Познакомился Посвистов с Соней довольно оригинальным образом. Июнь был на исходе и погода стояла удушливо-жаркая. Посвистов, в этот день только получивший от родных деньги и выкупив заложенное платье и часы, от скуки решился отправиться в Петровский парк.
Это было время процветания домино-лото. Посвистов, забравшись в Немецкий клуб, засел играть в лото. Сначала дело шло так себе: он играл больше вничью. Затем небольшого роста, хорошенькая брюнетка, сидевшая как раз напротив Посвистова, начала выигрывать самым ужасающим образом. Дело кончилось тем, что Посвистов проиграл решительно все свои деньги, что-то рублей около сорока, и остался только с одним рублем. Он встал из-за стола.
— Что же вы не продолжаете? — заметила Посвистову брюнетка, которая во время игры несколько раз на него поглядывала. — Отыграйтесь.
— К несчастью, — смеясь, ответил ей Посвистов, — у меня в кармане только один рубль.
— Э, полноте, не хотите ли? — и брюнетка протянула Посвистову изящный портмоне, битком набитый ассигнациями.
— Благодарю вас, я никогда не беру денег от женщины, — вспыхнув отвечал Посвистов.
Брюнетка, в свою очередь, закусила губы.
Поужинав и выпив бутылку пива, Посвистов с философическим спокойствием отправился пехтуром восвояси.
Был час второй ночи. Чуть-чуть начинало светать. Посвистов по холодку шел быстро. Расстояние неприметно сокращалось. Ему ужасно захотелось курить.
— Папиросы, кажись, есть, — проговорил вслух Посвистов, шаря в карманах.
Папиросы точно оказались, но спичек не было.
В это время Посвистова быстро обогнала коляска, запряженная парой в дышло. В коляске сидела женщина; она курила папиросу.
— Остановитесь на минутку, — громко крикнул Посвистов.
Сидевшая в коляске женщина с удивлением обернулась, затем она что-то тихо сказала кучеру. Коляска остановилась.
Посвистов подошел.
— Что вам угодно? — вежливо спросила сидевшая в коляске женщина.
— У меня нет спички. Позвольте закурить у вас папиросу, — отвечал, приподняв шляпу, Посвистов.
Дама засмеялась и протянула Посвистову папиросу.
Посвистов стал закуривать. При свете раскуриваемой папиросы Посвистов узнал в сидевшей в коляске ту самую брюнетку, которая предлагала ему денег в Немецком клубе. Со своей стороны, брюнетка также узнала Посвистова.
— Что это вам вздумалось в Москву пешком идти? — смеясь, спросила брюнетка Посвистова. Тот комически махнул рукой.
— Проигрались? — допрашивала брюнетка.
— До копейки.
— Ну так садитесь, я вас подвезу.
— Благодарю вас.
Посвистов полез было на козлы к кучеру.
— Куда вы? — крикнула брюнетка. — Садитесь сюда, рядом со мной.
Посвистов сел и они покатили.
Брюнетка довезла Посвистова до самой квартиры.
— Прощайте, — говорила она Посвистову, крепко пожимая ему руку, — заходите ко мне. Я живу там-то.
— Непременно.
Оригинально начатое знакомство продолжалось. Посвистов на другой день отправился к Софье Семеновне (так звали брюнетку), затем он продолжал туда ходить чуть не каждый день.
Молодые люди сошлись. В любви их было много молодого, теплого, горячего чувства (впрочем, и сами-то они были почти что дети: Посвистову было двадцать, а Соне семнадцать лет), особенно Соня страстно привязалась к Посвистову.
Посвистову не нравилось в Соне одно: он знал жизнь ее. Много труда и много слов употреблял он, чтобы отвлечь ее от этой жизни.
— Милый ты мой, — говорила ему Соня, — неужели ты думаешь, что эта жизнь мне по вкусу? Неужели ты думаешь, что мне не лучше, не веселее любить одного тебя?
— Ну так что же, за чем же дело? — спрашивал Посвистов.
— А чем же я жить-то буду?
— Живи со мной, у нас на двоих хватит, — говорил обыкновенно Посвистов.
— Не могу я жить так, пригожий мой, — говорила Соня, разбирая рукой его густые темно-русые волосы и ласкаясь к Посвистову, — не привыкла я так жить.
Между ними поднимались бесконечные споры. Посвистов под конец уступал.
Из-за чего же поссорилась Соня с Посвистовым?
Виновницей этому была Адель.
Это была удивительно странная женщина: капризная до невозможности, иногда злая до жестокости, в другой раз добрая до глупости, она не раз смеялась Соне над страстью, питаемой последней к «прогорелому студентишке», и не раз убеждала Соню бросить Посвистова. Долгое время это ей не удавалось. Наконец она как-то увезла Соню к себе, где и продержала ее целую неделю; прислуге Сони, по распоряжению Адель, не велено было говорить, куда уехала барышня. Таким-то образом Посвистов, не видавший Соню целую неделю, так неожиданно для себя и для нее встретил ее у подъезда Эрмитажа.
Глава IIIНА ЧУЖБИНЕ ОТЦВЕТАЮЩАЯ КАМЕЛИЯ
Грустный и задумчивый после свидания с Соней, шел к себе домой Посвистов. Удар по плечу вывел его из оцепенения. Перед Посвистовым стоял молодой человек в золотых очках, в черном пальто, с опухшей от пьянства физиономией. На ногах он стоял не совсем твердо.
— Голубчик Посвистов, здравствуй, — крикнул опухший господин и бросился обнимать Посвистова.
Вглядевшись пристальнее в незнакомца, Посвистов узнал в нем своего старого гимназического товарища — ужасного враля, кутилу, но за всем этим очень доброго малого.
— Здравствуй, Чортани, — ответил Посвистов, несколько уклоняясь от его объятий.
— Здравствуй, здравствуй, голубчик, — продолжал Чортани, — уж как я рад, что тебя встретил. Скука такая — страсть.
— Ну, кажется, тебе не очень скучно, — заметил Посвистов.
— А что? Выпил-то я? Это, брат, ничего, это для препровождения времени.
— Ну-ну, ладно. Прощай.
— Прощай, — крикнул Чортани, — как же, так ты от меня и отделался. Слушай, голубчик, — продолжал он, обращаясь к Посвистову, — я стою у Дюссо, поедем туда, пожалуйста.
— Ну вот, зачем я еще туда поеду?
— Зачем, ах ты, вандал, поедем — я тебя угощу обедом.
Посвистов засмеялся.
— Что, ты разбогател, что ли?
Чортани свистнул.
— Еще бы! Ну, поедем.
Поехали. Чортани фертом взошел в ресторан.
— Пюре из шампиньонов, лангет де бёф соус пикант, жаркое — цыплята и мороженого, — заказывал Чортани официанту, — согреть бутылку лафита, подать водки и заморозить шампанского.
— Слушаю-с, — отвечал официант.
— Дюссо дома?
— Никак нет.
— Позвать, как приедет.
Обед был принесен. Чортани ел необыкновенно медленно. Он все посматривал по сторонам, как будто ища кого-нибудь.
— Что, у тебя есть с собой деньги? — неожиданно огрел он Посвистова.
Посвистов оторопел.
— Рублей пять есть, — отвечал он.
— А, ну хорошо. Ты, надеюсь, не думаешь, что я попрошу тебя заплатить здесь? — и Чортани насильственно засмеялся.
— Нет, не думаю.
— Ну, то-то.
Беспокойство Чортани начало усиливаться. Под разными предлогами, он вставал несколько раз с места и все кого-то высматривал.
Взошел Дюссо. Чортани просиял.
— Bonjour, m-r Dusseaux[5], — подлетел он к ресторатору, и взяв его под руку, повел в соседнюю залу.
Посвистову послышался несколько крупный разговор, выразительный шепот Чортани и сердитый, громкий голос ресторатора. Затем все смолкло. Чортани вышел из залы, обтирая платком с лица пот, но веселый и торжествующий.
— Деньги за мной, — крикнул он официанту. — Посвистов, зайдем на минутку ко мне.
— Спасибо, мне некогда.
— Куда еще тебе?
— Нужно домой.
— Домой, вот вздор, я сам тоже не пойду домой, поедем лучше, я тебя представлю одной барыне.
Как ни упирался Посвистов, Чортани настоял на своем. Извозчик повез их на Трубу в дом Ломакина.
— Дома барыня? — спросил Чортани у довольно грязно одетой девки, попавшейся им в одном из длиннейших коридоров Ломакинского дома.
— Дома, пожалуйте.
Посвистов и Чортани взошли сперва в темную и не совсем чистую переднюю, затем взошли в небольшую комнату с известною обстановкою всех chambres garnies[6], то есть клеенчатым диваном у стены, двумя столами и несколькими стульями; в одном углу стояло старинной работы фортепиано.
Навстречу им поднялась высокого роста женщина, одетая очень просто, в холстинковое платье, но с большим вкусом. Лицо этой женщины, обрамленное каштановыми, немного растрепанными волосами, нельзя было назвать особенно красивым: это было лицо, носившее на себе следы забот и волнений, сильно пожившее и усталое. Оно могло показаться болезненным от его необыкновенной бледности; губы были также бледны; одни только глаза, большие и выпуклые, какого-то странного, серого, почти железного цвета, опушенные большими черными ресницами, были великолепно хороши. Они смотрели каким-то болезненным, не то грустным, умоляющим взглядом. При первом взгляде на эту женщину, всякий невольно бы подумал, что место ее не здесь, в этой грязной комнате, и назначение ее не то, чтобы удовлетворять страстям грубым, диким и невежественным.
— M-lee Hortense[7] — мой приятель Посвистов! — познакомил Чортани. — Впрочем, предупреждаю вас, Hortense, что он по-французски не говорит.
— Очень рада, — сказала Hortense с сильным иностранным акцентом. — Угодно вам чаю, господа?
— Позвольте. Да кстати, будьте так добры, распорядитесь и насчет рома и там еще чего-нибудь.
Чортани вынул из кармана десятирублевую ассигнацию и передал Hortense.
Та вышла.
— Что за женщина, брат, — обратился Чортани к Посвистову, — прелесть, восхищенье. Не правда ли, а?
— Барыня хорошая, — просто отвечал Посвистов.
В это время вошла Hortense.
Разговор, с помощью Чортани, довольно порядочно владевшего французским языком, кое-как завязался. Hortense отвечала бойко и довольно неглупо. По всему было видно, что она на своем веку таки видала виды.
Принесли самовар, бутылку рома и еще кое-какие закуски и вино.