови. Но даже после телесериала «Корни» у меня никогда не хватало духу нарушить этот заговор молчания. Она приехала из Балтимора и презирала «цветных». Покойный Эрл Оттингер-старший тоже был риэлтором, выйдя в отставку в чине уоррент-офицера[5] Военно-воздушных сил. Зачем я пишу обо всем этом? Оттингеры больше не имеют для меня значения. И для всех остальных тоже. Неужели я сентиментальна?
— Привет, Ленор, — сказала я.
— Пошла к черту! — Миссис Эрл Оттингер-старшая взбесилась, когда я развелась с Эрлом-младшим. — Ты перерезала трубы. Да. А почему бы и нет? — Это был ее тогдашний «пунктик». — Если ты больше не хочешь иметь детей и принимать таблетки, это твое дело. Но не вздумай забыть, что ты всегда будешь матерью моих внуков и женой Эрла-младшего! Оттингеры никогда в жизни не разводились! — Можно было подумать, что она готова простить мне все, кроме нарушения семейной традиции.
Мы смешивали коктейль, продолжая трехстороннюю битву. Как всегда, я утешала себя тем, что вижу их в последний раз в жизни. Они были омерзительны. Каждый по-своему.
— Ты должна вернуться домой. — Хотя второй мартини обычно действовал на Ленор успокаивающе, но зубы терьера не притуплялись никогда. — Дети нуждаются в тебе. Отчаянно.
— Они уже давно взрослые, Ленор, — начиная вскипать, ответила я (Г. В. Вейс назвал бы это «потеплением»). — Спасибо вам. И Эрлу-младшему.
Я зачерпнула пару ведер из скрывавшегося в душе источника лицемерия и вылила их содержимое на врагов. Они принялись жадно лакать. Лесть, даже вымученная, оружие безотказное. На какое-то время она заставила их замолчать.
Мы смотрели друг на друга почти дружелюбно. Но затем Эрл-младший разорвал магические чары.
— Тедди без работы, — сказал он.
— «…Синие стрелы, летящие в небе…» — запела Ленор гимн Военно-воздушных сил. Дни Второй мировой, когда она вслед за мужем перелетала с одной воздушной базы на другую, были для нее самым счастливым временем.
— Улетаю в Индию, — сказала я. — На следующей неделе.
Это заставило Ленор замолчать. Эрл-младший захлопал глазами.
Я рассказала им о своей встрече с Морганом Дэвисом. Никто из них не слышал о Келли, или Калки, но, с другой стороны, никто из них не слышал о Горации, Александре Попе и Паскале. Так же как о Дидро, Гейзенберге или энтропии. Они жили, успешно отторгая от себя информацию. Христианские сайентологи называли таких людей «совершенно чистыми».
Когда я закончила, Эрл-младший меня ошарашил.
— У Ленор, — он всегда называл мать по имени, к чему я была не приучена, — рак. Самый настоящий рак.
Это заявление было столь ужасным, что в комнате потемнело.
— Так и есть, — подтвердила Ленор, очень довольная собой. Для многих людей слово «рак» — что-то вроде символа их высокого общественного положения. Но только не для меня. Если я находила на своем теле хотя бы прыщик, то цепенела от ужаса.
— Вообще-то мы еще не знаем результатов, — сказала Ленор, прихлебывая третий мартини с маринованной луковичкой. — Операция состоится в больнице «Синайский кедр» во вторник. Ровно в семь утра. Тогда они будут знать. После биопсии все станет известно.
— Это просто ужасно… — Ничего другого я сказать не могла.
— Знаю. — На ее лице застыла странная полуулыбка, как будто Ленор было известно то, о чем мы и не догадывались. Возможно, так оно и было. — Думаю, это диета, — сказала она. — Из-за нее все беды. В том, что мы едим, недостаточно клетчатки. Миссис Хендон… ты помнишь миссис Хендон из Шерман-Оукс? Ей удалили грудь в августе, и все прошло благополучно…
Я сказала Эрлу-младшему, что пришлю детям первый же цент, полученный мною от Моргана Дэвиса и «Нейшнл сан». Но, с другой стороны, я ни под каким видом не соглашалась, чтобы их отправляли к психиатру.
— Они ничуть не расстроены, — сказала я. — Но непременно расстроятся, если вы станете капать им на мозги.
Тут Эрл-младший поджал губы и ответил:
— Конечно, с какой стати им расстраиваться? Учитывая то, как ты с ними обошлась…
По инерции мы сделали еще несколько па знакомого танца. Тем временем Ленор ушла на кухню. Я слышала, как она разговаривала по телефону с миссис Хендон, которая лежала в палате для умирающих.
Я сумела уйти до того, как она вернулась в гостиную.
Я никогда не любила смерть. Так же, как водный спорт. Или рабство. Я не Рыбы, а Весы.
3
Мои последние дни в Лос-Анджелесе были лихорадочными.
Морган Дэвис передал мне газетные заметки о Келли-Калки и свел с репортером по имени Брюс Сейперстин. Мистер Сейперстин работал в нью-йоркском офисе «Нейшнл сан». Он позвонил мне в дом Арлен и даже вызвался прилететь «на Побережье», как жители востока называют Калифорнию. Но я сказала: пока не надо. Тогда Сейперстин ответил, что пришлет все, что сможет, но этого совсем немного. В смысле, на английском. «Конечно, на хинди этого добра пруд пруди». Мои антенны тут же поднялись дыбом, и я поняла, что Брюс Сейперстин недалеко ушел от Г. В. Вейса.