— Я тоже, — признался Герт.
— Ты? — удивился мальчик. — Такой большой, и только в первый раз?!
Он даже перегнулся с его плеча, придерживаясь за волосы на макушке, чтобы заглянуть Герту в лицо: не шутит ли тот?
И вот теперь он, Герт, призывает его к себе на помощь, сюда, в тюрьму, зовет воспоминание об этом русском мальчике Хлебушке, о Красной площади, о Сталине на трибуне мавзолея, обо всем этом незабываемом, удивительном дне, самом счастливом дне своей жизни!..
Герт лежал на тюфяке ничком, как бросили его надзиратели, — неподвижно, не меняя положения. Дрожь сотрясала все реже его худое тело. Дыханье делалось ровнее, глубже…
…А в это время гвардии капитал Глеб Васильев, отирая пот с усталого, закопченного лица (посмотрела бы на него сейчас мать, для которой он по-прежнему был мальчиком Глебушкой!) пробивался со своими самоходками на запад по берегу Дуная. Советские войска, пройдя за месяц Венгрию и Чехословакию, уже подступили к Вене.
Двенадцатого апреля был сбит засов с восточных ворот — пали Гроссенцерсдорф и Эсслинг. Уличные бои придвинулись к центру. На чердаках, прикованные цепью к пулеметам, сидели гитлеровцы-смертники.
Самоходные орудия Васильева, обгоняя автоматчиков, вырвались по Пратеру к семиэтажному зданию бывшего военного министерства, на фронтоне которого широко размахнул крыльями бронзовый орел.
— Огоньку! Огоньку, гвардии капитан! — закричал автоматчик, бежавший рядом с самоходкой по хрустящим осколкам оконного стекла, устилавшим мостовую.
Васильев рывком выбросил вперед руку:
— Дать фашистам прикурить!..
Залп! Залп!.. Купол дома занялся огнем. Автоматчики хлынули вверх по лестнице мимо статуи графа Радецкого, сидевшего с остолбенелым видом на своем толстом чугунном коне.
Наступил вечер 13 апреля, — на исходе был третий день общего штурма. Дым от горящих цистерн с нефтью застилал горизонт, придавая закату багровый оттенок. Само небо, казалось, было сделано из раскаленных полос листового железа, которые сотрясались и громыхали над головой.
И вдруг в воздухе разлилась тишина!..
Ухо Глеба Васильева так привыкло к раскатам канонады, что восприняло тишину как нечто необычное. Тишина на переднем крае?…
Это означало, что сопротивление смертников сломлено. Вена пала!
Стоя у самоходки и вглядываясь в медленно, тускнеющее небо над Веной, Васильев подумал, что сейчас радостным светом озаряется небо Москвы. Взвиваются разноцветные ракеты, грохочут залпы. Когда на переднем крае наступает тишина, в Москве гремят торжественные салюты.
Мать, кутаясь в платок, выглядывает в окно, а репродуктор на этажерке за ее спиной трубным голосом возвещает, что освобождена столица Австрии — Вена, третья по счету столица на Дунае. Вена! Это, стало быть, там, где сражается ее Глебушка!..
Тишина воцарилась в это время также и в вилле-тюрьме, где томился Ганс Герт. Казалось, прохладным ветром, дувшим те дни с востока, развеяло в "заколдованном саду" все страхи вместе с запахом резеды…
Два дня кряду Герт был здоров. Он рыскал по саду, спеша использовать передышку, не слыша за собой предостерегающего звяканья зеркал. Стеклянные соглядатаи оставались безучастными к его действиям.
На второй день поисков Герт снова подошел к обрыву. Здесь на влажном песке он обнаружил следы животных.
Заглянул в овраг. Обернулся. Зеркало было неподвижно и смотрело в другую сторону.
Герт побежал вдоль оврага в поисках более пологого спуска.
Цепляясь за корни деревьев и пни, раздвигая густой высокий бурьян, он спустился в овраг и увидел там клочки шерсти на колючках.
Подопытные животные! Страх пригонял их к обрыву и сталкивал вниз. Что это были за животные? Кролики, собаки, морские свинки? По окончании опыта трупы, видимо, убирались, и зеленая лужайка снова принимала свой прежний приветливый вид.
Исследовав колючий кустарник на склоне, Герт обнаружил, помимо шерсти, также обрывки материи. Из такой точно материи была сшита тюремная одежда Герта. Он внимательно оглядел обрывистый склон. Примерно с середины его начиналась борозда. По-видимому, человеческое тело при падении с обрыва ударилось здесь и дальше скользило по земле, задевая кусты.
Кем был неизвестный, мозг которого не выдержал пытки страхом, человек, превращенный в подопытное животное, предшественник Герта по заключению? Умер ли он сразу, был ли только искалечен и потом добит надзирателями? Ничего не осталось после него, кроме этого серого жалкого лоскута.
Герт стиснул кулаки. Никогда еще — ни в эмиграции, ни в концлагере — не чувствовал такой всепоглощающей ненависти к врагу, как сейчас. Но никого из палачей не было перед ним. Лишь стеклянные глаза холодно поблескивали сквозь листву деревьев, глядя куда-то в сторону, мимо Герта.
Итак, над ним производили опыты, как он и думал. Его подвергали непонятным испытаниям наравне с другими людьми, а также кроликами и морскими свинками. Кто-то наблюдал за ним из дома, взвешивал его поступки, методично, бесстрастно, не считая уже Герта человеком.
Кто же это был?…
Герт стоял, как вкопанный, на дне оврага.
Неотрывно, будто загипнотизированный, глядя на зеркало-перископ, старался вспомнить, где раньше слышал голос, сказавший в концлагере:
— Этот подходит, пожалуй.
Герт стиснул кулаки, нетерпеливо подгоняя, понукая себя. Не рассеиваться, думать только об этом тонком, странно знакомом голосе! Сейчас он вспомнит!..
Перед умственным взором его мелькнул школьный дворик, выложенный черными и белыми плитами, напоминавший шахматную доску. Вокруг толпились мальчики разного возраста, в позе напряженного ожидания вытянув шеи, нагнувшись вперед, уперев руки в колени…
Ну-ка! Ну-ка! Еще одно усилие! Кто же тогда стоял перед ним?
— Синими свои стекляшки! — обратился Герт к кому-то, кто стоял перед ним. — Упадут, разобьются… А они, наверное, дорого стоят…
И враг его снял очки, — пренебрежительно фыркнул, но все-таки снял. Это были необычные, входившие тогда в моду очки — шестиугольные, без оправы.
А, Длинный Фриц!.. Ну, конечно же, Фриц Каннабих, с которым они учились вместе в школе…
Отец Каннабиха считался важной персоной в их маленьком городе, был одним из директоров химического завода, где работало три или четыре поколения Гертов. И Длинный Фриц на каждом шагу давал чувствовать свое превосходство.
Он рассказывал о том, что дома у него едят на какой-то особой посуде, а к рождеству отец обещал подарить ему настоящую моторную лодку. Он форсил и важничал, как может делать это только пятнадцатилетний подросток, который по временам говорит уже басом. У кого-то из своих берлинских знакомых он перенял фатовскую походку — с подскоком, и дергался при этом, как картонный паяц. "Бубенчика не хватает", — сказал о нем Герт, и шутку тотчас же передали Длинному Фрицу.
Давно уже пора было им померяться силами, чтобы узнать, кто будет верховодить в классе. Но драка началась не из-за шутки Герта…
Длинный Фриц любил мучить слабеньких и плохо одетых. Он хотел показать на малыше Брицке какой-то новый прием, который выучил у своего родственника, офицера колониальных войск, приехавшего из Восточной Африки.
— Этим приемом укрощают непокорных негров, — объяснял Длинный Фриц. — Негра у нас нет. Но Брицке заменит нам его… Брицке! Сюда!
— Я не хочу, — отозвался дрожащий Брицке.
— Тебя не спрашивают: хочешь ты или не хочешь. Ко мне, Брицке, грязная свинья!..
Некоторые школьники отвернулись — их дело было сторона. Другие смеялись над жалкими попытками Брицке спастись. Он хотел спрятаться за бочками, стоявшими у стены, но Длинный Фриц вытащил свою жертву за ногу и поволок, как черепаху, через весь двор.
Был тот полуденный жаркий час, когда учитель уходил домой обедать. Никто не мешал жестокой забаве.
Герт никогда не дружил с Брицке, пухлым вертлявым коротышкой, больше всего любившим говорить о своей копилке, где уже лежало одиннадцать марок. Но сейчас Герту стало его жаль.
— Оставь малыша! — коротко сказал он, шагнув на середину двора.
— Оставить? Почему?… О! Может быть, ты сам хочешь быть негром?
Длинный Фриц осклабился и с шутовской ужимкой оглядел своего противника.
— Что ж, — обернулся он к зрителям, будто спрашивая у них совета. — Этот подходит, пожалуй…
Кое-кто хихикнул, не очень громко, потому что Герт был серьезен, хоть и не вынимал рук из карманов.
— Круг! Шире круг! — закричали школьники.
— Круг! Круг! — закричал повеселевший Брицке, пробегая мимо Герта и обеими руками хлопотливо раздвигая толпу.
Будто это было вчера, — так ясно представился Герту и школьный дворик, и куча пустых бочек в углу, и вертлявый Брицке, на румяных щеках которого еще не просохли слезы. А отчетливее всего видел он перед собой Длинного Фрица.
Тот подходил к нему боком, свесив руки и нагнув голову, так что видны были ровные волны белокурых вьющихся волос. Сын директора гордился своими волосами, — одному ему в школе разрешалось носить "взрослую" прическу.
Тогда и сказал Герт: "Сними свои стекляшки", — и Каннабих послушно снял очки и дал подержать их одному из своих "адъютантов".
Зрители замерли в ожидании. Драка обещала быть интересной. Противники одного роста, оба спортсмены, но Каннабих старше Герта года на два, а в этом возрасте два года много значат.
— И все-таки я поколочу тебя, Длинный Фриц, — сказал Герт сквозь зубы.
Прицеливающимся взглядом он смотрел на выступающий вперед короткий подбородок своего противника. В этот момент Длинный Фриц сшиб его с ног. Сцепившись, они покатились по белым и черным плитам школьного двора.
Фриц, извернувшись, зажал подмышкой голову Герта и стал медленно, с силой, поворачивать, будто вывинчивая из туловища. Совсем близко Герт увидел злые, очень светлые глаза. Боль делалась нестерпимой. Вот он, африканский прием! Значит, так обуздывают непокорных негров?…
Герта нелегко было рассердить, но сердить его не рекомендовалось.